<<
>>

Траектории современных политических трансформаций

Непосредственно наблюдаемый и обсуждаемый исследователями (хотя и еще явно недостаточно отрефлексированный) факт - многообразие разнонаправленных траекторий политического развития стран третьей «волны» - прежде всего посткоммунистических и постсоветских.

Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить, скажем, Литву с Таджикистаном или Белоруссию с Эстонией. Можно, конечно, сказать, что Прибалтика в силу разных причин - особый случай. Но и в рамках СНГ мы видим широкий спектр разных политических режимов, разных действующих элит, разных структур власти. Формируются разные степени плюрализма, складываются разные партийные и в целом политические системы. Подчас различия столь велики и во многом беспрецедентны, что фактически в повестке дня компаративистики встает задача, как минимум, выработки новой типологии политических режимов и режимных изменений, а как максимум - выхода на уровень существенного обновления теорий политического развития, прежде всего в том, что касается разновекторного характера современных политических трансформаций.

Между тем, как уже отмечалось выше, еще совсем недавно едва ли не доминирующим было иное - линейное - представление о тенденциях современного политического развития. Последнюю четверть ХХ в. было принято характеризовать как эпоху глобальной демократизации, которая понималась как главный (и чуть ли не единственный) мировой вектор. Действительно, это было время, прошедшее под знаком распада казавшихся прежде совершенно несокрушимыми авторитарных и посттоталитарных режимов и постепенного становления демократических институтов и практик в целом ряде «новых демократий». Как казалось тогда, концепт глобальной демократизации третьей «волны» мог предоставить по крайней мере предварительную, но в то же время достаточно цельную теоретико­методологическую схему для осмысления, а отчасти и для прогнозирования указанных процессов.

Описанная выше идеальная модель демократического транзита изначально рассматривалась многими энтузиастами «глобальной демократизации» в качестве универсальной матрицы, согласно которой будут развиваться (пусть и неодинаковыми темпами) процессы политических трансформаций во всех странах, переживающих распады разнообразных типов авторитаризма и посттоталитаризма. Это соответствовало своего рода векторному (или линейному) представлению о тенденциях политического развития, унаследованному многими сторонниками изучения демократизаций третьей «волны» от концепций модернизации.

Нельзя отрицать и то, что исторический оптимизм энтузиастов «глобальной демократизации» все еще жив и даже получил определенное подкрепление на рубеже тысячелетий. Так, в «милленаристском» (рубежа веков) докладе американского «Дома свободы» утверждалось, что глобальный прогресс демократизации продолжается и, в частности, приводились данные о том, что за последние годы 44% всех стран мира (85 из 192) стали «свободными» (т.е. соблюдающими высокий уровень политических и экономических прав и уважающими основные гражданские свободы), 31% (59 стран) - «частично свободными» (т.е. с более ограниченными политическими правами и гражданскими свободами, зачастую при коррупции, слабом уровне обеспечения главенства права и правового государства в целом, этнических раздорах и даже гражданских войнах), а 25% (48 стран) остались «несвободными» - на две меньше, чем в 1999 г.

При этом все же из числа посткоммунистических стран только Болгария, Чехия, Венгрия, Польша, Монголия, Румыния, Словакия, Словения, Литва, а также Эстония и Латвия (несмотря на изначально этнократический характер установленных в двух последних прибалтийских странах демократий, хотя и эволюционирующих в последние годы в сторону большего плюрализма и терпимости) отнесены к разряду «свободных». Собственно постсоветские страны ранжированы гораздо жестче. Россия, а также Армения, Азербайджан, Грузия, Молдова, Киргизия и Украина отнесены к разряду «частично свободных»; а Белоруссия, Казахстан, Таджикистан, Туркменистан и Узбекистан - к разряду «несвободных».

Фактически в докладе предложено следующее ранжирование (от 1, т.е. максимума свободы, до 7, т.е. минимума свободы) постсоветских политических режимов:

bgcolor=white>Политические

права

СтранаГражданские

свободы

Электоральная

демократия

Рейтинг

свободы

Эстония 1 2 + Свободная
Латвия 1 2 + Свободная
Литва 1 2 + Свободная
Молдавия 2 4 + Частично

свободная

Г рузия 3 4 + Частично

свободная

Украина 3 4 + Частично

свободная

Армения 4 4 + Частично

свободная

Россия 4 5 + Частично

свободная

Киргизия 5 5 + Частично

свободная

Азербайджан 6 4 - Частично

свободная

Казахстан 6 5 - Несвободная
Белоруссия 6 6 - Несвободная
Таджикистан 6 6 - Несвободная
Узбекистан 7 6 - Несвободная
Туркменистан 7 7 - Несвободная

Можно спорить с авторами доклада о методологии, о процедурах и критериях конкретных оценок, но в данном случае для нас главное не это, а изначальная установка на векторное понимание современного политического развития - как процесса постепенного (пусть даже разноскоростного) продвижения к одной идеальной цели - политии западного образца.

