Типология конфликтного поведения государств
Ресурсный тип конфликтного поведения характеризует стремление субъекта или субъектов добиться прямого или косвенного перераспределения в свою пользу какого-то искомого ресурса. Современное прочтение этого тезиса далеко не исчерпывается духом и буквой дискуссий о конкуренции за сырье, топливо и рынки сбыта.
Ресурс, который может порождать конфликт сегодня, — это и материальные, и нематериальные блага: с одной стороны, например, ресурс подчинения экономико-производственного потенциала иностранного государства, человеческий ресурс, собственно территория, полезные ископаемые, с другой — ресурс международного влияния, внутриполитическая мобилизация собственной страны. Допустим, российскоамериканские отношения в поясе нынешних и бывших стран—участниц СНГ представляют собой конфликт двух держав за ресурс влияния на эти государства и вряд ли могут быть поняты как-либо иначе.
Поскольку глобальное и региональное лидерство (вернее, формальный и неформальный статус, связанный с его приобретением) само по себе является комплексным ресурсом, то и межлидерская конкуренция в международных отношениях на всех их уровнях — вариант современного ресурсного конфликта.
Ресурсный тип конфликтного поведения применяется сознательно, в его основе лежит расчет. Избыточная форма этого типа конфликтности — классическая борьба за ресурсы, «жизненное пространство». Российский политолог Э. Я. Баталов упоминает в этой связи прежде всего «...проблемы обеспечения сырьевых ресурсов и в первую очередь — интересы энергоносителей; проблемы обеспечения геоэкономических плацдармов, гарантирующих устойчивый и относительно безопасный и дешевый доступ к этим ресурсам; проблемы обеспечения жизненного пространства для стран с быстро растущим населением».
Различают спектр видов конфликтности этого типа: демографическая — за квалифицированные кадры («утечка мозгов»), за наиболее благоприятные позиции в международном разделении труда (кто производит и экспортирует, а кто покупает технологии).
Превращенный вариант ресурсной конфликтности представляет собой преимущественно экономико-политическую борьбу наиболее развитых стран за стабильность той структуры мировой экономики, в которой они исторически заняли выгодные позиции. В. А. Кременюк замечает, что «борьба за стабильность [мировой] системы сама по себе вызывает дестабилизацию».При доминировании мотива дефицита конфликт может возникнуть как попытка одной стороны «компенсировать» этот дефицит путем прямого захвата (аннексия Кувейта Ираком в 1989 г.). Во внутренней политике мотив дефицита способен проявляться, например, в виде показательных репрессий, когда они используются для целей политической мобилизации («бей своих, чтобы чужие боялись»).
Изощренная форма ресурсной конфликтности с преобладанием мотива дефицита — попытки некоторых малых и средних государств, условно говоря, «пополнить» свой ограниченный потенциал (влияния, например) за счет ресурса мощных иностранных покровителей. Таков тип внешнеполитического поведения Грузии, стран Прибалтики, отчасти Польши и Украины во второй трети 2000-х годов. В разрешении своих реальных и мнимых противоречий с Россией они регулярно пробовали «присоединить» к себе дипломатический ресурс США и некоторых других государств—членов НАТО.
Лидерский подтип ресурсной конфликтности, конечно, заслуживает особого внимания. В ее основе не просто борьба амбиций и чрезмерно эмоциональные реакции элитных групп. В конфликтах лидерского типа, какой бы теоретико-философской ни была их формальная основа, имеется ресурсная составляющая. Долгое время она не осознавалась в качестве таковой аналитиками, поскольку относительно поздно в фокус их внимания попало само понятие организационного ресурса. С этой точки зрения лидерство — это прежде всего обладание им.
Избыточная форма лидерской конфликтности проявляется в форме междержавной конкуренции. Российский международник А. Д. Богатуров отмечал, что «лидерские амбиции характерны для огромного круга
стран, а ревность к чужому лидерству столь же конфликтогенна, сколь агрессивна бывает реакция лидеров на попытки аутсайдеров это лидерство оспорить».
