<<
>>

Соблазн и грехопадение

При династии Романовых русские цари и императоры не удержа­лись от соблазна превратить православие в государственную идеологию, хотя после того как Россия сложилась в XVII в. в мощное евразийское государство, вышла ко всем сопредельным морям, отстояла свою неза­висимость в борьбе с противниками на западе, севере и юге, необходи­мости в этом не было.

«Два Рима пали, Третий стоит, а четвертому не бывать», — писал псковский инок Филофей князю Василию III в нача­ле XVI в. Эта формула русского мессианства, имевшая первоначально чисто религиозный смысл, при Романовых была трансформирована и поставлена на службу государству, причем не без участия церкви. Таким образом, была предпринята попытка построения не просто империи, но идеократического, даже теократического царства. Поставленное на «государеву службу» и подчиненное идее расширения Российской им­перии, православие с этого времени постепенно утрачивает свое пре­жнее значение стерженя национального самосознания. В основе этой духовной драмы, растянутой на столетия, лежали не только имперские амбиции русских самодержцев, но и незрелость русского культурного сознания в целом, на которое наложились многовековые исторические традиции постоянного военного противостояния России со своими со­седями. «Оцерковленное, оправославленное зло, — отмечал Г. Федо­тов, — гораздо страшнее откровенного антихристианства».

Так или иначе, но христианское понимание Логоса как свободно понимаемой Истины, свободного Пути и творческой Жизни было по­степенно подменено идеей священного царства, а сама вера — некой канонизированной, все себе подчиняющей и регламентирующей идео­логией, православие — «православизмом». Церковь несет за это свою долю ответственности. Ибо, по словам Л. Тихомирова, «ни одна нация не сливала так своего гражданско-политического бытия с церковным, как Россия. Только древний Израиль представляет с ней в этом аналогию, ибо даже и Византия несла в себе наследство политического уч­реждения — Древнего Рима, а Россия, подобно Израилю, родилась вместе с обручением Господу».

При этом была совершена роковая аберрация, негативные послед­ствия которой позднее описали Н. Бердяев, В. Соловьев, С. Франк и другие русские религиозные философы: православие было по существу «национализировано», что выразилось в восприятии самодержавием своей поместной церкви как Вселенской, своей веры — как единствен­ной истинно православной, а царя — как ее единственного гаранта и хранителя («патриархов — четыре, а царь — один»). «Русскость» как-то сама собой стала религиозной добродетелью, которую приравняли к догматическим истинам. Возникла «философия русской души».

Все это произошло не внезапно. Исподволь в России шел долгий процесс сознательной модернизации на национальной основе Вселен­ского православия. В конце ХVI — начале ХVП в. Святой Русью уже называлось не то, что было ею на самом деле, — т.е. святые, прославив­шие Господа на русской земле, святые как часть Единой, Святой, Со­борной и Апостольской церкви. Святой Русью стали называть «нацио­нальную русскую святость», а затем и всю Россию. Церковь отказалась от духовного подвижничества, от борьбы против влияния светской вла­сти на душу человека. Подвижники бежали в пустыни, предчувствуя близкое падение Руси...

В результате уже к началу XVII в. в России была создана вторая в христианской истории (после Византии) и первая по внешней мощи и масштабу идеократическая держава, очень скоро (начиная с Петра) по существу переставшая считаться с Божией волей и воспринимать себя sub specie aeter nitatis. В теократическом царстве есть только одна нео­граниченная власть — власть царя, рядом с ней меркнет образ митропо­лита или патриарха и голос церкви становится все слабее. Церковь не просто оказывается в плену у государства, она становится его состав­ной частью, составляя с ним один закованный в сакральный быт мир.

Мысль о том, что вся Россия, если еще не стала Святой Русью, то не­пременно должна стать ею, губительным образом подорвала церковное сознание, отвергнувшее важнейший принцип православия, завещанный Христом, никогда не обещавшим своим последователям рая на земле.

«Со времен Петра, — отмечал в этой связи Н. Карамзин, — упало духовен­ство в России. Первосвятители наши уже только были угодниками царей и на кафедрах языком библейским произносили им слова похвальные». (Как, впрочем, после 1917 г. они произносили «слова похвальные» коммунисти­ческим вождям.)

С началом Петровских реформ из государственной психологии выт­равливается даже смутное сознание инородности церкви и царства. Вдохновитель синодальной реформы Петра Феофан Прокопович пред­лагает называть царя уже не «Помазанником», а «Епископом Еписко­пов» и даже «Христом Господним».

