Новое христианство
1 января 2001 г. человечество вступило в XXI в. и одновременно в третье тысячелетие. Несколько лет назад до этого в мире было прямо-таки мистическое ожидание кардинальных перемен в связи с этим психологическим и календарным рубежом.
Оправдались ли эти ожидания? Был ли рубеж между двумя тысячелетиями подлинным водоразделом в истории человечества? Заставил ли он народы и государства переосмыслить свою тысячелетнюю историю? Изменились ли человек и общество с момента возникновения христианства? Воплощены ли в жизнь на рубеже тысячелетий идеалы Господа нашего Иисуса Христа? Приблизилось ли человечество к завещанному им соборному единству? Стал ли мир по крайней мере более справедливым и менее жестоким? Наконец, продвинулся ли современный человек в понимании смысла своего существования, а также стратегической перспективы своего развития в XXI в. и в третьем тысячелетии?Честный ответ на все эти вопросы будет отрицательным.
Следует констатировать, что человек XXI в. в сущности ничем не отличается от человека начала первого тысячелетия. Его тварная сущность не только не преодолена, но и составляет важнейшую часть его повседневного бытия. Выдающиеся научные открытия и технические достижения, обеспечившие людям власть над природой и облегчившие их труд и быт, не решили, конечно, проблемы Человека, не приблизили его к совершенству. Создавая удивительные машины, человек XX в. не смог ни на йоту улучшить самого себя. Его внутренняя жизнь осталась адом, где поступки не согласуются с желаниями, а стремления к счастью, истине, справедливости в корне извращены. Современный человек по-прежнему имеет биосоциальную природу. Это значит, что на первом плане у него стоит желудок, и убийственная характеристика К. Маркса в «Немецкой идеологии» о том, что человеку прежде всего надо «есть, пить и делать еще кое-что», сохраняет свое значение.
С другой стороны, современного человека, человека уже XXI в., по-прежнему не устраивает в полной мере материальный, земной мир.
И можно сказать, что он, его сознание по-прежнему шире рамок этого мира (как у Ф. Достоевского: «Широк человек! Я бы сузил...»). Его сокровенные надежды и чаяния выходят за пределы этого мира. Возможно, это один из главных итогов развития человечества в последние два тысячелетия.В полной мере надо осознать и то обстоятельство, что все болезни и беды человечества, которые были ему присущи два тысячелетия назад, остались при нем и в начале третьего тысячелетия. И четыре всадника Апокалипсиса по-прежнему триумфально шествуют по нашей планете. В третье тысячелетие мы вступили с войной, голодом, нищетой, неравенством, религиозной нетерпимостью, болезнями и всеми присущими человеку пороками. Сегодня жить человеку не проще, чем в годы, когда жил Христос. Человечество, как и две тысячи лет тому назад, находится на той же исторической развилке. В начале XXI в., зная механизм деструктивного поведения человека, зная, как возникают терроризм и духовная деградация, мы снова возвращаемся к ним. Не лишился человек и прежних страхов и комплексов, на которые наложились новые, включая осознание его бессилия перед силами природы. В первую очередь все это означает, что христианские ценности, такие как свобода, равенство, справедливость, пока не стали универсальными и определяющими для человеческого развития.
В ХХ в. сокрушительное поражение потерпели все богоборческие и антропоцентрические доктрины и концепции. Они были посрамлены идеологически, что выразилось в крушении коммунистического, фашистского и отчасти либерального проектов всемирной истории. Они были посрамлены и технологически, что проявилось в крушении всей прометеевой цивилизации, а в более широком смысле слова — крушении идеи прогресса. Более того, на рубеже тысячелетий выявилось драматическое рассогласование научно-технического, социального и морального прогресса.
Столь же очевидно, что и христианство, да и религиозные ценности в целом не выдержали испытаний жестокого ХХ в. Они оказались сами в состоянии жесточайшего системного кризиса.