Этот тип конфликтности мало зависит от природы участников — в том смысле, что он существует и в рамках интеграции.Это важно
Конфликтный характер современного мирового развития кроется не столько в разновекторности и нелинейности развития, сколько в том, что вся эта разновекторность после распада СССР впервые оказалась в рамках формирующейся единой мировой политической системы.
На смягчение лидерской конфликтности среди развитых стран работает рост разрушительного потенциала их вооружений. Взаимное военное сдерживание и устрашение способствуют переходу конкуренции из военно-стратегической в экономическую плоскость.
Конфликты лидерского подтипа с преобладанием мотива дефицита исторически часто принимали насильственные формы. Вместе с тем в последние десятилетия силовые схватки между странами-лидерами стали редкостью. Чаще страны-лидеры применяют силу против заведомо более слабых стран или при столкновении с нетрадиционными субъектами конфликтов (террористическими сетями, партизанскими движениями и т.п.). С этим связано бурное нарастание в 1990-2000-х годах асимметричных конфликтов и соответствующих научных исследований.
К конфликтам лидерского подтипа можно отнести весь спектр этнополитических конфликтов и конфликты самоопределения, а также межэтнические конфликты, вытекающие из проблем миграции. Конфликт между различными этническими группами почти всегда воспринимается ими крайне драматично — как ценностный конфликт, как борьба за самосохранение. Российский ученый В. Г. Барановский писал, что этнополитические конфликты «замешены на причудливой смеси синдромов взаимного отторжения, комплексов превосходства и неполноценности, ценностной несовместимости по самым разным основаниям».
В практике международной политики сохраняется и продолжает видоизменяться игровой тип конфликта, который можно трактовать и как своего рода форму, и как инструмент сотрудничества. Граница между конфликтом и сотрудничеством в таких случаях условна в том смысле, что одни участники системы не стремятся к чрезмерному уменьшению выгод других ее участников.
Таким образом, речь о разрушении системы конфронтации не идет. Игровая конфликтность способствует сбросу накопившегося напряжения, не позволяет начаться настоящему конфликту. Игровой конфликт — конфликт по правилам, часто неписаным, но соблюдаемым. Одной из сопутствующих целей его может быть удовлетворение от победы (условной) и удовольствие от демонстрации своей готовности сразиться с оппонентом. В основе этого типа конфликтности тоже лежит расчет, интерес.Игровую форму конфликтного поведения отличает стремление конфликтующих выставлять напоказ формальные стороны противоборства. Типичная игровая ситуация такого типа — полувековое противоборство между КНР и Тайванем («стабильная нестабильность»), ІБолее опасными вариантами игровой конфликтности могут выступать отношения Пакистана и Индии, особенно после 1998 года. А менее угрожающими — «газовые войны» Украины с Россией при правлении блока В. Ющенко — Ю. Тимошенко.
Нидерландский историк Й. Хейзинга писал о том, что в самом I общем смысле игровой момент в конфликтном взаимодействии возникает в ту минуту, когда воюющие стороны начинают рассматривать друг друга в качестве противника, достойного уважения, а цель войны — как правое дело. В этом взаимном отношении заложено ядро будущего компромисса. Логика подсказывает конфликтующим, что если противник достоин сражения с ним, то конфликта можно избежать. Пример игровой конфликтности дает международное сотрудничество в области безопасности. Американский конфликтолог Дж. Гриеко с позиции структурного подхода отмечал, что оно возможно только тогда, когда каждый из участников этого процесса удовлетворен в равной степени.
Любой конфликт организует отношения сторон по двум направляющим: соперничество — сотрудничество. Соперничество — это конфликтное содержание отношений, а сотрудничество формирует рамки конфликта, его структуру и правила поведения. При обоюдной игровой форме конфликтного поведения соперничество перестает быть антагонистическим — стороны переходят из разряда «враг» в разряд «не союзник, но и не противник» (РФ—США).
Военная сила перестает играть роль средства исключительно устрашения, становясь отчасти и объектом общей озабоченности.Целью игрового конфликтного взаимодействия становится удержание конфликта в строго определенных рамках максимально продолжительный срок. Указанное наблюдение было научно обосновано в начале 1960-х годов в работах американского психолога Г. Олпорта, который сформулировал положение о том, что средство достижения цели может подменить собой цель и само по себе стать источником удовлетворенности (может стать самоцелью).