Оценивая последствия теократической утопии для судеб русского государства, Г. Федотов справедливо писал:

«Поколение Филофея подменило идею русской церкви... идеей православ­ного царства. Оно задушило ростки свободной мистической жизни (тради­цию преп. Сергия — Нила Сорского) и на крови и обломках (опричнина) старой свободной Руси построило могучее восточное царство, в котором было больше татарского, чем греческого... Отрекаясь от византийской куль­туры (замучили Максима Грека), варварская рука схватилась за двуглавого орла. Величайшая в мире империя была создана. Только наполнялась она уже не христианским содержанием».

Именно это религиозно-идеологическое (а не церковно-христиан­ское) содержание государственной власти стало одной из главных он­тологических причин всех последующих соблазнов, грехов и обвалов русской истории — церковного раскола, насильственной вестерниза­ции страны и, в конечном счете, краха Российской империи в 1917 г. Русская катастрофа ХХ в. была в первую очередь религиозной и только потом государственной катастрофой. Как отмечал прот. Г. Флоровский, «в революции открылась... бездна неверности и давнего отпадения, и одержимости, и порчи».

Начиная с ХVП в. история России совершалась под знаком утопи­ческой государственной идеологии. Сменялись эпохи, цари, вожди и ви­димое наполнение идеологии. Неизменным оставался только несвобод­ный, идеократический характер государства.

Не личность и ее свобода, ее творчество, но Царство (неважно — православное или коммунисти­ческое), должное не сегодня завтра обратиться в Эдем для своих поддан­ных, сделалось едва ли не высшей всеобъемлющей социально-культур­ной, а в пределе — абсолютной этической и мистической ценностью русского архетипа. Создав «патриотическое» православие, назвав его рус­ским, национальным, российские церковные идеологи изменили под­линному православию, а следовательно, и России. Подменив веру сурро­гатом, они подготовили почву для коммунизма. Большевикам уже не надо было разрушать веру в сознании народа: это сделали до них. Они же лишь наполнили «православизм», как лжеправославие, коммунистическим содержанием. Именно поэтому коммунизм как пародия на земной рай столь быстро воцарился в Российской империи. Именно поэтому рус­ский народ отказался защищать Империю в 1917 г., а церковь оказалась неспособной сыграть роль имперского связующего звена. Как писал В. Розанов, «Бог не захотел более Руси. Он гонит ее из-под солнца».

Конечно, православие в России развивалось не только в русле теок­ратической утопии. Была и другая духовная традиция, отличная от це­зарепапизма, — традиция подвижничества, направленная на просвеще­ние и преображение мира светом евангельской Истины. Восходящая к св. Сергию Радонежскому, заволжским старцам и Нилу Сорскому, она была продолжена в ХVШ в. св. Тихоном Задонским, а в ХК в. — преп. Серафимом Саровским и Филаретом, митрополитом Москов­ским, а затем, уже в миру, на рубеже ХК и ХХ вв. — Владимиром Соло­вьевым и представителями русского религиозного ренессанса: Е. Трубец­ким, о. С. Булгаковым, Н. Бердяевым, С. Франком (и получила свое блестящее развитие уже в зарубежье в трудах о. Г. Флоровского, Г. Федо­това, В. Лосского и др.). Идеи реформации православной церкви, сход­ные с реформаторскими идеями Лютера по отношению к католической церкви, развивались в произведениях Ф. Достоевского и Л. Толстого.

Однако эта традиция так и не смогла стать определяющей для исто­рических и духовных судеб России.

Надежда, что «Москва — Третий Рим», ставшая фундаментом националистической идеологии, повторяв­шаяся как заклинание, способное совершить чудо — воссоздать в Рос­сии одновременно мощь Рима и Византии, — выразила «прельщение», которым оказался поражен дух церковной и околоцерковной элиты. Псевдопророки, упоенные могуществом Святой Руси, которая свята была отнюдь не гордостным духом, а смиренным служением Богу, воз­намерились свой мятежный, богоборческий, по сути дела языческий дух привить православию. Потери оказались грандиозными. Вместо влас­ти «Третьего Рима» воцарилась власть бесов. ХХ век, пребывавший, по словам поэта, «под тенью Люцеферова крыла», стал веком божествен­ного возмездия народам, отступившим от своего Творца. Сбылось про­рочество о. Иоанна Кронштадтского (1905 г.):

«И если не будет покаяния русского народа — конец мира близок. Бог отни­мет благочестивого царя и пошлет бич в лице нечистивых, жестоких, само­званых правителей, которые зальют всю землю кровью и слезами».

