<<
>>

Формирование новой внешнеполитической стратегии России

В ыработка стратегии международной деятельности России проходила в острых дебатах в политико-академическом сообще­стве, критика деятельности МИД РФ сочеталась с конкретными предложениями.

Одной из причин сложившейся ситуации была незрелость плюрализма российского общества, выражавшаяся в мозаично множественном политическом расколе, когда ни одно из политических течений не пользовалось устойчивой поддерж­кой большинства в стране. Справедливо отмечалось, что россий­ская элита не обнаружила способности выработать консенсус да­же на уровне основополагающих для каждой нации понятий «Кто мы?», «Где наши?», «Что вокруг нас?» В сложной внутриполити­ческой ситуации президент, стремившийся выступать объеди­няющей силой, старался не связывать себя с каким-то одним из течений и лавировал между несколькими главными. В сложив­шихся условиях властный слой не смог сформулировать офици­альную государственную философию новой России, которая могла бы стать основой постсоветской идентичности Федерации.

Обращалось внимание и на тот факт, что в отечественной научной литературе понятие «стратегия» употреблялось в основ­ном применительно к военной сфере. В 1990-е годы оно широко использовалось в ходе внешнеполитических дискуссий, и под стратегией, как правило, понимались общие цели и задачи внеш­неполитического курса, исходя из национальных интересов госу­дарства, порядок их достижения и средства и методы их выпол­нения. Более детально это понятие было сформулировано сле­дующим образом: «Стратегия в политике — это система крупно­масштабных решений и намеченных направлений деятельности, последовательная реализация которых призвана достичь более или менее удовлетворительным образом основных целей, кото­рые ставят перед собой на исторически определенный срок госу­дарственные институты, партии, общественно-политические ор­ганизации и другие организованные субъекты политики.

Страте­гия отличается продуманной концепцией соотношения в про­странстве и во времени сил и средств, которыми располагает го­сударство или иной организованный субъект политики, позво­ляющей достаточно свободно маневрировать ими; определением ключевых этапов в достижении основных целей; осознанием спе­цифики каждого этапа, его преимуществ и недостатков».

Выработка стратегии дело нелегкое, особенно когда это со­провождается разрушением устоявшихся институтов, теорий, подходов, механизмов. Так сложилось, что в первые годы дея­тельности Российской Федерации внешняя политика не опира­лась ни на систематическое сотрудничество с парламентом, ни на какую-либо солидную базу среди избирателей, политических партий и общественных организаций, в прессе. Деятельность министерства иностранных дел характеризовалась беспорядоч­ностью и многочисленными промахами, полностью отсутствовал интерес к независимому анализу важнейших политических про­блем, связи с академическим сообществом сошли на нет. В стране не были созданы новые механизмы согласования интересов раз­личных групп и подходов, не начался процесс консолидации ра­зумно сбалансированной структуры государственных и частных аналитических центров и институтов, способных своевременно и профессионально формулировать альтернативные варианты национально-государственной политики и представлять их в по­литикоформирующие органы.

Как отмечалось выше, основная перегруппировка политиче­ских сил в стране происходила в течение 1994 года. Более активно заявила о себе прагматически мыслящая часть российской элиты, которая выступала за национально ориентированную политику — политику «национального интереса». Политолог А.К. Пушков, подчеркивая важность обращения к теории реальной политики, отмечал, что Москва в 1988 — 1992 гг. «отвергла логику геополити­ки», хотя Запад продолжал строить свою политику в соответствии с ее законами. По его мнению, пренебрежение к геополитике при­вело к краху курса Козырева, который «означал подыгрывание стремлению США максимально укрепить свое геополитическое положение за счет слабеющего влияния Москвы».

Другой политолог, К.В. Плешаков, обращал внимание на то, что произошло смешение двух близких, но в сущности, совер­шенно не тождественных понятий — политико-ценностных ори­ентиров Российской Федерации (1) и баланса составляющих рос­сийского национального интереса (2). Критикуя политику 1992 — 1993 гг., он писал следующее: «На какое-то время ориентиры (идеи) заслонили геополитические интересы, оказавшись своего рода самоцелью. Тогда как речь должна была идти о поиске ра­зумного баланса между либерально-плюралистическим выбором и той частью неизменных, геополитически заданных интересов страны, которые воплощают условия ее выживания и устойчиво­сти в национально-государственном качестве».

