Европейская система международных отношений: базовые компоненты и источники динамики.
Международно-политическое развитие Европы последних двух десятилетий демонстрирует весьма устойчивую динамику, как внутрирегионального характера, так и системы международных отношений в целом. Более того, европейское развитие ведет к корректировке самой структуры современной мировой системы. Динамика европейских политических и экономических процессов в силу целого ряда обстоятельств, к которым прежде всего относится максимальная зрелость европейской системы и большинства ее региональных и субрегиональных компонентов, носит не сиюминутный, но стратегический характер. Взаимосвязанная логика различных трендов европейского развития четко прослеживается с самого начала 1990-х годов, где за условную точку отсчета можно принять Парижскую хартию для новой Европы. Этап европейского развития, который начался два десятилетия назад, органически аккумулировал перемены, происходившие в нескольких важнейших измерениях континентального устройства. Эволюция этих измерений, приведшая в конечном счете к преодолению их изначальных характеристик, и представляет собой суть динамики европейской системы. Ялтинско-Потсдамское, или историко-правовое, измерение. Именно в географических зонах и функциональных сферах наибольшей локализации решений Ялты и Потсдама в течение прошедших двадцати лет происходили наиболее значимые перемены. Слом «пограничных» договоренностей в результате объединения Германии, распада СССР и Югославии; размывание уже давно декоративного, связанного с ранним послевоенным периодом феномена европейского нейтралитета; начало конвергенции, а потом и самоликвидация одной из двух социально-экономических систем — все это привело к маргинализации изначального Ялтинско-Потсдамского измерения уже к началу 1990-х годов. Оговоримся, что Ялтинско-Потсдамское измерение привнесло в сокровищницу европейской политики, как минимум, три элемента, которые сохраняются и поныне. Зачастую именно их понимают под теми ценностями, которые якобы не разделяет Россия, хотя удивительным образом она приняла активное участие в их формировании. Первое — неизбежность наказания военного агрессора, в том числе путем позитивного сговора наиболее сильных участников системы, и неприятие широкомасштабных военных действий в Европе. Именно поэтому бомбардировки Белграда или события 2008 г. в Закавказье вызвали столь серьезный резонанс. Второе — Ялта породила Хельсинки и общеевропейский процесс, одним из ключевых элементов которого стало добровольное согласие бывших победителей, зашедших в тупик биполярного противостояния, на демократизацию системы многосторонних отношений в Европе. Демократичность, насколько она возможна, вне национального государства стала характерной чертой европейской системы. Многие европейские институты по форме, а зачастую и по сути носят характер представительных. Третье — международно-правовая доктрина и историко-политическая логика Ялтинско-Потсдамских установлений стали гарантами стабильности даже тех границ, которые они напрямую не затрагивали. Это касается прежде всего государственно-территориального размежевания на постсоветском пространстве, границ между бывшими протосуверенными образованиями, входившими в состав советского государства. Следующее фоновое измерение на момент принятия Парижской хартии существовало в качестве одной из успешных парадигм, но имело значительно большую вариативность конкурирующих с ней альтернатив. Речь идет о западноевропейской (на тот момент) интеграции, которая в дальнейшим стала одним из центральных и даже доминирующих направлений общеконтинентального развития. В сравнении с сегодняшним днем тогдашние Европейские сообщества двенадцати стран выглядят геополитическим карликом. Вместе с тем именно Сообщества были тем самым феноменом, которые подчеркивали особую идентичность европейской системы в мирохозяйственных связях. Именно существование ЕС сделало возможным появление феномена центросиловых отношений в западном мире и плюралистической многополярности — в мире постконфронтационном. За последние два десятилетия политические амбиции Европейского союза вышли за изначальные географические и концептуальные пределы, благодаря как собственным усилиям, так и приязненному международному контексту. Третье измерение европейской ситуации связано с политикой США в Европе и евроатлантическими отношениями, стержневым элементом которых являлась, а отчасти остается и сейчас НАТО. Зрелость европейской системы, в сочетании с более или менее регулярными проявлениями фронды европейских партнеров-конкурентов; ликвидация европейского театра как главной арены потенциальной военной конфронтации; вовлеченность в новые географические и функциональные сферы мировой политики и экономики — все это снижало роль США на континенте. Данная тенденция укрепилась в последую щие годы. Отступления от нее в виде ad hoc вмешательства в европейские дела (попытки американизации элит малых постсоциалистических стран, Косово, «цветные революции», ПРО) нельзя недооценивать. Однако их нельзя и сопоставить с тем уровнем предельно плотной и внимательной опеки США над европейской политикой, который был характерен для нескольких послевоенных европейских десятилетий. Не ставя знак равенства между США и НАТО, можно констатировать, что в значительной степени именно из-за изменения политики США утрата ясной идентичности НАТО и перманентный поиск места Альянса в современном мире стали столь явными. Институциональный ландшафт современной Европы, тем более «большой» Европы, которая включает часть географической Азии, предельно мозаичен, вбирает в себя разнонаправленные тренды, равно как и вызывает множество предложений по их систематизации. Одним из таких предложений стала известная российская инициатива о новой архитектуре европейской безопасности . В череде институтов европейской безопасности по-прежнему номинально первое место занимает ОБСЕ. Отчасти это дань традиции, а отчасти — результат активизации этого направления, проявлением чего стали прежде всего процесс Корфу и