Причем, как это видно из приведенной таблицы, за своего рода модельную матрицу «Дом свободы» берет «электоральную демократию» - тип политического режима, который регулярно использует формальные демократические институты и процедуры, прежде всего выборы. Расширение числа «электоральных демократий» как раз и трактуется «оптимистами» как едва ли не главное подтверждение успеха «глобальной демократизации». Однако внутреннее содержание, характер, реальные функции «электоральных демократий» сегодня сами нуждаются в серьезном дополнительном анализе. Как показал недавний опыт, инаугурация формальных демократических институтов и процедур «электоральной демократии», но не «либеральной демократии» отнюдь не гарантирует успешный исход демократического транзита.

Дело, в частности, в том, что формальные электоральные процедуры - это вовсе не главное в демократии. По словам Л. Даймонда, «демократия предполагает гораздо больше, чем просто выборы, даже если они являются регулярными, свободными и честными. Она предполагает, что нет «заповедных пространств» власти, зарезервированных для военных или иных социальных и политических сил, которые не несут ответственности перед электоратом. Она также предполагает, что существует «горизонтальная» ответственность официальных лиц в отношении друг друга в целях ограничения исполнительной власти и защиты конституционализма, верховенства права и совещательных процедур. Кроме того, она включает достаточные условия для обеспечения политического и гражданского плюрализма, равно как и индивидуальных и групповых свобод, чтобы соперничающие интересы и ценности могли находить выражение и конкурировать постоянно и в различных формах, а не только в ходе периодических выборов. Все это выводит на более высокий стандарт и более глубокий феномен, который может быть определен как «либеральная демократия» - не в смысле взаимоотношений между государством и экономикой, а в смысле более высокого качества политической и гражданской свободы».

Более того, как свидетельствует сравнительный анализ, не только «недемократические игры» могут вполне успешно реализовываться «внутри» формально демократических институтов, но и сами эти формальные институты и внешне демократические процедуры, в частности в самопровозглашенных «новых демократиях», могут вполне эффективно использоваться в качестве своего рода «дымовой завесы» или специфического политического фасада, за которым реально могут скрываться различные виды цезаристских, плебисцитарных и иных недемократических режимов, в том числе и в их «гибридных» формах.

Опыт демократических транзитов третьей «волны» свидетельствует, что формальная инаугурация демократии, т.е. провозглашение демократических институтов и процедур «электоральной демократии», вовсе не гарантирует и отнюдь не предопределяет общий исход трансформационных процессов. Иными словами, опыт сравнительного анализа реальных политических процессов в «новых демократиях» третьей «волны» свидетельствует о том, что формальные электоральные процедуры могут в иных случаях представлять собой вовсе не ключевые компоненты «электоральных демократий», увеличение которых фиксируют упомянутые выше оптимисты «глобальной демократизации» и которые представляются своего рода промежуточными фазами в процессе демократического транзита в направлении конечной демократической консолидации, но, напротив, совершенно иной политический феномен - различные типы трансформации одного недемократического режима в иную его разновидность. Факты говорят о том, что зачастую эти процессы могут завершаться консолидацией «новых автократий».

Все это имеет особое значение применительно к посткоммунистическим (и, прежде всего, постсоветским) трансформациям, которые демонстрируют не только значительную вариативность стартовых условий, но и примечательное разнообразие промежуточных (или, по крайней мере, в ряде случаев даже конечных) трансформационных стадий.

Современная мировая политическая реальность демонстрирует сегодня гораздо более широкий спектр поставторитарных, в том числе посткоммунистических и постсоветских траекторий развития, включая варианты переходов от одних типов недемократических режимов к другим типам «недемократий», к «гибридам» и «мутантам», которых, даже при всем желании, демократиями в привычном понимании назвать невозможно. Поэтому и появляются сегодня в научном и политическом дискурсе разновидности «демократии с прилагательными» - «делегативная демократия», «авторитарная демократия», «имитационная демократия», «электоральная демократия», «нелиберальная демократия» и др.

При всех нюансах, одной из сквозных линий в этих разночтениях является понимание того, что очень часто (особенно, в СНГ) демократические по форме институты и процедуры используются как особого рода «фасад», за которым фактически скрыты те или иные разновидности тяготеющего к стабилизации (или стагнации) элитарно-олигархического типа распределения и воспроизводства власти, причем власти симбиотической - политической и экономической.

