Соблазн и грехопадение
При династии Романовых русские цари и императоры не удержались от соблазна превратить православие в государственную идеологию, хотя после того как Россия сложилась в XVII в. в мощное евразийское государство, вышла ко всем сопредельным морям, отстояла свою независимость в борьбе с противниками на западе, севере и юге, необходимости в этом не было.
«Два Рима пали, Третий стоит, а четвертому не бывать», — писал псковский инок Филофей князю Василию III в начале XVI в. Эта формула русского мессианства, имевшая первоначально чисто религиозный смысл, при Романовых была трансформирована и поставлена на службу государству, причем не без участия церкви. Таким образом, была предпринята попытка построения не просто империи, но идеократического, даже теократического царства. Поставленное на «государеву службу» и подчиненное идее расширения Российской империи, православие с этого времени постепенно утрачивает свое прежнее значение стерженя национального самосознания. В основе этой духовной драмы, растянутой на столетия, лежали не только имперские амбиции русских самодержцев, но и незрелость русского культурного сознания в целом, на которое наложились многовековые исторические традиции постоянного военного противостояния России со своими соседями. «Оцерковленное, оправославленное зло, — отмечал Г. Федотов, — гораздо страшнее откровенного антихристианства».Так или иначе, но христианское понимание Логоса как свободно понимаемой Истины, свободного Пути и творческой Жизни было постепенно подменено идеей священного царства, а сама вера — некой канонизированной, все себе подчиняющей и регламентирующей идеологией, православие — «православизмом». Церковь несет за это свою долю ответственности. Ибо, по словам Л. Тихомирова, «ни одна нация не сливала так своего гражданско-политического бытия с церковным, как Россия. Только древний Израиль представляет с ней в этом аналогию, ибо даже и Византия несла в себе наследство политического учреждения — Древнего Рима, а Россия, подобно Израилю, родилась вместе с обручением Господу».
При этом была совершена роковая аберрация, негативные последствия которой позднее описали Н. Бердяев, В. Соловьев, С. Франк и другие русские религиозные философы: православие было по существу «национализировано», что выразилось в восприятии самодержавием своей поместной церкви как Вселенской, своей веры — как единственной истинно православной, а царя — как ее единственного гаранта и хранителя («патриархов — четыре, а царь — один»). «Русскость» как-то сама собой стала религиозной добродетелью, которую приравняли к догматическим истинам. Возникла «философия русской души».
Все это произошло не внезапно. Исподволь в России шел долгий процесс сознательной модернизации на национальной основе Вселенского православия. В конце ХVI — начале ХVП в. Святой Русью уже называлось не то, что было ею на самом деле, — т.е. святые, прославившие Господа на русской земле, святые как часть Единой, Святой, Соборной и Апостольской церкви. Святой Русью стали называть «национальную русскую святость», а затем и всю Россию. Церковь отказалась от духовного подвижничества, от борьбы против влияния светской власти на душу человека. Подвижники бежали в пустыни, предчувствуя близкое падение Руси...
В результате уже к началу XVII в. в России была создана вторая в христианской истории (после Византии) и первая по внешней мощи и масштабу идеократическая держава, очень скоро (начиная с Петра) по существу переставшая считаться с Божией волей и воспринимать себя sub specie aeter nitatis. В теократическом царстве есть только одна неограниченная власть — власть царя, рядом с ней меркнет образ митрополита или патриарха и голос церкви становится все слабее. Церковь не просто оказывается в плену у государства, она становится его составной частью, составляя с ним один закованный в сакральный быт мир.
Мысль о том, что вся Россия, если еще не стала Святой Русью, то непременно должна стать ею, губительным образом подорвала церковное сознание, отвергнувшее важнейший принцип православия, завещанный Христом, никогда не обещавшим своим последователям рая на земле.
«Со времен Петра, — отмечал в этой связи Н. Карамзин, — упало духовенство в России. Первосвятители наши уже только были угодниками царей и на кафедрах языком библейским произносили им слова похвальные». (Как, впрочем, после 1917 г. они произносили «слова похвальные» коммунистическим вождям.)
С началом Петровских реформ из государственной психологии вытравливается даже смутное сознание инородности церкви и царства. Вдохновитель синодальной реформы Петра Феофан Прокопович предлагает называть царя уже не «Помазанником», а «Епископом Епископов» и даже «Христом Господним».