А.Д. Богатуров, конкретизируя геополитические приорите­ты России, отмечал, что внешняя политика России не может быть ни европейско-центричной, ни азиатско-центричной, отчетливо проступает евро-азиатская природа российского национального интереса. Он высказал мнение, что закончился глобальный этап внешней политики России, начался новый — континентальный, определяемый «более ограниченными ресурсами страны и ее уменьшившейся способностью эти ресурсы эффективно использовать в условиях комплексного национального кризиса». Соглас­но точке зрения А.Д. Богатурова, «сжатие» сферы международ­ной ответственности страны и изменение профиля ее приорите­тов будет определять основные задачи внешней политики Российской Федерации, среди которых он выделил следующие:

1) обеспечение безопасности и территориальной целостно­сти Российской Федерации;

2) расширение сферы взаимопонимания и сотрудничества России с международным сообществом в соблюдении междуна­родных норм и гарантий прав человека и национальных мень­шинств в России, а также русских и иных, ассоциирующих себя с Россией национальных общин за российскими рубежами — в первую очередь, в новых независимых государствах в послесовет­ском политическом пространстве;

3) содействие формированию благоприятных внешних ус­ловий для повышения эффективности внешнеэкономических связей России и защиты ее экономических интересов за рубежом;

4) сотрудничество с демократическими странами в закреп­лении результатов реформ в России;

5) подготовка условий для перехода к стратегическому партнерству с Западом в интересах мира и стабильности на Евра­зийском континенте.

Политолог особо отметил важность не только «рациональ­ного сжатия», но и трезвого прагматического прагматизма, эко­номного расходования престижа и влияния страны для выполне­ния российской внешнеполитической программы.

Укрепление государственности Российской Федерации, фе­деральной власти, проведение национально ориентированной по­литики требовали выработки государственной идеологии. Был вы­двинут лозунг о возрождении великой державы, который получил поддержку всех партий и течений. Центральное место в новой идеологии заняла идея «просвещенного патриотизма». В 1992 году термин «патриот», чаще «национал-патриот», относили к предста­вителям левой и правой консервативной оппозиции. В 1994 году в ходе внешнеполитических дебатов мнения либеральных политиков и экспертов разделились: выделилась группа либеральных проза­падных демократов, сохранявших приверженность идеям 1991 — 1992 гг., и либерально-консервативных демократов, не отрицавших необходимости взаимодействия с Западом, но считавших главной задачей политики России возрождение ее в качестве великой миро­вой державы. Термин «патриот» получил иное толкование.

С.В. Кортунов ввел термин «просвещенный / демократиче­ский патриотизм» и определил его, как «идеологию российского возрождения, которая соединяет в себе идеи открытого общества и личной свободы с сильной и ответственной государственной властью». Идеи просвещенного патриотизма и реализма оказали влияние на выработку внешнеполитической доктрины России, на определение ее геополитических приоритетов.

Активизация внешнеполитических дискуссий была пози­тивным фактором, но не менее важным было документальное оформление наработок академического сообщества, с тем чтобы сформулированные положения вошли в содержание официаль­ных документов государства, прошли проверку на многопартий­ность, т.е. выдержали смену хотя бы одной партии у власти, что­бы можно было говорить о том, какие из положений разделяются достаточно широким спектром политических сил, а какие специ­фичны только для воззрений определенной группировки, пар­тии, конкретного состава правительства.