Причем христианство в ХХ в. активно сотрудничало с основными богоборческими — как коммунистическими, так и фашистскими — режимами. Оно до сих пор не дало должного отпора своему конкуренту — глобальному либерализму, претендующему, как и христианство, на универсализм и устремленному к «концу истории». Оно оказалось неспособным на подлинный межконфессиональный диалог. Православие и католичество до сих пор находятся в острой идейной конфронтации. Нет должного взаимопонимания и межрелигиозного согласия между христианством и исламом. Иудаизм по-прежнему противопоставляет себя своим духовным детям и внукам.Таким образом, на рубеже тысячелетий человечество столкнулось с огромной проблемой кризиса основополагающих ценностей. С одной стороны, все без исключения теории рационализма, позитивизма, атеистического гуманизма, автономной морали и нравственности оказались ненадежным фундаментом развития. Так или иначе, это признали почти все материалисты ХХ в. Например, И. Павлов, всю жизнь отстаивающий теорию Ч. Дарвина, завещал отпеть себя по-христиански в Знаменской церкви Санкт-Петербурга. С другой стороны, религиозные ценности, наработанные человечеством более чем за 2000 лет, также не выдержали испытаний всемирной истории. На рубеже тысячелетий мы столкнулись с кризисом как антропософской парадигмы развития, так и богоцентричной, или теософской, парадигмы. А самое главное состоит в том, что два параллельных мира — атеистический и религиозный — продолжают свое раздельное существование.
Разумеется, кризис — это также форма развития, и за ним может следовать обновление, модернизация. Это означает возможность обновления старых ценностей, что позволит найти баланс между антропоцентризмом и теоцентризмом, т.е. выработать синтетическую философию, объединяющую наш драматически расколотый мир. В конечном счете именно они определяют и характер развития, и взаимоотношения различных народов и государств на нашей планете в ХХІ в., а возможно, и в третьем тысячелетии в целом.
Отсутствие такой философии предопределяет драматизм другой проблемы, которая является более видимой: жестокого конфликта между глобализацией и национальной идентичностью. Когда Христос сказал, что «нет ни эллина, ни иудея», он провозгласил тем самым, что в духовном смысле человечество является единым соборным организмом. И разделение его на различные этносы, нации и государства, явившееся следствием первородного человеческого греха, — явление временное. Человечество — едино. В этом состоял революционный манифест Христа. Через две тысячи лет после того, как были сказаны эти слова, мы должны признать, что до реализации этого идеала еще очень далеко.
Третье тысячелетие — это не только временной, но и психологический рубеж. И сегодня нам предстоит ответить на фундаментальный вопрос: что мы хотели бы оставить во втором тысячелетии, а что взять в тысячелетие третье? Здесь предстоит большая работа и для политиков, и для философов, и для деятелей культуры и искусства. Конечно, каждая страна будет по-своему отвечать на этот вопрос. Но есть и некий общий знаменатель, который состоит в том, что все страны мира разделяют определенные базовые ценности. Эти ценности составляют сердцевину христианства. Это те ценности, непревзойденные по своей нравственной и моральной высоте, которые прошли через фильтр европейской и русской культуры и трансформировались в такие общеизвестные понятия, как «свобода», «справедливость», «права человека», «гуманизм».
Сегодня, таким образом, вопрос стоит куда более широко, чем возрождение православия и православной церкви в России. В начале третьего тысячелетия возникает творческая задача обновления основ христианской идентичности. Прежние ее догматы — это следует признать прямо — после революции 1917 г., большевизма, фашизма, двух мировых войн, холокоста, Освенцима и ГУЛАГа, после формирования реальной угрозы ядерного Апокалипсиса оказались исчерпанными. Речь идет не только о возвращении к истокам Евангелия, благой вести, которую даровал нашим предкам Христос, но и о Новом Благовестии.
Но, как говорил о. С. Булгаков, «Христос не придет в мир, доколе не будет призван воплем всего мира: “Ей, гряди, Господи Иисусе!”».Ранее считалось, что христианство составляет ценностный стержень национальной культуры, а национальная культура обладает ценностью в
той мере, в какой она — христианская культура. После Освенцима в западной христианской мысли этот постулат был поставлен под вопрос. Христианские теологи усомнились в самой возможности совмещения «христианского» и «национального». В русской религиозной литературе этот вопрос был решен еще в конце ХК в., однако, несмотря на историческую катастрофу, пережитую нашим народом, религиозная философия В. Соловьева, Н. Бердяева, С. Франка, Н. Лосского, Г. Федотова и других ее блистательных представителей так и не была востребована Русской православной церковью и не превратилась в религиозное движение.
Новое христианство должно основываться на выстраданной западной и русской философией идее свободы.
«Есть один элемент христианской культуры, нам всем дорогой, любовно выращенный в петербургский период нашей истории и теперь выкорчеванный без остатка, — отмечал В. Соловьев. — Это свобода, которая с таким трудом пробивалась в крепостнически-самодержавном царстве, но, наконец, сделалась неотъемлемой частью русской жизни».