саммит в Астане. Перед ОБСЕ стоят две принципиальные задачи. Первая — внутренняя консолидация. Вторая — сущностное обновление содержания традиционных «корзин». Так, если гуманитарная «корзина» демонстрирует завидную динамику, то проблемы, попадающие в первую и вторую «корзины», наталкиваются на процедурную и правовую неэффективность ОБСЕ и часто — отсутствие политической воли ведущих игроков европейской системы. В то же время именно с этими направлениями связанны такие вопросы, как конфликтное регулирование, построение мира, проблемы возникновения новых государственных или квазигосударственных субъектов на постсоветском пространстве. Третья «корзина» в значительной степени содержит в себе потенциал, связанный с вопросами экономической безопасности, ее энергетическим сегментом. Другими словами, ОБСЕ из организации с де-факто урезанными функциями при желании может превратиться в полноценный диалоговый механизм по самому широкому спектру сюжетов. Безотносительно субъективных желаний именно ОБСЕ пока остается структурой наиболее полного европейского участия. Атлантическое измерение европейской политики, символом которого является НАТО, в последние два года демонстрирует все больший прагматизм и склонность к самокритике в отношении экстенсивного расширения, в том числе, на «новую Восточную Европу». Это подтвердило и принятие новой стратегической концепции Альянса и саммит Россия—НАТО в Лиссабоне. Пока же заявка на де-факто расширение ответственности НАТО сталкивается с предельно непростой ситуацией в Афганистане и во всем политическом ареале на стыке Центральной и Южной Азии. Активность НАТО в других сегментах «большого» Ближнего Востока ограничивается разницей в подходах и реальной заинтересованности стран—членов Альянса. Копившиеся в течение десятилетий комплексы и предубеждения мешают взаимодействию Альянса как с Россией, так и с другими значимыми региональными акторами, в том числе институциональными — ШОС, ОДКБ. Улучшение общего политического климата пока имеет небольшую прибавочную стоимость в практическом измерении отношений между Россией и Альянсом. Очевидными, но постоянно откладываемыми «на потом» темами здесь представляются вопросы европейского сегмента ПРО, обычных вооружений и вооруженных сил, согласованного понимания военно-стратегических угроз, правового оформления взаимных интересов Альянса и постсоветских структур безопасности. Логика развития Европейского союза, вступление в силу Лиссабонского договора совершенно по-иному позиционируют ЕС в новой архитектуре безопасности. Уже сейчас деятельность ЕС практически полностью заполняет нишу «мягкой безопасности». Активность ЕС провоцирует дискуссии о безопасности на пространстве «общего соседства»/«восточного партнерства» и характере отношений с Россией. Именно в отношениях с Евросоюзом Россия и ее соседи по СНГ, возможно, сумеют найти консенсус по энергетическим аспектам безопасности, по перемещению граждан, будут решены вопросы, связанные с надежностью и одновременно траснпарентностью границ. Вступление России в ВТО фактически приблизило нашу страну к сценарию экономического функционирования Евросоюза. Большинство государств ЕС не чувствуют необходимости отказываться от системы стабильности и безопасности, опирающейся исключительно на растущий потенциал Европейского союза в сфере внешней политики и обороны и на традиционные ресурсы НАТО. Однако нужно помнить, что современная «большая» Европа шире, чем западная часть континента. В случае неудовлетворенности стран, по тем или иным причинам не ассоциированных с ЕС и НАТО, параметрами современной ситуации нужно искать варианты взаимной адаптации интересов и институтов. Не обладающая всеобъемлющим характером европейская система безопасности становится паллиативом, которой имеет тенденцию к провоцированию политической напряженности при попытках решить с его помощью реальные проблемы как в собственном географическом ареале, так и в сопредельных регионах — на Большом Ближнем Востоке или в Южной Азии. Именно в этой связи перед европейцами стоят задачи своеобразного собирания, создания «интермодальной» схемы институтов большого европейского пространства. Эта схема должна включать различные региональные и субрегиональные структуры (от «классических» европейских и евроатлантических — ЕС, СЕ, НАТО до «большого» СНГ, ЕврАзЭС/Таможенного союза, ОДКБ) с необходимой опорой на нишевые структуры, подобные ОЧЭС, СГБМ, долгосрочные контактные механизмы. Очевидно, что о полной институциональной гармонии приходится только мечтать, но некая ревизия и согласованность действий, как минимум, могут привести к сокращению перекрестных трат времени, дипломатических и материальных ресурсов. В понимание европейской стабильности и безопасности традиционно входили и вопросы военной безопасности, контроля над вооружениями и вооруженными силами. Многим кажется, что это проблема вчерашнего дня. Но нерешенная проблема имеет шанс «выстрелить» в самый неподходящий момент. Именно такая ситуация сложилась с ДОВСЕ. Парадоксально, но на континенте, который по-прежнему является самым милитаризованным, причем на уровне самых высочайших технологических стандартов, уже более десятка лет нет современных правил регламентации военной деятельности. Дополнительными элементами стабильности европейской системы служат различные устойчивые как двусторонние, так и многосторонние конфигурации межгосударственных отношений. Сюда можно отнести традиционные оси: Москва—Париж, Москва—Берлин, Москва—Рим. По-видимому, начинал работать диалоговый канал Москва—Варшава. Традиционными являются франкогерманский тандем и чуть менее устойчивый франко-британский, которые породили значительное число инициатив в области европейской интеграции, внешней политики и безопасности ЕС. Когда-то имевшая собственные интеграционные перспективы Вышеградская группа (Польша, Чехия, Словакия, Венгрия) стала механизмом согласования интересов стран ЦВЕ, а Веймарский треугольник (Польша, Германия, Франция) помогает координировать позиции франко-германского мотора Европы с крупнейшей страной Восточной Европы.