Это произошло в 1996 году, когда на пост министра ино­странных дел был назначен Е.М. Примаков (9 января), предста­вивший концепцию многополярного мира как основы политики Российской Федерации, начался активный диалог с США и НАТО по вопросу об оформлении двусторонних отношений, активизи­ровалась региональная политика на ближневосточном и азиат­ском направлениях, наметился сдвиг в оформлении российско­белорусского союза, были предприняты шаги по изменению си­туации в СНГ. Е.М. Примаков определил характер новой эпохи как переходный от конфронтационного к демократическому. Он заявил о том, что Россия выступает за многополярную модель мира, который находится в процессе становления и в котором раз­ные центры силы, включая Россию, займут свое место и будут вы­полнять определенную роль.

К числу основных сфер приложения усилий российской внешней политики новый министр отнес следующие:

1. Не допустить, чтобы место старых фронтов противостоя­ния заняли новые разделительные линии: негативное отношение к расширению НАТО на пространство распавшегося Варшавского договора, к попыткам сделать этот альянс осью новой системы ев­ропейской безопасности.

2. Освобождение от менталитета «ведущих» и «ведомых»: не­приятие тезиса о том, что одни страны вышли победителями в хо­лодной войне, а другие — побежденными. Народы по обе стороны занавеса общими усилиями избавились от политики конфронтации.

3. Демократизация международных экономических отноше­ний: 1) отказ от придания внутренним законам характера экстер­риториальности (наподобие закона Хелмса-Бэртона о наказании тех, кто экономически сотрудничает с Кубой), отказ от ужесточе­ния экономических блокад в отношении таких стран, как Иран, Ливия, Ирак и других; 2) пересмотр дискриминационных ограни­чений в торговле, в том числе в отношении к России, которую продолжают причислять к странам с переходной экономикой.

4. Продвижение к стабильному миру на основе «кооперативности» действий международного сообщества при решении таких проблем, как урегулирование конфликтов, сокращение вооружений и укрепление доверия в военной сфере, укрепление гуманитарного и правового компонентов безопасности, помощь и поддержка тем странам, которые испытывают трудности в своем развитии.

Министр оспорил концепцию однополярного мира, что вы­звало резкую критику в США. В американских СМИ появились статьи, в которых назначение нового министра и его категорич­ная позиция объявлялись свидетельством возврата к «имперской политике», к реакционному консерватизму.

Концепция многополярности, хотя была положена в основу официальной стратегии МИД, не принималась безоговорочно российской академической элитой. В частности, высказывалось мнение, что однополярный характер международных отношений предпочтителен для России и может быть использован в ее инте­ресах, что России не стоит форсировать формирование многопо­лярного мира, в котором такие страны, как Китай и Турция могут получить преимущества и попытаются закрепить их любыми средствами за счет других членов мирового сообщества, среди ко­торых может оказаться и Россия. Эта точка зрения основывалась на том, что Россия слаба, не может отстоять свое место одного из полюсов власти в мире, поэтому ей выгоднее поддержать однопо­лярный характер международных отношений, чтобы воспрепят­ствовать формированию новых полюсов власти до того момента, когда Россия преодолеет существующие сложности и восстановит ресурсы. Отмечалась неизбежность эволюционного расшатыва­ния однополярной системы в будущем, прежде всего вследствие жесткой конфронтации Севера с Югом.

Такая позиция перекликалась с мнением тех либеральных демократов-перестроечников, которые считали, что Россия долж­на сосредоточиться на решении внутренних проблем, устранить­ся от активной международной деятельности, приняв однопо­лярность мира и лидерство США. Хотя многие представители внешнеполитической элиты выступали за ограничение сферы приложения российской политики, никто из них не считал воз­можным ждать более благоприятных для нее условий. Отмеча­лось, что Россия не имеет права на изоляционизм, так как добро­вольный, пусть даже временный, отход от активной позиции мо­жет обернуться невосполнимыми потерями в будущем.

Более категоричная позиция России по проблемам безопас­ности, стремление сохранить и укрепить великодержавный статус, критика политики США вызвали осложнения и охлаждение в дву­сторонних отношениях. В статье одного из ведущих специалистов в области российской и американской истории А.И. Уткина отме­чалось, что «охлаждение», наступившее в российско-американских отношениях, произошло по двум основным причинам.