Можно предположить, что победа идеократической государствен­ной традиции явилась одной из причин того, что в России не состоя­лась единая нация. Ее подновленная версия, уваровская идеология «са­модержавия, православия и народности», ставшая ответом на бунт декабристов, не сумела дать ответ на вызов времени, требовавший ра­дикального обновления национального самосознания. Более того, она необратимо вела к распаду традиционного как имперского, так и рели­гиозного сознания в России, поскольку заведомо была неприемлема для значительной части ее подданных.

«Ужаснее всего, — писал Л. Толстой, — не материальное положение, не зас­той промышленности, не земельное неустройство, не финансовое расстрой­ство, не вообще революция. Ужасно то душевное, умственное расстройство, которое лежит в основе всех этих бедствий. Ужасно то, что большинство русских людей живет без какого бы то ни было нравственного и религиоз­ного начала, обязательного для всех и общего всем закона».

Николай I приступил к административной и правовой унификации, которая сопровождалась ограничением прав католиков, мусульман и представителей других «неправославных» конфессий, ликвидацией об­ластных особенностей, а главное, насильственной русификацией.

Еще Хомяков говорил, что в «Новом Израиле», как называли русские импе­раторы Россию, заметны несимпатичные черты Ветхого Завета — та же национальная гордость, то же высокомерие, то же презрительное отно­шение к другим национальностям и то же пустосвятство... «Что же де­лали против этого те, кому надлежало делать? Немногое. Пустосвятство продолжало развиваться параллельно неверию: мы строили храмы, но о духовном возрождении народа мало заботились».

Созданное в 1817 г. Министерство духовных дел и народного про­свещения быстро превратилось в своеобразное цензурное ведомство, осуществляющее идеологический надзор не только над светскими уч­реждениями и культурой, но и над церковью, по сути, даже над Сино­дом. Эту политику последовательно продолжали Александр II (особен­но в Польше), Александр III, при котором кризис Империи принял необратимый характер, и Николай II. Несовместимость этой политики с принципами имперской государственности была очевидна и обрека­ла Россию на катастрофу. Николай I и его преемники с их идеей «Рос­сия для русских» вольно или невольно порвали с имперской традицией. Не создав российской нации, они погубили Империю.

Еще позорнее то, что царская идеократическая власть, при полной поддержке церкви реформируя православие, попыталась превратить ее в русскую религию, воюющую с Израилем. В начале ХХ в. стало креп­нуть черносотенное движение. С. Нилусом были опубликованы «Про­токолы сионских мудрецов», которые получили в России широкое рас­пространение. Русское общество не просто приняло фальшивые доку­менты за подлинные: оно поддалось на дьявольскую провокацию. Ибо возможно ли христианину, да еще православному, т.е. обладающему пра­вой верой, допустить мысль о том, что не Бог управляет судьбами чело­вечества, а несколько «сионских мудрецов», которым ничего не стоит, составив губительный заговор, «перемудрить Бога», скрыв этот заговор от него? Между тем если бы это действительно было так, то бессмыс­ленно предупреждать об этом уже обреченное человечество. Во вселен­ной С. Нилуса и тех, кто поверил его фальшивке и руководствовался ею при организации еврейских погромов, уже не было места для Бога. Там властвовали «сионские мудрецы».

Не исключено, что С. Нилус был жертвой проплаченной русской охранкой провокации. Возможно, однако, что он был поражен и маниа­кальным страхом перед Антихристом. Это случается с теми, кто, как сви­детельствуют святые отцы, вторгается в тайны Божественного промыс­ла, не получив на то Божьего благословения. Мистическим безумием поражается прежде всего тот, кто охвачен гордостным самомнением, жаждет человеческого признания и не получил дар любви и доверия к Богу. Но как объяснить, что мистическим безумием оказалась охвачен­ной церковь? Вероятно, ее кризис к тому времени уже принял необра­тимый характер. А потому и Россию уже ничто не могло спасти. Анти­христ, соперничающий с Христом, не признающий в нем воплотившегося Бога, уже находился в России и активно боролся за души русских православных людей. И небезуспешно. И если для любя­щих Христа он был безопасен, то тех, кто уже более не надеялся на Бога, он и в самом деле пугал.

Разбуженный властью и церковью языческий дух породил нацио­нализм, а вместе с ним и ненависть к еврейству. В 90-е годы ХК в. в России происходил заметный подъем национализма. Могло показать­ся, что национализм, причем в самых грубых, черносотенных его про­явлениях, — будущее России.