Оценивая последствия теократической утопии для судеб русского государства, Г. Федотов справедливо писал:
«Поколение Филофея подменило идею русской церкви... идеей православного царства. Оно задушило ростки свободной мистической жизни (традицию преп. Сергия — Нила Сорского) и на крови и обломках (опричнина) старой свободной Руси построило могучее восточное царство, в котором было больше татарского, чем греческого... Отрекаясь от византийской культуры (замучили Максима Грека), варварская рука схватилась за двуглавого орла. Величайшая в мире империя была создана. Только наполнялась она уже не христианским содержанием».
Именно это религиозно-идеологическое (а не церковно-христианское) содержание государственной власти стало одной из главных онтологических причин всех последующих соблазнов, грехов и обвалов русской истории — церковного раскола, насильственной вестернизации страны и, в конечном счете, краха Российской империи в 1917 г. Русская катастрофа ХХ в. была в первую очередь религиозной и только потом государственной катастрофой. Как отмечал прот. Г. Флоровский, «в революции открылась... бездна неверности и давнего отпадения, и одержимости, и порчи».
Начиная с ХVП в. история России совершалась под знаком утопической государственной идеологии. Сменялись эпохи, цари, вожди и видимое наполнение идеологии. Неизменным оставался только несвободный, идеократический характер государства.
Не личность и ее свобода, ее творчество, но Царство (неважно — православное или коммунистическое), должное не сегодня завтра обратиться в Эдем для своих подданных, сделалось едва ли не высшей всеобъемлющей социально-культурной, а в пределе — абсолютной этической и мистической ценностью русского архетипа. Создав «патриотическое» православие, назвав его русским, национальным, российские церковные идеологи изменили подлинному православию, а следовательно, и России. Подменив веру суррогатом, они подготовили почву для коммунизма. Большевикам уже не надо было разрушать веру в сознании народа: это сделали до них. Они же лишь наполнили «православизм», как лжеправославие, коммунистическим содержанием. Именно поэтому коммунизм как пародия на земной рай столь быстро воцарился в Российской империи. Именно поэтому русский народ отказался защищать Империю в 1917 г., а церковь оказалась неспособной сыграть роль имперского связующего звена. Как писал В. Розанов, «Бог не захотел более Руси. Он гонит ее из-под солнца».Конечно, православие в России развивалось не только в русле теократической утопии. Была и другая духовная традиция, отличная от цезарепапизма, — традиция подвижничества, направленная на просвещение и преображение мира светом евангельской Истины. Восходящая к св. Сергию Радонежскому, заволжским старцам и Нилу Сорскому, она была продолжена в ХVШ в. св. Тихоном Задонским, а в ХК в. — преп. Серафимом Саровским и Филаретом, митрополитом Московским, а затем, уже в миру, на рубеже ХК и ХХ вв. — Владимиром Соловьевым и представителями русского религиозного ренессанса: Е. Трубецким, о. С. Булгаковым, Н. Бердяевым, С. Франком (и получила свое блестящее развитие уже в зарубежье в трудах о. Г. Флоровского, Г. Федотова, В. Лосского и др.). Идеи реформации православной церкви, сходные с реформаторскими идеями Лютера по отношению к католической церкви, развивались в произведениях Ф. Достоевского и Л. Толстого.
Однако эта традиция так и не смогла стать определяющей для исторических и духовных судеб России.
Надежда, что «Москва — Третий Рим», ставшая фундаментом националистической идеологии, повторявшаяся как заклинание, способное совершить чудо — воссоздать в России одновременно мощь Рима и Византии, — выразила «прельщение», которым оказался поражен дух церковной и околоцерковной элиты. Псевдопророки, упоенные могуществом Святой Руси, которая свята была отнюдь не гордостным духом, а смиренным служением Богу, вознамерились свой мятежный, богоборческий, по сути дела языческий дух привить православию. Потери оказались грандиозными. Вместо власти «Третьего Рима» воцарилась власть бесов. ХХ век, пребывавший, по словам поэта, «под тенью Люцеферова крыла», стал веком божественного возмездия народам, отступившим от своего Творца. Сбылось пророчество о. Иоанна Кронштадтского (1905 г.):«И если не будет покаяния русского народа — конец мира близок. Бог отнимет благочестивого царя и пошлет бич в лице нечистивых, жестоких, самозваных правителей, которые зальют всю землю кровью и слезами».