По сути, это очень серьезный аргумент против в прошлом весьма характерного для значительной части транзитологической литературы «телеологического искушения», т.е. уже упомянутой выше установки на рассмотрение политических трансформаций третьей «волны» как якобы обязательно эволюционирующих в одном направлении, в сторону одной цели - демократии западного образца. Некоторые авторы в этой связи принялись даже высказываться против самого представления о том, что «новые демократии» (в большинстве случаев действительно не являющиеся таковыми) находятся в состоянии транзита, поскольку последнее, как они полагают, означает, что мы знаем отправную точку политической трансформации, ее нынешнее состояние и конечную цель, тогда как в действительности речь должна идти о разнонаправленных траекториях политического развития, не укладывающихся в одну векторную модель. Как замечает американский исследователь Т. Кэротерс, «в своем большинстве «переходные страны» - и не диктатуры, и не однозначно выбравшие демократию. Они вошли в политически «серую» зону».

Остается неясным и то, всегда ли демократическое развитие идет в одном заданном направлении, каковы его хронологические и иные границы, всегда ли временные задержки в этом развитии, эволюция к новым формам «недемократий» и даже регресс в авторитаризм будут рано или поздно восполнены новым демократическим «прорывом»? А что, если возможности для демократизации возникают в определенных условиях, существуют в течение какого-либо времени, предоставляя тем или иным демократизаторам определенный шанс, а затем эти «окна возможностей» для демократического развития вновь закрываются (причем, на неопределенный, никем не установленный срок)? По сути дела, эти сомнения не только могут подкрепить аргумент относительно угрозы «медленной смерти» неконсолидированных демократий после того, как период незаконченного транзита переходит определенный временной предел, но и подчеркивают значение уже поставленных выше вопросов - относительно реального содержания заимствуемой формы, казалось бы, демократических по внешнему облику институтов и процедур, а в целом - относительно разнонаправленности современного политического развития и многовариантности его результатов (пусть даже промежуточных).

Иными словами, основополагающая теоретико-методологическая установка, трактующая современные политические трансформации как вектор, идущий от распада авторитаризма к демократическому транзиту, а затем к консолидации демократии, требует серьезного переосмысления. Прежде всего, это относится к траекториям политического развития постсоветских стран - хотя, конечно, не только их одних.

Во-первых, эта теоретико-методологическая установка во многом повторяет векторное представление о политическом развитии, характерное для теорий модернизации 1960-х гг. и практически дискредитированное последующей мировой динамикой. Во-вторых, что еще более важно, эта установка препятствует, или даже закрывает путь к адекватной концептуализации со всей очевидностью фиксируемой сегодня многовариантности современного политического развития, в том числе и после крушения СССР. Сегодня для комплексного исследования этих далеко не однозначных процессов политического развития компаративистике (в том числе ее транзитологическому направлению) требуется гораздо более дифференцированная аналитическая модель, отдельные, пока еще очень предварительные контуры которой могут постепенно вырисовываться в ходе сравнительного анализа разнородных и разнонаправленных процессов современных политических преобразований и трансформаций, которые еще недавно объединялись «под зонтиком» концепта глобальной демократизации.

Попытки создания новых моделей транзитов уже предпринимаются, хотя нельзя говорить о выработке какой-либо устоявшейся типологии. Например, тот же Даймонд, полемизируя с трехчленным делением американского «Дома Свободы» (свободные - частично свободные - несвободные страны), предлагает следующую классификацию, которая во многом подрывает оптимистические прогнозы в отношении «глобальной демократизации», расшифровывая ее применительно к посткоммунистическим и постсоветским государствам следующим образом:

- либеральные демократии (всего 73 страны) - Чехия, Венгрия, Польша, Словакия, Словения, Эстония, Латвия, Литва, Болгария, Хорватия, Румыния;

- электоральные демократии (всего 31 страна) - Молдова, Югославия, Албания;

- амбивалентные (двойственные; англ. ambiguous) режимы (всего 17 стран) - Армения, Грузия, Македония, Украина;

- конкурентный авторитаризм (всего 21 страна) - Босния и Герцеговина, Россия, Беларусь и др.;

- гегемонистский электоральный авторитаризм (всего 25 стран) -

Азербайджан, Казахстан, Киргизстан, Таджикистан, Узбекистан;

- политически закрытый авторитаризм (всего 25 стран) - Туркменистан.

Сравнительный анализ политических трансформаций и режимных изменений в странах бывшего СССР в этом отношении мог бы стать одним из шагов к теоретико-методологическому обновлению наших представлений о современных политических изменениях.