Однако история опровергла эти гипотезы. Расистский, этнический национализм — в отличие от Германии, Италии, Испании и ряда других стран — не имел перспективы в России. Термин «национализм» в России того времени приобрел другой смысл. Это был по существу этатизм, вера во всемогущее государство. В сталинские времена этатистские чаяния русского и других народов России привели к построению мощного тота­литарного государства. В его идеологии проступили антисемитские и в какой-то степени даже фашистские черты (о чем, в частности, писал Н. Бердяев). Однако это набиравшее обороты движение в высшей со­ветской номенклатуре оборвалось с хрущевской оттепелью. Фашизм, ан­тисемитизм, расизм были отторгнуты русским народом как не соответ­ствующие, чуждые его культурной исторической программе. И одна из главных причин этого, как представляется, — православные коды, на­вечно запечатленнные в российской цивилизации, в русской душе.

С другой стороны, русский национализм уже в конце ХК в. выявил удивительное сходство с национализмом иудейским, что отмечал чут­кий религиозный философ Л. Тихомиров:

«Нельзя не заметить поразительного сходства национальной узости иных наших патриотов с тою еврейской национальной психологией, которую об­личали пророки. В узких понятиях патриотизма у нас понятие о вере ныне смешивается с понятием о племени, и русский народ представляется живу­щим верою только для самого себя, в эгоистической замкнутости. Но такое воззрение внушается не христианским, а еврейским духом. Русский народ имеет великие заслуги в христианском деле именно потому, что всегда при­знавал себя не собственником христианства, а слугой, сам ему служил, а не заставлял служить себе... Как же нам воскрешать в своей вере еврейскую точ­ку зрения, да еще при этом воображать победить евреев, усваивая их дух?»

Вероятно, можно сказать, что уже в ХК в. Россия в истинном зна­чении перестала быть православной страной. И про нее уже можно было сказать словами Христа: «Знаю твои дела. Ты носишь имя, будто ты жив, но ты мертв» (Ап. 3, 1). Нигде в мире противоположность между име­нем Святой Руси и полной мертвенностью веры не поражала до такой степени, как в России. И небывалый подъем ислама уже в постсоветс­кой России, более ста лет назад изменившей православию, стало спра­ведливым ее наказанием.

Г. Федотов писал в 1933 г.:

«Россия, спасающая мир, — такова была эсхатологическая утопия. Христи­анская неправда ее была в том, что Россия мыслилась во всеоружии своей государственной мощи и славы. Жертвенное спасение подменялось импе­риализмом кесаря. Младшее поколение славянофилов стало жертвой этого грубого нехристианского соблазна и этим сорвало дело православного возрождения России...

С тех пор утекли океаны воды. Совершилось — вернее, обнажилось воо­чию — религиозное отступничество России. Когда-то один из самых чут­ких глашатаев нашего христианского возрождения вопрошал Россию: Каким ты хочешь быть Востоком, Востоком Ксеркса иль Христа?

Уже поколение Александра III дало на этот вопрос ясный, хотя и бессозна­тельный ответ. Идеал правды был принесен в жертву славе и мощи. Стили­зованный по-православному Ксеркс стал идеалом православного царя и всего русского мнимохристианского национализма. Отступничество рево­люции было предвосхищено давно — Леонтьевым и Данилевским. Больше­визм, сорвав все маски, строит Россию Ксеркса».

Октябрьская революция явилась поворотом от православия, а в бо­лее широком смысле — от христианства к языческой идеологии и прак­тике не только в России, но и во всем мире. Освенцим и ГУЛАГ, комму­низм и фашизм отражали всемирный кризис христианского сознания. Началась богоборческая антиисторическая эпоха. Весь ХХ в. прошел под знаком кризиса всемирной истории, который в конце столетия стал глобальным. В его основе был бунт против Бога, отказ от выполнения божественного замысла о судьбах человечества и церкви. Отказ от хри­стианства. Сохраняя свежую память о двух геноцидах — Освенциме и ГУЛАГе, — мы не можем не видеть в этом массовом убийстве ни в чем не повинных людей попытку снова распять Христа. Причем убийца рас­пинал Христа не только в своей жертве, но и в себе самом. В человече­стве созрел замысел убийства Бога, оно утратило Христа: в этом был тайный мистический грех против плоти и крови Сына Человеческого, отдавшего за жизнь мира свою плоть и кровь. Этот тайный грех бого­убийства нашел себе убежище в церкви, среди священнослужителей и мирских христиан. Христианский мир никто не мог ни разрушить из­вне, ни взорвать изнутри, пока за дело не взялись сами христиане, за­бывшие о высоте своего имени. Они сами разорили данный им дом.