Можно предположить, что победа идеократической государственной традиции явилась одной из причин того, что в России не состоялась единая нация. Ее подновленная версия, уваровская идеология «самодержавия, православия и народности», ставшая ответом на бунт декабристов, не сумела дать ответ на вызов времени, требовавший радикального обновления национального самосознания. Более того, она необратимо вела к распаду традиционного как имперского, так и религиозного сознания в России, поскольку заведомо была неприемлема для значительной части ее подданных.
«Ужаснее всего, — писал Л. Толстой, — не материальное положение, не застой промышленности, не земельное неустройство, не финансовое расстройство, не вообще революция. Ужасно то душевное, умственное расстройство, которое лежит в основе всех этих бедствий. Ужасно то, что большинство русских людей живет без какого бы то ни было нравственного и религиозного начала, обязательного для всех и общего всем закона».
Николай I приступил к административной и правовой унификации, которая сопровождалась ограничением прав католиков, мусульман и представителей других «неправославных» конфессий, ликвидацией областных особенностей, а главное, насильственной русификацией.
Еще Хомяков говорил, что в «Новом Израиле», как называли русские императоры Россию, заметны несимпатичные черты Ветхого Завета — та же национальная гордость, то же высокомерие, то же презрительное отношение к другим национальностям и то же пустосвятство... «Что же делали против этого те, кому надлежало делать? Немногое. Пустосвятство продолжало развиваться параллельно неверию: мы строили храмы, но о духовном возрождении народа мало заботились».Созданное в 1817 г. Министерство духовных дел и народного просвещения быстро превратилось в своеобразное цензурное ведомство, осуществляющее идеологический надзор не только над светскими учреждениями и культурой, но и над церковью, по сути, даже над Синодом. Эту политику последовательно продолжали Александр II (особенно в Польше), Александр III, при котором кризис Империи принял необратимый характер, и Николай II. Несовместимость этой политики с принципами имперской государственности была очевидна и обрекала Россию на катастрофу. Николай I и его преемники с их идеей «Россия для русских» вольно или невольно порвали с имперской традицией. Не создав российской нации, они погубили Империю.
Еще позорнее то, что царская идеократическая власть, при полной поддержке церкви реформируя православие, попыталась превратить ее в русскую религию, воюющую с Израилем. В начале ХХ в. стало крепнуть черносотенное движение. С. Нилусом были опубликованы «Протоколы сионских мудрецов», которые получили в России широкое распространение. Русское общество не просто приняло фальшивые документы за подлинные: оно поддалось на дьявольскую провокацию. Ибо возможно ли христианину, да еще православному, т.е. обладающему правой верой, допустить мысль о том, что не Бог управляет судьбами человечества, а несколько «сионских мудрецов», которым ничего не стоит, составив губительный заговор, «перемудрить Бога», скрыв этот заговор от него? Между тем если бы это действительно было так, то бессмысленно предупреждать об этом уже обреченное человечество. Во вселенной С. Нилуса и тех, кто поверил его фальшивке и руководствовался ею при организации еврейских погромов, уже не было места для Бога. Там властвовали «сионские мудрецы».
Не исключено, что С. Нилус был жертвой проплаченной русской охранкой провокации. Возможно, однако, что он был поражен и маниакальным страхом перед Антихристом. Это случается с теми, кто, как свидетельствуют святые отцы, вторгается в тайны Божественного промысла, не получив на то Божьего благословения. Мистическим безумием поражается прежде всего тот, кто охвачен гордостным самомнением, жаждет человеческого признания и не получил дар любви и доверия к Богу. Но как объяснить, что мистическим безумием оказалась охваченной церковь? Вероятно, ее кризис к тому времени уже принял необратимый характер. А потому и Россию уже ничто не могло спасти. Антихрист, соперничающий с Христом, не признающий в нем воплотившегося Бога, уже находился в России и активно боролся за души русских православных людей. И небезуспешно. И если для любящих Христа он был безопасен, то тех, кто уже более не надеялся на Бога, он и в самом деле пугал.
Разбуженный властью и церковью языческий дух породил национализм, а вместе с ним и ненависть к еврейству. В 90-е годы ХК в. в России происходил заметный подъем национализма. Могло показаться, что национализм, причем в самых грубых, черносотенных его проявлениях, — будущее России.