Бытийная форма игровой конфликтности описана американским ученым и политиком Г. Киссинджером в известном высказывании о том, что мир невозможен без равновесия, а справедливость — без самоограничения.
Поиск инструментов управления конфликтом в условно «безвыходных» игровых ситуациях дал необычный результат в виде разросшегося направления игрового моделирования стратегии держав в конфликте, Классик этого направления Т. Шеллинг — единственный ученый-международник, удостоенный Нобелевской премии. В работе 1960 г. «Стратегия конфликта» он показал, что фактор неизвестности и сознательного сужения своих возможностей одной из сторон может сыграть положительную роль с точки зрения управления конфликтом.
Исходя из того, что конфликт по природе способен быть совместимым со становлением, сохранением и развитием политической целостности той общности, в рамках которой он происходит, игровая конфликтность в наибольшей степени отвечает задаче институционализации макросоциального конфликта. Конфликт в этом случае оказывается практическим введением в стабильность.
Вариантом игрового типа конфликтного поведения предстает его провоцирующий подтип, когда субъект потенциального столкновения не стремится к большой войне, а скорее пробует выявить намерения оппонентов или побудить их вступить с ним в негласный или гласный торг по поводу того, что в идеале должно вылиться в правила предстоящей «договорной конфронтации».
При провоцирующем типе конфликтного поведения задачей «провокатора» является получение дополнительной информации, стимулирование развития событий, игра «проб и ошибок».
В основе избыточной мотивации — расчет, интерес, исходящий из потребности в познании и понимании. Примерами этого типа поведения может служить военная тактика разведки боем. В сфере международных отношений провоцирующим поведением на протяжении уже десятилетий отличаются действия правительств Ирана и Северной Кореи. Долгие годы к нему тяготела Ливия — до ее примирения с ЕС в начале 2000-х годов.Избыточный провоцирующий тип конфликтного поведения лежит в основе сюжетов многих фильмов про первый контакт человечества с инопланетянами: земляне первыми применяют силу для того, чтобы выявить намерения пришельцев. Этот и другие подобные примеры раскрывают элемент условной патологии, заложенный в образе действия военных, их, как правило, принципиальной ориентации на увеличение военных расходов. Они условно накапливают некое количество насилия, и хотя бы часть его должна быть израсходована.
Провоцирующее конфликтное поведение с преобладанием мотива дефицита опирается на представление о безысходности, об отсутствии иных вариантов разрешения травматической ситуации. Это неустойчивое, пограничное психологическое состояние. В литературе указывается, что примерами такого типа служат действия японских камикадзе и фашистских войск СС на заключительном этапе Второй мировой войны.
Особый тип конфликтного поведения — демонстрационный, который выглядит как борьба за наказание виновного, средство негативного воздаяния за проступок. Подобное наказание должно быть всем очевидным, броским по форме (не всегда по результатам). Только тогда достигнется эффект гипотетического научения (teaching and learning), который иля подобных конфликтов является одним из самых важных мотивов, этот тип конфликтности связан с проблематикой этического. Демонстрационные конфликты проявляют себя как минимум в трех подвидах.
Первый из них — собственно пенитенциарная конфликтность. Конфликты возмездия хорошо известны на Западе, создавшем институт публичного права с присущими ему формальными системами поощрения и принуждения (Международный суд, миротворчество, принуждение к миру и т.п.). Гуманитарные интервенции и связанная с ними конфликтность — типичные пенитенциарные действия.
Но конфликты возмездия свойственны не только Западу. В них участвовал Китай (война с Социалистической Республикой Вьетнам и 1979 г.). Мотивации такого рода многократно проявляли себя в конфликтах в Африке и всюду, где сохраняются элементы архаичного племенного уклада (например, обычай кровной мести или ритуального самоубийства).
Бытийная мотивация наказующей конфликтности использует наказание как инструмент управления поведением субъектов, что сближает ее с игровым типом конфликтного поведения. К этому типу можно отнести разновидность конфликта, которую российский политолог Д. М. Фельдман называл «безобъектной», возникающей на почве нарушения нравственных норм, покушения на личные или общественные убеждения и представления.