1. Соединенные Штаты испытали разочарование в трех сфе­рах, где результаты не совпали с их ожиданиями: в России не сло­жился подлинный рынок с классическими правилами биржевой игры, со здоровой конкуренцией и т.д.; русская демократия не достигла западных норм; после нескольких лет непрерывного «да» (1988 — 1991) Россия стала говорить «нет» на международной арене.

2. Изменились видения, настроения и позиции Москвы, вос­принимавшей США в 1991 — 1993 гг. как «модель, донора, друга». Россия почувствовала напрасными свои жертвы 1988—1991 гг., от­вергнутой свою концепцию привилегированного партнерства, дезавуированными свои претензии на особые отношения с Соеди­ненными Штатами: в отличие от «плана Маршалла», который сто­ил 2% американского ВВП, помощь России составила 0,005% от ВВП США; не оправдались надежды на соединение американской тех­нологии и капитала с российскими природными ресурсами: аме­риканские инвестиции в экономику КНР составляли 50 млрд. долл., в российскую — 5 млрд. долл. при ежегодном оттоке российского капитала на Запад в размере 15-20 млрд. долл.; реконструкция НАТО в сторону расширения на восток и создание европейской системы безопасности проходили без участия России; в России на­чала «рассасываться» прозападно настроенная интеллигенция, что в целом ведет к усилению антизападных настроений в обществе; вступают в противоречие две цивилизации — западная и восточная, и американская сторона не хочет этого понять и учесть.

Ситуация, сложившаяся в российско-американских отноше­ниях к 1996 году, позволила российским политологам говорить о том, что Запад «теряет» Россию. В достаточно категоричной фор­ме представители прагматического подхода заявляли, что честное и уважительное партнерство с Россией и учет ее интересов долж­ны стать непременным условием решения актуальных для США международных и двусторонних проблем. Подчеркивалась необ­ходимость отказа рассматривать Россию как побежденную страну, признать, что внешнеполитический курс, ориентированный на получение от России односторонних уступок в обмен на полити­ческую поддержку российских реформ себя не оправдал; оставить иллюзию, что ей можно навязать роль младшего партнера.

С.В. Кортунов отмечал, что ожидания российской элиты в отношении партнерства с Западом оказались завышенными, обер­нулись несбывшимися надеждами и разочарованиями. По его мнению, Россию нельзя было упрекнуть в том, что в своем стрем­лении к такому партнерству, она была неискренна или же приме­няла какие-то двойные стандарты (чем грешили Соединенные Штаты по единодушному убеждению российских политологов).

Еще раньше об этом написал В.А. Кременюк, заявивший, что «без сильной и дружественной России Западу вряд ли удастся создать стабильный и предсказуемый мировой порядок в сле­дующем столетии, так как за любым противником США всегда в той или иной степени будет стоять Россия». Он высказал мнение, что резервы для налаживания конструктивных отношений между Россией и США не исчерпаны, и каждая из сторон сделала для се­бя определенные выводы: «Россия получила хороший урок — желание быть принятой в мировое сообщество должно быть под­креплено убедительной демонстрацией способности справляться со своими проблемами, а не взваливать их на других».

Главный итог российско-американских отношений в пони­мании российской элиты либерально-консервативного (прагма­тического) мировоззрения состоял в том, что интересы и страте­гия России должны быть четко сформулированы и реализованы на всех необходимых для России направлениях, независимо от то­го, как это согласуется (или не согласуется) с интересами США. Эту мысль в достаточно категоричной форме высказали В.А. Кременюк и А.Д. Богатуров: «Соединенные Штаты в своих требованиях к России сами не остановятся никогда. Они продол­жают расширять набор своих «пожеланий» в отношениях с Моск­вой еще и потому, что Россия сама до сих пор не довела до сведе­ния американских партнеров те разумно обоснованные геогра­фические и сущностные контуры ее интересов, твердо отстаивать которые она будет, даже рискуя достигнутым в постконфронта­ционные годы уровнем сотрудничества».