Однако история опровергла эти гипотезы. Расистский, этнический национализм — в отличие от Германии, Италии, Испании и ряда других стран — не имел перспективы в России. Термин «национализм» в России того времени приобрел другой смысл. Это был по существу этатизм, вера во всемогущее государство. В сталинские времена этатистские чаяния русского и других народов России привели к построению мощного тоталитарного государства. В его идеологии проступили антисемитские и в какой-то степени даже фашистские черты (о чем, в частности, писал Н. Бердяев). Однако это набиравшее обороты движение в высшей советской номенклатуре оборвалось с хрущевской оттепелью. Фашизм, антисемитизм, расизм были отторгнуты русским народом как не соответствующие, чуждые его культурной исторической программе. И одна из главных причин этого, как представляется, — православные коды, навечно запечатленнные в российской цивилизации, в русской душе.
С другой стороны, русский национализм уже в конце ХК в. выявил удивительное сходство с национализмом иудейским, что отмечал чуткий религиозный философ Л. Тихомиров:
«Нельзя не заметить поразительного сходства национальной узости иных наших патриотов с тою еврейской национальной психологией, которую обличали пророки. В узких понятиях патриотизма у нас понятие о вере ныне смешивается с понятием о племени, и русский народ представляется живущим верою только для самого себя, в эгоистической замкнутости. Но такое воззрение внушается не христианским, а еврейским духом. Русский народ имеет великие заслуги в христианском деле именно потому, что всегда признавал себя не собственником христианства, а слугой, сам ему служил, а не заставлял служить себе... Как же нам воскрешать в своей вере еврейскую точку зрения, да еще при этом воображать победить евреев, усваивая их дух?»
Вероятно, можно сказать, что уже в ХК в. Россия в истинном значении перестала быть православной страной. И про нее уже можно было сказать словами Христа: «Знаю твои дела. Ты носишь имя, будто ты жив, но ты мертв» (Ап. 3, 1). Нигде в мире противоположность между именем Святой Руси и полной мертвенностью веры не поражала до такой степени, как в России. И небывалый подъем ислама уже в постсоветской России, более ста лет назад изменившей православию, стало справедливым ее наказанием.
Г. Федотов писал в 1933 г.:
«Россия, спасающая мир, — такова была эсхатологическая утопия. Христианская неправда ее была в том, что Россия мыслилась во всеоружии своей государственной мощи и славы. Жертвенное спасение подменялось империализмом кесаря. Младшее поколение славянофилов стало жертвой этого грубого нехристианского соблазна и этим сорвало дело православного возрождения России...
С тех пор утекли океаны воды. Совершилось — вернее, обнажилось воочию — религиозное отступничество России. Когда-то один из самых чутких глашатаев нашего христианского возрождения вопрошал Россию: Каким ты хочешь быть Востоком, Востоком Ксеркса иль Христа?
Уже поколение Александра III дало на этот вопрос ясный, хотя и бессознательный ответ. Идеал правды был принесен в жертву славе и мощи. Стилизованный по-православному Ксеркс стал идеалом православного царя и всего русского мнимохристианского национализма. Отступничество революции было предвосхищено давно — Леонтьевым и Данилевским. Большевизм, сорвав все маски, строит Россию Ксеркса».
Октябрьская революция явилась поворотом от православия, а в более широком смысле — от христианства к языческой идеологии и практике не только в России, но и во всем мире. Освенцим и ГУЛАГ, коммунизм и фашизм отражали всемирный кризис христианского сознания. Началась богоборческая антиисторическая эпоха. Весь ХХ в. прошел под знаком кризиса всемирной истории, который в конце столетия стал глобальным. В его основе был бунт против Бога, отказ от выполнения божественного замысла о судьбах человечества и церкви. Отказ от христианства. Сохраняя свежую память о двух геноцидах — Освенциме и ГУЛАГе, — мы не можем не видеть в этом массовом убийстве ни в чем не повинных людей попытку снова распять Христа. Причем убийца распинал Христа не только в своей жертве, но и в себе самом. В человечестве созрел замысел убийства Бога, оно утратило Христа: в этом был тайный мистический грех против плоти и крови Сына Человеческого, отдавшего за жизнь мира свою плоть и кровь. Этот тайный грех богоубийства нашел себе убежище в церкви, среди священнослужителей и мирских христиан. Христианский мир никто не мог ни разрушить извне, ни взорвать изнутри, пока за дело не взялись сами христиане, забывшие о высоте своего имени. Они сами разорили данный им дом.
