<<
>>

Коммунистическая вера и идеология

Россия не умеет играть в некрупные игры. Создать Царство Божие на земле — такая квазирелигиозная сверхзадача была поставлена в Рос­сии. Ни больше, ни меньше. Соответственно были выработаны светс­кие аналоги религии: свои основоположники и пророки, апостолы и мученики, святыни и ритуалы.

Квазирелигиозную солидарность ком­мунистов выражало оплеванное современными радикальными демок­ратами, но в общем-то неплохое обращение «товарищ», которое не толь­ко противостояло буржуазному «господин», но и заменяло вяло-нейт­ральное «гражданин» и церковное «брат».

Нельзя отрицать большое моральное значение Октября для России и всего мира в целом, по крайней мере в первые десятилетия существо­вания СССР. Кто верил в правду и отдал свою жизнь за счастье народа, проявил православную сущность миссии России, даже если считал себя безбожником. Атеизм коммунистической доктрины стал, по сути, ре­лигиозным суррогатом дискредитированной в начале ХХ в. той версии православия, которая не выполнила своей роли имперского связующе­го звена. Произошло чудо: сугубо рационалистическая западная утопия, пройдя сквозь фильтр (в том числе и религиозный) русской культуры, превратилась в новую веру. Э. Фромм справедливо указывал, «многие из тех, кто открыто проповедует веру в Бога, в своих человеческих отношениях являются идолопоклонниками или людьми без веры, в то вре­мя как некоторые из наиболее воинственных “атеистов”, посвящающих свою жизнь улучшению человечества, утверждению братства и любви, демонст­рируют веру и глубокое религиозное отношение».

В полной мере это относимо и к идеям Красного Братства, Красно­го Ордена, покоривших Россию, конечно, не богоборчеством. Решаю­щей была именно новая вера, новая метафизическая доктрина Общего Дела, которая задела глубочайшие струны народной души.

Конечно, отнюдь не каждый служитель красной квазирелигии, по­лучавший деньги за отправление нового культа, был действительно пре­дан красным идеям и идеалам.

Каждая великая идея имеет не только своих мучеников и героев, но и своих политиканов, проходимцев, бан­дитов и отпетых негодяев. Верен и проходящий красной нитью через вышедший в 1921 г. сборник «Вехи. Из глубины» тезис о том, что рево­люция разбудила самые низменные влечения русского народа.

«Но народ, — подчеркивал В. Муравьев, — не послушался бы этих темных чувств, если бы рядом с ними, сплетаясь с ними, не вырастал в нем идеаль­ный порыв и не было бы идеального оправдания этим темным инстинктам. Оправданием этим была вера в какую-то новую, внезапную правду, кото­рую несла с собой революция... Социалистический рай был для простых людей тем же, чем были для него сказочные царства и обетованные земли религиозных легенд. И так же, как в старину подвижники и странники, на­род был готов все отдать ради этого царства».

Однако коль скоро коммунизм был квазирелигией, то его постигла та же участь, которая постигла все огосударствленные мировые рели­гии, создававшие свою Церковь (КПСС), свой Синклит (ЦК КПСС), своего Первосвященника (Генерального секретаря ЦК КПСС). Особо духовно уязвимыми становились религии, бравшие в руки государствен­ную власть напрямую, т.е. теократические структуры. Коммунизм в Рос­сии оказался подвержен всем духовным заболеваниям, поражающим теократию. Коммунисты заявили о своем намерении превратить страну в коммуну, т.е. в коммунистический монастырь. Но жизнь внесла свои коррективы. Она показала, что вся страна не может жить одним боль­шим монастырем по непостижимому для большинства граждан уставу, что все население не может и не хочет эффективно трудиться при сти­мулах к труду, не воспринимаемых этим населением как таковые. А раз так, то вскоре произошла неизбежная замена монастыря казармой.

Трагический парадокс истории заключается в том, что коммунис­тический гуманизм проявился на практике иначе, чем в теории. Глу­бинные причины такого положения дел лежат, видимо, не только в не­совершенстве общественных условий, в которых государство превращает ту или иную гуманистическую философию в идеологию, в конечном счете обращаемую им против человека.

Не последнее место среди таких причин, по всей вероятности, занимает и врожденный эгоизм челове­ка, побуждающий его превращать в инструмент даже религию. В Рос­сии на него наложились к тому же традиции русского государственного абсолютизма, всегда рассматривавшего человека не как духовное суще­ство, а как материальное средство построения Империи. Сбылось про­рочество М. Туган-Барановского:

«В неподготовленной социальной среде коммунизм вместо того, чтобы стать царством свободы и всеобщего братства, должен стать царством рабства и всеобщей нищеты».