В большевистской России богоборчество проявилось в самых край­них формах. Тот же Г. Федотов писал:

«Россия, насчитывающая миллионы глоток, гонит христианство с яростью одержимого. Горсть мучеников умирает в каторжных тюрьмах и ссылке. Масса не поднимается на защиту ее вчерашних святынь. Звериная борьба за жизнь поглощает ее всецело. Трудно судить, остается ли еще уголок в ее душе, доступный нездешнему Слову. Может быть, еще как вздох о невоз­вратном, утраченном и невозможном...».

Принятый большевиками менее чем два месяца спустя после рево­люции декрет об отделении церкви от государства нанес жестокий удар по религиозным общинам, начиная с господствующей православной. Он лишил их прав юридического лица, а заодно и всей собственности, которая отныне объявлялась «народным достоянием», а на практике пе­реходила в руки властей. Преподавание религии запрещалось не только в государственных, но и в частных учебных заведениях. А вскоре нача­лись массовые репрессии против священнослужителей и верующих любых культов, которые оказались, таким образом, уравнены не в пра­вах, а в бесправии.

В дальнейшем советские руководители, сохраняя на словах принцип отделения церковных структур от государственных, на деле привязали их к себе еще крепче, чем это делали цари. Вся религиозная жизнь в стране была поставлена под контроль пресловутого Совета по делам религий, который, как известно, представлял собой не что иное, как филиал спец­служб и идеологических структур режима. Эта ситуация сохранялась до 1990 г., когда был принят закон «О свободе вероисповеданий».

По словам Л. Тихомирова, в ХХ в. Россия стала «любодеицей, изме­нившей Богу». Он видел падение церкви в России в жажде земного про­цветания, в «религии земного благоустройства», в «животном падении из-за наших благ земных». И не оттого ли так быстро «слиняла» (выра­жение В. Розанова) Россия, что церковь, подменив подлинную право­славную доктрину «религией земного благоустройства», подготовила народ к восприятию мифа о «коммунистическом рае»?

«Русский народ — святой народ». «Русский народ — богоносец». «Русский народ поведает миру новое слово любви и правды». Такими песнями в течение многих лет зачаровывали многие поколения простых русских людей представители светской и духовной власти России. Мес­сианская идея стала неотъемлемой составной частью Русской право­славной церкви. По словам очевидцев, не было проповеди в конце ХК — начале ХХ в., в которой не звучал в той или другой степени мотив об особой богоизбранности русского народа. Восхваление исключительно хороших свойств русской души было подлинным пафосом тогдашней русской проповеднической литературы. «И при всем том, — отмечал на гребне Гражданской войны прот. Константин Агеев, — русский мужик явил себя в наши дни таким извергом, что мир содрогнулся и вновь за­говорил о язычестве русских». Размышляя о причинах падения России, он спрашивал: «Где же были мы, деятели церкви, в то время, когда “раз­вращали” русскую душу? Или мы способны делать Христово дело, лишь когда нет препятствующих нам?»

Богоборческий путь, который прошла Россия в ХХ в. в своем стрем­лении построить Вавилонскую башню, изменив делу Христа, имел чу­довищные последствия. Это столетие было подлинным Апокалипси­сом для страны. Богоборческую карму несет нынешнее поколение русских, будут нести еще многие их поколения.

<< | >>
Источник: Кортунов С. В.. Становление национальной идентичности: Какая Россия нужна миру. 2009

Еще по теме Соблазн и грехопадение:

  1. 1. США: идеологический соблазн
  2. Соблазн особого пути
  3. Соблазн «особого пути»
  4. 8. Отступление рейнской модели
  5. Вызов либерально-демократический
  6. 3.3. Теологическая и национально-экономическая парадигмы
  7. 4.1.5. Обеспечение самостоятельности в принятии решения
  8. 1.1 Религиозное значение Москвы
  9. Роль и значение политической элиты
  10. 5. "ДИЛЕММА ЗАКЛЮЧЕННЫХ"
  11. Основные тенденции развития «современных» государств
  12. 3.14 Нефтедоллары и мондиализм
  13. 3.14 Нефтедоллары и мондиализм
  14. 13.2. Итоги радикальных реформ в России
  15. Жизненная программа менеджера
  16. 4.1. Луч модернизации и власть горизонтали
  17. Сбои в американской системе здравоохранения
  18. Политические идеи средневековья и эпохи Возрождения