Современные объекты насилия определяются не идеологическими или геостратегическими соображениями, а ситуативно, в зависимости от того, соблюдают ли те или иные страны условно общепринятые правила поведения или нет. Принцип «этика выше права» стал фактически утверждаться с 1943 г., когда была принята Касабланкская декларация, содержавшая норму о наказании военных преступников.
В дальнейшем это позволило ставить вопрос о соблюдении прав человека в отдельных странах выше их суверенитета. С середины XX в. пенитенциарные и рестриктивные меры военного и экономического характера (санкции, репрессалии) вошли в арсенал политики разных стран. Нападения НАТО на Югославию в конце 1990-х годов неизменно преподносились как формы санкций, наложенных на репрессивный режим, нарушающий права человека. Характер репрессивной акции с элементами превентивной войны носили обе войны США против Ирака.
Дефицитарная форма пенитенциарной конфликтности воплощается в идеях мести и политического реванша. Примерами этого типа поведения служат политика фашистской Германии между двумя мировыми войнами и уже полвека сохраняющаяся хроническая обида радикальных исламистов на правительства Израиля по поводу отсутствия прогресса в ближневосточном урегулировании. Показательно, что логику конфликта в целях «справедливого наказания» (за несправедливое обращение) широко используют экстремисты. В заявлении У. бен Ладена в связи с терактами 11 сентября 2001 г. говорилось: «То, что Америка сейчас переживает, несравнимо с тем, что многие годы чувствовали мы — унижение на протяжении 80 лет».
Один из наиболее идеологизированных подтипов пенитенциарного конфликта — протестный. Его субъект рассматривает конфликт как средство зашиты своих интересов. Различают пассивную и активную формы протеста, однако обе они в глазах их инициатора неизменно преследуют негативную цель (самозащита).
Избыточно мотивированный протестный тип поведения представляет собой «активную оборону» (отражение Советской Россией интервенции, стратегия США по «окружению» СССР, политика СССР на первом этапе Второй мировой войны). В этом же ряду — попытки международных экономических санкций против Советского Союза в связи с введением военного положения в Польше в 1982 г. и такие уже курьезные трения, как сохранение поправки Джексона—Вэника или затягивание процедуры вступления России в ВТО (по сути, неявное препятствование).
Мотив дефицита доминирует при таком поведении, которое вызвано реакцией на неотвратимые и нежелательные изменения. Пассивным формам конфликтности такого рода посвящены работы принстонской школы «исследования сопротивления» (resistance studies) под руководством Дж. Скотта. В сфере внутренней политики пассивные поведенческие стратегии конфликта включают такие формы действия, как абсентеизм (отказ голосовать) или саботаж выборов. Неудачной формой таких конфликтов в дипломатической практике были попытки советских представителей бойкотировать заседания Совета Безопасности ООН, совпавшие с началом войны в Корее в 1950 г., и отказ советской делегации от подписания Сан-Францисского мирного договора в 1951 году.
Активными политическими формами протестной конфликтности Нс преобладанием мотива дефицита в 2000-х годах можно считать попытки республиканских администраций США внедрить в мировую практику идеи смены режимов, политика которых не соответствует американскому пониманию международных норм или зашиты прав человека. В историческом контексте — это стратегия США по «отбрасыванию коммунизма» в 1950-х годах.
Пласт активной конфликтности этого рода граничит и пересекается с патологическим поведением. Речь идет о протестно мотивированном терроризме со стороны маргинализованных кругов периферийных стран. Некомпетентность и неспособность использовать законные средства удовлетворения своих интересов толкают отчаявшихся на преступления. Это ставит терроризм в разряд политико-психологических, социально-патологических явлений.
Но прежде чем перейти к его разбору, важно выделить еще один подвид демонстрационной конфликтности — аффективный. Он реализуется как рефлекс, нерациональная гиперреакция на относительно случайное или даже малозначительное раздражение, провоцирующее действие неожиданно и непропорционально большой мощности. Во всех известных случаях аффективная реакция была связана с желанием субъекта произвести максимально сильное впечатление — на сограждан и/или мировое общественное мнение.