Крах Советского Союза и КПСС по-своему подтвердил правоту те­зиса К. Маркса о невозможности опережающего Запад коммунистичес­кого будущего России. Не К. Маркс, таким образом, «погубил» Россию, а скорее Россия «погубила» К. Маркса, хотя и не всерьез и не надолго. Представление о том, что «призрак коммунизма зародился на немец­кой земле», а потом, мол, перекочевал в Россию (В. Черномырдин), не вполне потому корректно. Упрек в адрес немцев бьет мимо цели.

Оригинальная концепция коммунизма, утверждающая абсолютную аксиологическую ценность человека, не имеет ничего общего с создан­ными в ХХ в. моделями казарменного и административно-командного социализма, которые в значительной степени дискредитировали своей практикой марксистский гуманизм. На самом же деле именно ориги­нальные идеи К. Маркса, а позднее — русских марксистов и даже в из­вестной мере большевиков «ленинского призыва» позволяют радикаль­но критиковать режимы, которые ими вдохновлялись. Таким образом, есть коммунизм человеческий и коммунизм институционный. После­дний по существу не верен подлинному коммунизму, поскольку он противоречит основным коммунистическим идеалам. В этой связи аб­сурдно утверждать, что в СССР «рухнул коммунизм» (как это делают многие западные и отечественные политологи), ибо подлинного ком­мунизма — ни в марксовом, ни даже в ленинском понимании — в Рос­сии никогда не было. Впрочем, как и нигде.

Тут уместно вспомнить слова К. Маркса: «Что касается меня, то я не марксист».

Впрочем, подобное мог бы сказать и Христос о многих сво­их последователях: «Что касается меня, то я не христианин». П. Струве большевиков называл «псевдомарксистами», в учении и практике ко­торых давно испарился всякий марксизм. А Г. Плеханов назвал В. Ле­нина «Великим Инквизитором марксизма». Настоящие русские марк­систы, т.е. русские (а не советские) коммунисты, как известно, не приняли участия в большевистской революции, оставшись верными ор­тодоксальному марксизму. Ленинизм же оказался по существу корен­ной ревизией последнего. В частности, В. Ленин создал учение о рево­люциях, которое вопиющим образом противоречит идеям К. Маркса, игнорирует основные положения его концепции о причинах и ходе со­циальной революции, которую последний принципиально отличал от революции политической, являющейся более поверхностным событием.

К сожалению, уже в начале ХХ в., когда место К. Маркса и Ф. Эн­гельса заняли их преемники — европейские социал-демократы, остав­шиеся верными подлинному «марксизму», — оказалось, что фактичес­ки никто из называвших себя марксистами не сумел по-настоящему усвоить эволюционную сущность социальной доктрины своих великих учителей; большинство акцентировало внимание на ее революционной форме. Причем наиболее односторонне к пониманию теории К. Маркса подошли там, где революционное движение было менее всего подго­товлено к ее восприятию. Центром мирового революционного движе­ния тогда стала Россия, страна, к началу ХХ в. сделавшая только первые шаги по пути капиталистического развития, но раздираемая при этом серьезными классовыми противоречиями, особенно очевидными на фоне вопиющей нищеты народа.

Русские марксисты, чье формирование пришлось на период развя­занного народовольцами террора, не могли не воспринять марксизм именно как революционную схему, основанную на принципах непри­миримой классовой борьбы. Русский марксизм оказался представлен поколением русских революционеров, которые не пережили становле­ния европейской социал-демократии, не испытали краха иллюзий, свя­занных с революциями 1848 и 1871 гг.

Они не признавали никаких пре­град и были готовы повести за собой всех, кто также не видел на своем пути ничего непреодолимого. Главным в такой борьбе считалось число сторонников, мощь партии, стоящей за фигурой вождя, а эти факторы не могли сложиться иначе как в результате революции. Причем просто­та революционной теории, простота лозунгов и призывов была пропор­циональна степени революционного подъема. Русские марксисты, соб­ственно говоря, оседлали этот революционный подъем, имевший в качестве своего источника социальный протест широких масс против бесправия и нищеты в царской России.

Проблема поэтому состоит не только в изначальной порочности коммунистической идеи (как идеи богоборческой). Беда в том, что ком­мунизм оказался способен превратиться в государственную идеологию, которая до неузнаваемости исказила его сущность. Комплекс идеаль­ных ценностей был превращен государством в набор догм, в катехизис, который охранялся институтом, созданным властями предержащими. Примат ценностей вследствие этого стал приматом института над лич­ностью, авторитета над инициативой; аксиологическая монолитность переросла в социальную монолитность. В свою очередь это привело к политической и идеологической нетерпимости, когда институт стал счи­тать себя воплощением добра и справедливости и начал бороться против зла и заблуждения; а отсюда — и к такому положению, когда успех данно­го института и воля авторитета стали критерием ценностей и даже исти­ны. Видимо, поэтому для К. Маркса, например, само понятие «идеоло­гия» имело негативный смысл и закономерно стояло в одном ряду со словом «идеализм». Его «Немецкая идеология» посвящена борьбе с иде­ологиями вообще и с «буржуазной идеологией» в частности.