Политологи заявили, что России не следует ожидать «ло­яльности» США и Запада по отношению к ней, каких-либо реши­тельных действий и усилий по оказанию реальной поддержки и помощи в тяжелый переходный период. Евразия всегда была и останется центром американских стратегических и экономиче­ских интересов. Не допустить гегемонии в Евразии какой-либо одной державы — базисная цель американской политики с тех пор, как она стала приобретать черты политики глобальной. Со­единенные Штаты употребили пять послевоенных десятилетий на изматывание Советского Союза и подрыв его способности пре­тендовать на роль такого гегемона. Именно эта цель, по прогно­зам экспертов, — устранить любого соперника американским ин­тересам в масштабах Евразийского материка — систематически воспроизводилась и будет воспроизводиться в качестве первооче­редной при любых переменах власти в Вашингтоне.

Несмотря на достаточно критические оценки позиции США и стран Запада по отношению к России, большинство представи­телей внешнеполитической элиты, мысливших в категориях «ре­альной политики», высказали убеждение в том, что отношения с США должны быть пересмотрены, но не следует вносить в них какие-либо элементы конфронтации. По мнению политологов центристской ориентации, России следовало отказаться от амби­циозных и невыполнимых идей типа идеи стратегического союза с США; проводить более гибкую линию, не отказываясь от идеи партнерства целиком, применять его в конкретных условиях, сде­лать партнерство не глобальным, а локальным и предметным.

С.М. Рогов так определил задачу внешней политики России в складывавшейся международной ситуации: «В условиях, когда экономический кризис в стране еще не преодолен, а падение производства и развал экономической структуры продолжают­ся, — не допустить консолидации новой системы международных отношений, при которой Россия оказывается в изоляции... одна из главных задач, помимо поиска друзей на Юге и на Востоке, — не допустить конфронтации с Западом. Возврат к временам хо­лодной войны был бы для нас губителен».

Помимо отношений с США перед Россией стояла не менее серьезная дилемма: сохраниться и укрепиться в качестве великой державы, одной из самых влиятельных в Евразии. Была высказана мысль о том, что если придется выбирать между интересами государственной целостности России и безопасности в зоне СНГ, с одной стороны, и интересами партнерства с США, с другой, то компромисс может быть уместен только при преобладании первых. «Пробуксовка» в российско-американских отношениях, разочарования в результатах усилий России по оформлению дейст­вующего, а не декларативного партнерства, осознание того, что влияние страны все более сокращается в соседних странах, стави­ли задачу более активных действий на региональных направлениях, в отношениях не только со странами СНГ, но и с Китаем, Индией, Ираном, странами АТР, Ближнего и Среднего Востока.

Активизация политики Японии, КНР, Республики Корея на востоке России требовала большего внимания к отношениям со странами, которые могли составить конкуренцию влиянию Рос­сии в регионе. Ряд политологов, например В.Л. Цымбурский, П.Л. Ларин, А.Д. Богатуров, подчеркивали, что «увлеченность» дискуссиями вокруг однополярности и роли США заслонила наиболее важные вопросы, такие как будущее Сибири и Дальнего Востока. Отмечалось, что если однополярность — знак возросшей политической зависимости России от США, то многополяр­ность — это воплощение реального, но плохо осознанного в Мо­скве превращения российского Дальнего Востока в часть геоэкономического пространства Китая, в периферийный фрагмент ки­тайского интеграционного — по отношению к Тихоокеанской экономической зоне — поля.

Назначение Е.М. Примакова на пост премьер-министра в сентябре 1998 года не позволило ему в полном объеме реализовать заявленную многовекторную внешнеполитическую стратегию. Новый глава МИД РФ И.С. Иванов сохранил приверженность на­чатому курсу, однако его более активная реализация началась в 2000 году при новом президенте В. В. Путине.

Первый раунд расширения НАТО и заявление США о втором раунде приема новых членов в альянс, бомбардировки Белграда силами НАТО в марте 1999 года без согласования с ООН, когда премьер-министр Е.М. Примаков развернул самолет, в котором он направлялся с официальным визитом в США, свертывание про­грамм сотрудничества России и НАТО в 1999—2000 гг. позволили вновь заговорить о кризисе в российско-американских отношениях, о наступлении «холодного мира». Приходилось признать неизбеж­ность расхождения интересов России и США, о чем писали некото­рые политологи в 1992—1994 гг., и главенство национальных инте­ресов над любыми формами партнерства с США.