Избыточный аффективный мотив опаснее того, который мотивирован условным дефицитом. Хотя цель такого поведения не является жизненной, «праведный гнев» пострадавшей стороны может вести к гротескно неадекватной реакции на раздражение. Примером служит поведение США после терактов 11 сентября 2001 года. Нападение США на талибов, конечно, выглядит сегодня как своего рода предопределенность, обусловленная сознательным стремлением республиканского , истеблишмента продемонстрировать миру, кто в нем главный. В этом смысле «если бы талибов не было, их следовало бы выдумать». Но очевидно и другое: в Вашингтоне существовал принципиальный настрой на силовую демонстрацию где-либо в мире, но не было понимания, когда именно, где и против кого такая демонстрация потребуется конк-
ретно. В этом смысле ситуация с войной в Афганистане была спонтанной, а решение о ее начале — реакцией аффективной конфликтности.
Отражая настроения значительной части американского общества, ведущий аналитик РЭНД, известный специалист по вопросам борьбы с террм ризмом Б. Хоффман, критикуя принцип «соразмерности» ответной реакции на теракты, давал пример явно «аффективной аналитики»: «Требуется ответ небывалой решимости и целеустремленности, применение всего диапазона мощных средств — дипломатических, военных, экономических».
Аффективная конфликтность, мотивированная дефицитом, менее опасна. Хотя цель субъекта является жизненной, его действия связаны с самосохранением и носят зачастую ограниченный и непоследона тельный характер. Примером подобного поведения служат импульсии ные, но неподготовленные действия ГКЧП во время попытки переио рота в СССР в 1991 году. В случае, если бы режим С. Хусейна в 2003г., действительно применил ОМУ по наступающим войскам «добровольной коалиции», это действие можно было бы квалифицировать как мотивированную дефицитом аффективную конфликтность.
Аффективная конфликтность при любой мотивации слабо поддается управлению. Ее воздействие на стабильность международном системы можно описать метафорой «слон в посудной лавке», поскольку этот тип поведения основывается на нерациональной реакции. Но управление аффективными реакциями может оказаться сравнительно легким, если они не усугубляются и не перерастают в явно девиантное конфликтное поведение.
Этот тип представляет собой конфликт как результат патологии, Субъект конфликтного действия решается на болезненно мотивированное насилие, обретающее самостоятельное значение. Как правило, такой конфликт чрезвычайно сильно связан с личностью лидера соответствующей страны, его психической конституцией и личностной структурой.
Субъект дает девиантные (патологические) реакции, когда ощущает себя в ситуации, разрешить которую он не может, но очень хочет или, как он полагает, должен разрешить. Патологический тип конфликтного поведения ценностно мотивирован, и поэтому на него трудно повлиять. Избыточная мотивация конфликтности патологического типа очень опасна, хотя цель такого поведения не является для субъекта жизненной. Различают несколько ее разновидностей.
Патологическая враждебность. Эта разновидность объединяет всех субъектов (от радикальных исламистов до милитаристов из демократических стран), для которых мир не является ценностью, а насилие выступает основным методом самоутверждения. С помощью насилия террористы добиваются (нередко успешно) международного признания (в середине прошлого века — Ясир Арафат, а в 2000-х голах - «Хамас»), моральной победы над врагом, осуществления миссии на земле.
Пример конфликтного сознания, возникающего при отрыве войны и политических целей, встречается у выдающегося прусского военного теоретика К. Клаузевица: «Все усилия должны быть направлены на достижение [выгодного мира] возможно более надежным способом, н нет той временной жертвы, которую можно было бы считать чрезмерной». В. А. Кременюк отмечал по поводу влияния республиканской администрации на формирование настроя нетерпимости в американском обществе после событий 11 сентября 2001 г.: «Некто может сыграть на темных, порочных сторонах натуры целого народа и тем самым издать совершенно иной морально-этический климат в обществе». В российской практике примером патологической враждебности к сослуживцам выступает «дедовщина», укоренившаяся в военной службе в СССР к концу 1960-х годов после перехода к массовому призыву на поенную службу амнистированных уголовных преступников.