Религиозная коммунистическая мораль оказалась беспощадной к конкретному человеку, она рассматривала его лишь как кирпич для стро­ительства будущего идеального общества. В этих условиях человек, по словам Н. Бердяева, «оказался лишенным измерения и глубины», он превратился «в двумерное, плоскостное существо».

Ему оставалось лишь стать частью общего целого, от которого он был зависим и чью имманентную рациональность он должен был утвердить. В конечном счете он был низведен до положения средства государства, которое его поработило, прикрываясь общечеловеческими ценностями. В этом смысле справедливо утверждение В. Муравьева: «В основах русского социализма и в значительной мере либерализма лежит отрицание исто­рии, полное отрицание и отвержение действительности совершающе­гося...» Коммунистическая мысль «есть мысль о человеке, о мире, о го­сударстве вообще, а не об этом человеке, об этом мире, об этом государстве».

Для самого коммунизма превращение его в государственную идео­логию означало полное крушение. Он стал бесплодным. В этом — один из уроков известной легенды о Великом Инквизиторе: истина живет, если она свободна, а свободна она лишь в условиях плюрализма. Идео­логическая монолитность неизбежно приводит к ее умерщвлению. Она становится оборотной стороной триумфализма, который состоит в том, что история государственных институтов рассматривается как серия «триумфов», а свершившиеся факты канонизируются.

Как писал в конце 1980-х годов незаслуженно забытый философ С. Платонов (ныне покойный), возникший в советский период так на­зываемый научный коммунизм, который многими ошибочно рассмат­ривался как коммунистическая теория, на самом деле целиком отно­сился к сфере идеологии. Ничего «научного» в этой идеологии, содержащей систему идеалов и принципов, которые должны были быть претворены в жизнь, не было и в помине. Идеология, которая стала под­визаться в несвойственной ей роли научной теории, неизбежно порож­дала фантастические представления об окружающем современном мире и — что самое опасное — творила идеологические мифы о нас самих. Одним из них был, например, миф о «социалистической экономике» — выражение, которым не пользовался ни К. Маркс, ни В. Ленин. На са­мом же деле, по К. Марксу, экономика, т.е. совокупность экономичес­ких производственных отношений, — это как раз то, что должно быть снято в ходе коммунистического уничтожения частной собственности. Словосочетание же «социалистическая экономика» так же бессмыслен­но, как и выражения «социалистическая спекуляция» или «социалис­тическая проституция».

К сожалению, именно эта экономика явила себя как система в выс­шей степени неэффективная. На этапе «позднего СССР» она преврати­лась в экономику постоянного и почти всеобщего дефицита. Однако ее пороки порождались не недостатками в управлении, некомпетентнос­тью или недобросовестностью работников плановых органов и органи­заторов производства и не неэффективностью труда советских людей. Это было выражением коренной порочности лежащей в ее основе принци­пиальной модели — тоталитарного социализма. По мере развития обще­ства эта коренная порочность проявлялась все больше и больше. За ее неэффективность мы в большой степени расплачиваемся и сейчас.

Следует учитывать и то объективное обстоятельство, что мобилиза­ционный тип труда, какой бы прекрасной идеей он ни вдохновлялся, возможен лишь на сравнительно коротком отрезке исторического вре­мени. Трудовое сверхусилие, даже если оно вполне свободно, не может осуществляться бесконечно долго. К началу 1960-х годов Россия, не­сомненно, стала испытывать мобилизационное перенапряжение. В этом первопричина начала так называемого застоя.

Кроме того, именно в 1960—1970-е годы советские коммунисты по­степенно, сами того, возможно, не осознавая, начали предавать те са­мые идеалы и ценности, во имя которых коммунизм утверждался в Рос­сии и в мире в целом и во имя которых советский народ, собственно говоря, и осуществлял это трудовое сверхусилие. Страна оказалась вклю­ченной в потребительскую игру с ориентацией на удовлетворение по­требностей населения самым лучшим образом, даже лучшим, чем это способно было сделать капиталистическое общество. Как отмечал Э. Фромм, «коммунисты в Советском Союзе и за его пределами превратили социализм в чисто экономическую теорию. Цель такого социализма — максимальное по­требление и максимальное использование техники. Н. Хрущев со своей тео­рией “гуляш-коммунизма” по своему простодушию однажды проговорился, что цель социализма — предоставить всему населению такое же удовлетворе­ние от потребления, какое капитализм предоставил лишь меньшинству».