В большевистской России богоборчество проявилось в самых крайних формах. Тот же Г. Федотов писал:
«Россия, насчитывающая миллионы глоток, гонит христианство с яростью одержимого. Горсть мучеников умирает в каторжных тюрьмах и ссылке. Масса не поднимается на защиту ее вчерашних святынь. Звериная борьба за жизнь поглощает ее всецело. Трудно судить, остается ли еще уголок в ее душе, доступный нездешнему Слову. Может быть, еще как вздох о невозвратном, утраченном и невозможном...».
Принятый большевиками менее чем два месяца спустя после революции декрет об отделении церкви от государства нанес жестокий удар по религиозным общинам, начиная с господствующей православной. Он лишил их прав юридического лица, а заодно и всей собственности, которая отныне объявлялась «народным достоянием», а на практике переходила в руки властей. Преподавание религии запрещалось не только в государственных, но и в частных учебных заведениях. А вскоре начались массовые репрессии против священнослужителей и верующих любых культов, которые оказались, таким образом, уравнены не в правах, а в бесправии.
В дальнейшем советские руководители, сохраняя на словах принцип отделения церковных структур от государственных, на деле привязали их к себе еще крепче, чем это делали цари. Вся религиозная жизнь в стране была поставлена под контроль пресловутого Совета по делам религий, который, как известно, представлял собой не что иное, как филиал спецслужб и идеологических структур режима. Эта ситуация сохранялась до 1990 г., когда был принят закон «О свободе вероисповеданий».
По словам Л. Тихомирова, в ХХ в. Россия стала «любодеицей, изменившей Богу». Он видел падение церкви в России в жажде земного процветания, в «религии земного благоустройства», в «животном падении из-за наших благ земных». И не оттого ли так быстро «слиняла» (выражение В. Розанова) Россия, что церковь, подменив подлинную православную доктрину «религией земного благоустройства», подготовила народ к восприятию мифа о «коммунистическом рае»?
«Русский народ — святой народ». «Русский народ — богоносец». «Русский народ поведает миру новое слово любви и правды». Такими песнями в течение многих лет зачаровывали многие поколения простых русских людей представители светской и духовной власти России. Мессианская идея стала неотъемлемой составной частью Русской православной церкви. По словам очевидцев, не было проповеди в конце ХК — начале ХХ в., в которой не звучал в той или другой степени мотив об особой богоизбранности русского народа. Восхваление исключительно хороших свойств русской души было подлинным пафосом тогдашней русской проповеднической литературы. «И при всем том, — отмечал на гребне Гражданской войны прот. Константин Агеев, — русский мужик явил себя в наши дни таким извергом, что мир содрогнулся и вновь заговорил о язычестве русских». Размышляя о причинах падения России, он спрашивал: «Где же были мы, деятели церкви, в то время, когда “развращали” русскую душу? Или мы способны делать Христово дело, лишь когда нет препятствующих нам?»
Богоборческий путь, который прошла Россия в ХХ в. в своем стремлении построить Вавилонскую башню, изменив делу Христа, имел чудовищные последствия. Это столетие было подлинным Апокалипсисом для страны. Богоборческую карму несет нынешнее поколение русских, будут нести еще многие их поколения.
Еще по теме Соблазн и грехопадение:
- 1. США: идеологический соблазн
- Соблазн особого пути
- Соблазн «особого пути»
- 8. Отступление рейнской модели
- Вызов либерально-демократический
- 3.3. Теологическая и национально-экономическая парадигмы
- 4.1.5. Обеспечение самостоятельности в принятии решения
- 1.1 Религиозное значение Москвы
- Роль и значение политической элиты
- 5. "ДИЛЕММА ЗАКЛЮЧЕННЫХ"
- Основные тенденции развития «современных» государств
- 3.14 Нефтедоллары и мондиализм
- 3.14 Нефтедоллары и мондиализм
- 13.2. Итоги радикальных реформ в России
- Жизненная программа менеджера
- 4.1. Луч модернизации и власть горизонтали
- Сбои в американской системе здравоохранения
- Политические идеи средневековья и эпохи Возрождения