Если бы не было свободы, человек не искал бы Истину, Добро и Красоту. Они не были бы его творческими достижениями, так как выступали бы как некая данность, как Сущее, а не как Должное. Н. Бердяев в этой связи подчеркивал, что Бог предпочитает человека, способного избирать также и зло, «добродетельному автомату». Н. Лосский считал, что Бог добровольно ограничил свое всемогущество, чтобы дать место человеческой свободе.
Новое христианство было бы мировоззрением, выработавшим свою собственную политическую культуру, не зависящую от политических режимов; христианством, отказавшимся от опоры на национализм; наконец, христианством, релятивировавшим свое собственное притязание на причастность к абсолютной истине и изменившим вытекающие из этого притязания миссионерские установки.
Кроме того, Новое христианство должно выйти за пределы потребительской морали, стать «постэкономическим».«В нынешнем безбожном и бесчеловечном строе нашей жизни, — отмечал В. Соловьев, — цель экономической деятельности есть только корысть: предметы материальной природы, хотя бы и живые, являются только орудием для удовлетворения слепых своекорыстных желаний. В теократии же цель экономической деятельности есть очеловечивание материальной жизни и природы, устроение ее человеческим разумом, одушевление ее человеческим чувством».
Новое христианство означало бы, что нужно с предельной серьезностью относиться к своей истине и с такой же серьезностью принимать существование «чужих» истин. Плюрализм в нем должен стать большим, чем мирное сосуществование в мировоззренчески расколотом мире. Плюрализм должен стать положительной ценностью в самом христианстве, т.е. христианской ценностью. Такая теология и христология не станут выдвигать абсолютистское притязание на обладание всей полнотой Истины. Я воспринял эту веру в церкви, но не могу притязать на то, что и другие «поверят» в нее. Я даже не испытываю потребности «передать», т.е. как-то навязать ее. Мое безусловное и «последнее» не обязывает других. И здесь открывается пространство для христианского плюрализма.
А это значит, что в христианском мире должна расцвести «цветущая сложность». Применительно к России это означает и расцвет национальных культур. Потому и не стоит слишком драматизировать распад ни Российской империи, ни СССР. Ведь империи распадаются не только из-за внутреннего перерождения метрополий, но также и потому, что колонии, сателлиты, зависимые республики набираются ума-разума у метрополии, перенимают ее культурные ценности и чувствуют необходимость отделения, государственной независимости, чтобы выявить все потенции национальной самобытной культуры. Только в Империи и благодаря Империи, благодаря народу, ее создавшему, они поднялись на такой уровень цивилизации, когда могут уже обходиться без донора. Все, что можно было взять у Империи, они взяли, все, что можно было отдать, они отдали, иногда, впрочем, и не добровольно.
Распад Империи — не свидетельство краха истории, а та временная суверенизация, которая есть условие добровольного и равноправного объединения различных народов и культур. Так, Империя Карла Великого разделилась на самостоятельные европейские государства — Францию, Германию, Италию, воевавшие друг с другом вплоть до середины ХХ в., а теперь формирующие Европейский союз. Такая же судьба, вероятно, ждет и народы Евразии. А следующий этап интеграции будет осуществляться, возможно, уже на глобальном уровне.
В творческом обновлении христианства слово России не может и не должно быть последним словом. И в этом смысле ей не стоит поспешно вытравливать из себя все, что вложила в нее ее история. Если Россия не утратит своей идентичности, не растворится в процессах глобализации, то останется интересной всему миру, умножит его живое многообразие и — как знать, — быть может, приблизит идеал Богочеловечества.
Не об этом ли мечтали русские религиозные мыслители конца ХІХ — начала ХХ в.? И не в этом ли состоит гениальное прозрение Ф. Достоевского об исторической миссии православной России?
Еще по теме Новое христианство:
- 4.7. Демократические идеи раннего христианства
- Динамика развития христианства. Основные направления и течения
- 2. ХРИСТИАНСТВО И СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О ХРИСТИАНСКОМ МИРОПОРЯДКЕ
- 2. "НОВОЕ ПОЛИТИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ"
- Новое время
- 6.1. Демократия и религия: новое в старом
- 6.3. Новое геополитическое качество
- Новое поле боя
- Глава 3. Зарубежная политическая мысль в Новое и Новейшее время
- Николай I: новое упорядочение в системе
- 4. Концепции мира в Новое время.
- Элитаристская парадигма в Новое время
- Логистика переезда в новое помещение
- Забвение и новое открытие политических институтов
- 2.3 Новое Большое Пространство: мондиализм или Империя?