Патологический эгоизм проявляется в форме индивидуалистического национализма, когда гордость за себя совмещается с мессианским стремлением менять других по своему подобию. Американский политолог либерального направления Ф. Фукуяма заметил о США: Страна, которая ставит защиту прав человека во главу угла своей внешней политики, в лучшем случае тяготеет к бесполезному морализаторству, а в худшем — скатывается к безнаказанному насилию во имя морали». В этом смысле американский национализм столь же конфликтогенен, сколь и этноконфессиональный национализм малых народов, замешенный на комплексе неполноценности.
Патологический инфантилизм как неосознанный или полусознательный уход от мыслей об ответственности за свои действия посредством вытеснения неприятных ассоциаций (советов, аргументов) из сферы продумывания и подготовки предстоящих решений. Природу этого явления Й. Хейзинга усматривал в привычках избалованного ребенка к отсутствию ограничений, легкому удовлетворению любых, в том числе явно ложных и избыточных потребностей, в дефиците моральных ограничителей, этики добровольного самоограничения, жертвы в пользу ближнего, самодисциплины. В этом смысле он с осуждением пишет о легко удовлетворяемой, но никогда не насыщаемой потребности в банальных развлечениях, жажде грубых сенсаций, тяге к массовым зрелищам. К стимуляторам девиантного поведения он относил также отсутствие иронии и самоиронии, обидчивость на внешние раздражители, стремление к экзальтации и преувеличениям (в том числе своей роли), подозрительность, нетерпимость, чувствительность к лести.
Для инфантильной конфликтогенности может быть характерна маниакальность лидера, его истерическая взвинченность от усталости, острой и скрываемой неуверенности в себе, депрессий, завышенных ожиданий от реализации «сверхидеи» (свержения правящего режима в отсутствие какой бы то ни было конструктивной программы действия после захвата власти, например). Конечно, девиантное поведение нередко связано с совсем другой траекторией развития личности лидера и его иными качествами — фанатизмом во всех его разновидностях прежде всего. Так типы лидеров «баловни»/«капризники» и «аскеты» стоят в одном ряду, хотя вторых явно больше.
Вспышки девиантной конфликтности подобного рода в разные исторические периоды были связаны с импульсивными и экзальтированными лидерами типа М. Каддафи, М. Саакашвили, Р. М. Хомейни, У. Чавеса (и некоторыми иными поборниками «левого поворота» в Латинской Америке). Психологическими комплексами сходного типа была окрашена в 2000-х годах внешнеполитическая деятельность правительства Ю. Тимошенко на Украине.
Среди исторически одиозных девиантных типов — Дж. Савонарола, А. Гитлер, И. Сталин, Пол Пот, но, конечно, далеко не только они.
Мотив дефицита в сочетании с патологически конфликтным поведением менее опасен, хотя цель действий субъекта представляется ему жизненно важной. Невротик воспринимает мир как опасный и враждебный. Все неизвестное и неожиданное вызывает испуг, при этом страх обусловлен психологической угрозой. Дефицитно мотивированный невротик проникнут неизбывным стремлением к безопасности. Он постоянно подсознательно ищет себе защитника, союзника, на которого можно положиться и которого он не находит. Показательна параллель к концепциям «сверхбезопасности» (hypersecurity) и «абсолютизации безопасности» (securitization) в литературе 2000-х годов.
Еще по теме Типология конфликтного поведения государств:
- Стили, методы и типология конфликтного поведения
- Стратегии поведения государства на информационном рынке
- 4.3 Типология государства
- Типология государств
- 4.3. Типология государств
- 4. ГОСУДАРСТВО КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ: ПРОИСХОЖДЕНИЕ, СУЩНОСТЬ И ТИПОЛОГИЯ
- Иерархия и новые элементы поведения государств в рамках международного порядка
- 2. Государство: признаки, формы, типология
- Глава 1. Социальные интересы личности, общества и государства: сущность, типология
- Глава 3 Возможные выходы из конфликтной ситуации
- Методы разрешения конфликтных ситуаций в коллективе
- Методы разрешения конфликтных ситуаций в коллективе
- Методы разрешения конфликтных ситуаций в коллективе
- Глава 13 Процесс переговоров в условиях конфликтных отношений сторон
- Конфликтный потенциал бывшего СССР
- Методы разрешения конфликтных ситуаций в коллективе