Вероятно, не все аналитики могут счесть подобные классификации точным «снимком» сегодняшней постсоветской политической реальности. Но в любом случае было бы наивной иллюзией рассчитывать, что все новые политические режимы, возникшие на руинах Советского Союза, находятся в состоянии демократического транзита и различаются лишь тем, на какой фазе продвижения к идеальной цели (консолидированная демократия) находятся в данный момент. По крайней мере, применительно к странам СНГ это, конечно же, не так. Другое дело, что в исследовательском арсенале компаративистов в настоящее время все еще нет адекватной теоретико-методологической рамки, которая позволила бы - в том числе, с учетом всего многообразия посткоммунистических и постсоветских трансформаций - разработать новую типологию политических изменений и политических режимов.

Можно предположить, что в основу типологии современных режимных изменений должны быть положены многомерные параметры, анализ и концептуализация которых позволили бы ответить на вопрос о причинах столь различных результатов постсоветских трансформаций. Среди них очевидно выделяются следующие:

- специфика и различия в докоммунистических и досоветских традициях (цивилизационные, культурные, политические и др.), в том числе в смысле наличия или отсутствия каких-либо элементов демократического опыта;

- особенности внешней среды в качестве фактора, поддерживающего или препятствующего внутренним трансформациям;

- различия в исходных социально-экономических, политических, культурных и др. точках политических трансформаций, даже в условиях СССР;

- различия в условиях эрозии и распада авторитарных структур власти;

- различия в типах смены и репродукции политических и экономических элит;

- различия в выборе и строительстве новых политических институтов;

- различия в избираемой тактике политических акторов (в том числе с учетом их конкретных индивидуально-психологических особенностей).

Естественно, этот предварительный список может (и должен) быть дополнен. Видимо, должны быть более дифференцированно учтены и другие параметры, способные оказывать влияние на направление, ход и результаты трансформационных процессов в постсоветском и посткоммунистическом пространстве. Как бы то ни было, перед исследователями - международниками и компаративистами – сегодня стоит весьма амбициозная теоретико­-методологическая задача: разработать новую концепцию (и, соответственно, новую типологию) политических трансформаций в современном мире.

Вероятно, еще рано говорить (как это, впрочем, уже делают некоторые комментаторы) о «глобальной недемократической волне». Однако при анализе траекторий современных политических трансформаций в мире методологически важно признать реальность возникновения ранее не виданных типов и подвидов «недемократий» (консолидированных вариантов «нового авторитаризма»), вместо того чтобы продолжать описывать их как «недодемократии», находящиеся в переходном состоянии. Не вызывает сомнения, что по отношению к идеальным типологиям все действительно существующие политические режимы в той или иной степени являются смешанными, а сама демократия есть постоянный процесс эволюции и трансформации. Это предполагает так называемый девелопменталистский (англ. development - развитие) подход к демократии. Аналитикам еще предстоит определить и обосновать теоретико-методологические

критерии классификации новых политических режимов и режимных изменений, происходящих буквально на наших глазах - в том числе и под влиянием сил и тенденций глобализации и транснационализации.

<< | >>
Источник: Торкунов А.В. (ред.). Современные международные отношения и Мировая политика. 2004

Еще по теме Траектории современных политических трансформаций:

  1. 2. Необходимость трансформация политических партий и многопартийности в современной России
  2. 1.1. Генезис концепции политической коммуникации в контексте трансформации картины мира и эволюции социально-политической мысли
  3. Пути трансформации политического режима.
  4. ПОЛИТИЧЕСКИЕ РЕЖИМЫ И ПУТИ ИХ ТРАНСФОРМАЦИИ
  5. Трансформация политической системы мира
  6. Правящая элита Древней и Средневековой Руси и траектория общественных изменений
  7. Под ред. Шаклеиной Т. А., Байкова А. А.. Мегатренды: Основные траектории эволюции мирового порядка в XXI веке, 2013
  8. Баранов Н.А.. Политические отношения и политический процесс в современной России: Курс лекций. , 2011
  9. 2.3. Новые политические партии на протестном партийно-политическом поле современной России
  10. ГЛАВА II. РОЛЬ И МЕСТО ПОЛИТИЧЕСКОЙ СОЦИАЛИЗАЦИИ В ПОЛИТИЧЕСКОМ ПРОЦЕССЕ СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ
  11. Политическая модернизация как переход от традиционных форм политической организации к современным
  12. 9.1. Соотношение политической системы и политического режима в современной России
  13. 1. Трансформация собственности
  14. Федеративная трансформация
  15. Роль НАТО и ее трансформация.
  16. Третья трансформация демократии.
  17. Процессы трансформации в ЦВЕ
  18. Трансформация внешней торговли