Как заявлял Е.М. Примаков, без активной внешней полити­ки России трудно, если вообще возможно, осуществлять карди­нальные внутренние преобразования, сохранить свою террито­риальную целостность. «России далеко не безразлично, — гово­рил премьер-министр, — каким образом и в каком качестве она войдет в мировое хозяйство — дискриминируемым сырьевым придатком или его равноправным участником. Это также во мно­гом относится к функции внешней политики».

В 2000 году была представлена новая Концепция внешней политики Российской Федерации (утверждена президентом РФ В.В. Путиным 28 июня 2000 года), в которой нашли отражение предложения российских специалистов-международников. Мы отмечали, что Основные положения концепции внешней полити­ки РФ 1992 года были в значительной степени декларативным до­кументом, и российский МИД часто упрекали в отсутствии четко продуманной стратегии деятельности. На этот факт указал ми­нистр иностранных дел И.С. Иванов. Он заявил, что теперь внешнеполитическая доктрина существует не только на бумаге, но и в повседневной международной деятельности государства, подвела итог глубоким размышлениям государственных, полити­ческих и общественных деятелей, дипломатов и ученых о роли и месте России в мировом сообществе и путях реализации ее долго­срочных национальных интересов на международной арене, тес­но увязана с задачами в области экономики, государственного строительства, развития федеративных отношений, социальной сферы, обороны и безопасности. И.С. Иванов особо подчеркнул, что была представлена «работающая» концепция, основанная на опыте прошлого и вместе с тем развернутая в будущее, придающая российской внешней политике дополнительную открытость и предсказуемость: «Это — сигнал мировому сообществу, указы­вающий четкие ориентиры не только нынешних, но и будущих шагов России в мировых делах».

В новой концепции была подтверждена приверженность модели многополярного мироустройства, было отмечено, что только в рамках такой системы Россия смогла бы наилучшим об­разом обеспечить себе достойное место в мировом сообществе. В документе нашла отражение позиция тех российских ученых и политиков, которые утверждали, что Россия сможет сохранить ве­ликодержавный статус только при условии благоприятного эко­номического развития и успешного решения внутриполитиче­ских проблем. В концепции записано также, что внешнеполити­ческая деятельность должна создавать благоприятный климат для решения следующих задач: обеспечение надежной безопасности, создание максимально благоприятных условий для устойчивого экономического роста, повышение жизненного уровня населения, укрепление единства и целостности страны, основ ее конституци­онного порядка, консолидация гражданского общества, защита прав граждан и соотечественников за рубежом.

Большинство представителей внешнеполитической элиты признали, что политика современной России испытывает серьез­ные ограничения, вызванные ее экономическим состоянием, по­следствиями распада СССР, сложностями трансформационного периода как внутреннего характера, так и международного. Одна­ко высказывалось мнение, что, хотя России пришлось сузить сферу приложения своих интересов и масштабов деятельности, это не могло быть равнозначным уходу России из отдельных регионов, отказу от активной международной деятельности. Речь могла идти об «экономии» внешнеполитических ресурсов, об отказе от ди­пломатического присутствия ради самого присутствия в сочетании с активной, многовекторной внешней политикой, нацеленной на использование всех возможностей там, где это способно принести реальную отдачу для внутреннего развития страны.

По определению А.Д. Богатурова, «экономный многовек­торный подход — это битва за организационный ресурс». Имеет­ся в виду, что в условиях, когда Россия стремительно теряет воз­можности реально влиять на принятие ключевых международных решений по мере того как, во-первых, Группа семи все решитель­ней перенимает у ООН функции регулятора мировой политики и, во-вторых, сама Организация Объединенных Наций прибли­жается к внутренней реформе, при любом варианте которой удельный вес голоса России в массе приобщаемых к принятию решений стран уменьшится, даже если и сохраняется в какой-то форме ее привилегированный статус в Совете Безопасности ООН.