Социализм и коммунизм в 1960—1970-х годах по существу стали ос­новываться на буржуазной теории материализма. Старый идеал пост­роения в СССР — хотя бы и в далекой перспективе — коммунистичес­кого общества был нелепо «материализован»: его реализация теперь была объявлена достижением более высокого уровня жизни в сугубо матери­альном измерении в течение ближайших 20 лет.

С момента появления в 1961 г. новой Программы КПСС народ начал отрываться от духоборческой парадигмы труда и жить ожиданием, по­стоянно оглядываясь на Запад. Именно тогда советский человек посте­пенно превратился в «совка», т.е. в нетерпеливого иждивенца. В созна­нии народа утопия перекочевала туда, где находилась реальность материального изобилия, — в капиталистический мир. Все надежды тру­дящихся оказались связанными с «дающей» экономикой. С этого же мо­мента ведет свое начало невиданная ранее полоса политических анекдо­тов, которые в конечном счете десакрализовали идеократическую власть.

Произошло, как и предсказывал Н. Бердяев, «обуржуазивание» Со­ветской России, явившееся следствием «иссякания религиозной энер­гии русского народа». Именно в эти годы возник и начал стремитель­но углубляться опаснейший разрыв между коммунистической теорией и практикой реального социализма, породивший впоследствии в СССР отвратительный феномен «двойной морали»: на партсобрании человек говорил то, что требовало от него партийное начальство, а затем на кух­не — «за рюмкой чая» — обменивался с соседом анекдотами про «вож­дей». При этом основополагающие тезисы коммунистической теории К. Маркса повторялись лишь как ритуальные заклинания. С этого мо­мента система перестала быть «тоталитарной», поскольку власть и народ, оказавшись в разных социокультурных измерениях, начали жить взаимным обманом: «Они делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что работаем». Такая ситуация взрывала не только общее сознание дви­жения к единым целям и идеалам, но и традицию российской соборно­сти, которая — пусть в извращенной форме — нашла отражение в ком­мунистическом идеале.

Мировая история многократно демонстрировала: как только та или иная цивилизация начинала довольствоваться лишь материальным бла­гом и этим благом, т.е. сытостью, измерять качество жизни, этим ки­читься, этому поклоняться, — жизнь останавливалась, цивилизация разваливалась под грузом сытого отупения. Воистину, «не хлебом единым жив человек». Подмена великого коммунистического проекта фактически западным проектом общества всеобщего потребления оз­начала эрозию и последующую неизбежную дискредитацию ранее про­возглашенных идеальных ценностей. Растворение Советской России в цивилизации «практического атеизма» знаменовало собой «начало кон­ца» СССР, поскольку коренным образом подрывало ее идеологические, а еще раньше — аксиологические основы. Именно в 1961 г., таким обра­зом, был включен механизм развала Советского Союза. Фундаменталь­ная причина грянувшего через три десятилетия после объявления «гу­ляш-коммунизма» распада СССР состояла в том числе и в смене парадигмы его исторического развития, в предательстве идеалов ком­мунизма. В России, как и предсказывал Н. Бердяев, «окончательно по­бедил тип шкурника, думающего только о своих интересах». Страна потеряла свою сверхзадачу глобального значения, освященную метафи­зикой Всеобщего Космического Проекта, перспективу национального и мирового развития, а вместе с ней и чувство исторической правоты. В глазах же окружающего мира прежняя «цитадель добра», подобно обо­ротню, превратилась в «империю зла».

<< | >>
Источник: Кортунов С. В.. Становление национальной идентичности: Какая Россия нужна миру. 2009

Еще по теме Коммунистическая вера и идеология:

  1. Коммунистическая и социалистическая идеология
  2. 5. Коммунистическая идеология на «партийно-политическом поле» России
  3. § 78. Школа—орудие коммунистического воспитания и просвещения
  4. 4.1. Коммунистическая правящая элита
  5. 8.4. Десталинизация. Номенклатурно-коммунистический режим
  6. Мировое коммунистическое движение - инструмент номенклатуры
  7. 4.1. Коммунистическая партия Российской Федерации
  8. Лекция 4. Коммунистическая правящая элита и политические лидеры советской эпохи
  9. 5.2. Военно-коммунистическая модель советской плановой хозяйственной системы
  10. § 114. Тактика коммунистической партии по отношению к крестьянству
  11. Административно-командная система (централизованная,плановая, коммунистическая)
  12. Истоки социалистических и коммунистических идей. Марксизм-ленинизм о социализме и коммунизме
  13. Перспективы национально-коммунистической революции в Азии. Война в Корее и ее международные последствия
  14. Роль военной силы в мировой политике после краха коммунистической системы в Европе
  15. 12.3. Либеральная идеология