Оценивая состояние российско-американских отношений, политолог справедливо отмечал, что они характеризовались столь разительным перевесом США в обеспеченности внешнеполити­ческими ресурсами, что говорить о равноправном партнерстве между двумя странами приходилось как о желанной, но недося­гаемой цели. То, что российская дипломатия может сделать на американском направлении фактически, А.Д. Богатуров опреде­лил как «пассивное сопротивление», характеризующееся избира­тельным противодействием напору США по трем причинам: из-за ограниченности ресурсов России, ее зависимости от финансо­вой поддержи Запада, разросшегося проамериканского слоя фи­нансово-деловых кругов и магнатов индустрии массовой инфор­мации. По мнению политолога, взаимодействие России и США могло продолжаться во вполне приемлемых рамках квазипарт­нерского, квазисоюзнического вектора, сохранение которого не исключает периодических вспышек трений. В этих условиях основными задачами российской политики он видел следующие:

— вовлечение Соединенных Штатов в переговоры о рефор­ме режима контроля над вооружениями с целью продлить его жизнь и сохранить рычаги хоть какого-то влияния на военную политику США;

— отстаивание относительной свободы маневра России в вопросах регулирования периферийных конфликтов вблизи ее границ и понуждение США к подтверждению принципа невме­шательства во внутренние дела других государств;

— достижение компромисса в вопросах трактовок понятий терроризма, допустимых пределов борьбы с ним, права на гума­нитарную интервенцию, соотношения прав человека и государ­ственного суверенитета в ситуациях политических и правовых коллизий между ними;

— сохранение при помощи диалога с США доступа к фи­нансовым ресурсам Запада при постепенном и посильном сокра­щении зависимости от них России;

— обеспечение наполнения российско-американских от­ношений реальным экономическим содержанием, которого в них недостаточно;

— расширение сферы внешнеполитической самостоятель­ности России, в том числе за счет углубления сотрудничества с Китаем, Вьетнамом, Индией, арабскими странами, Ираном и Северной Кореей;

— повышение роли России в механизмах миросистемного регулирования — как ооновских, так и формирующихся вокруг «семерки» и региональных интеграционных ядер в Восточной Азии и Европе.

Как и большинство сторонников активной политики, А.Д. Богатуров считал, что уход в оборону, разрыв прежде дос­тигнутых договоренностей в таком положении — крайний вари­ант. Оптимальная линия России, в его видении, должна являть собой довольно виртуозное сочетание твердости с изворотливо­стью и умением находить компромисс в условиях превосходства партнера по диалогу.

<< | >>
Источник: Шаклеина Т.А.. Россия и США в новом мировом порядке. 2002

Еще по теме Формирование новой внешнеполитической стратегии России:

  1. Этапы формирования новой внешнеполитической доктрины КНР
  2. 1. Геополитическое положение и внешнеполитические ресурсы новой России
  3. Особенности современной внешнеполитической стратегии России
  4. ФОРМИРОВАНИЕ ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКИХ КОНЦЕПЦИЙ В РОССИИ И ОТНОШЕНИЯ С США
  5. Региональное измерение внешнеполитических стратегий России и США: сравнительный анализ
  6. Внешнеполитические подходы США в первой половине 1980-х годов. Внешнеполитическая стратегия СССР
  7. СОВРЕМЕННАЯ ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКАЯ СТРАТЕГИЯ КНР
  8. К новой среднеазиатской стратегии
  9. В поисках новой стратегии
  10. Контуры новой глобальной стратегии
  11. Внешнеполитическая стратегия США на современном этапе
  12. Тема 15. Формирование новой модели женской занятости
  13. АВИАНОСЦЫ В ОБЕСПЕЧЕНИИ ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКОЙ СТРАТЕГИИ США
  14. Основные дилеммы формирования новой Европы
  15. Глава 1. Внешнеполитическая стратегия США после холодной войны