Перспективы и противоречия процессов демократизации в современном мире
Сегодня, констатируя постепенность и долгосрочность процессов подлинной демократизации и либерализации, одни авторы утверждают: «Мы живем в век демократии... В настоящее время нет сколько-нибудь авторитетной альтернативы демократии...
Таким образом проблемы управления XXI столетия будут, вероятно, проблемами в пределах демократии» (Ф. Закария). Другие же приходят к прямо противоположному выводу: «начавшаяся в 1989 году эпоха доминирования либеральных и демократических идей закончена». Так, болгарский исследователь Иван Крастев утверждает, что «...на современном этапе наиболее очевидная опасность [демократии] исходит от радикального ислама, но угроза свободе исходит и от возникновения “мнимых демократий” — режимов, которые претендуют на то, чтобы быть демократическими и, возможно, выглядят как демократические, но в которых осуществляется авторитарное правление». Не случайно сегодня, по мнению исследователей, во многих странах «третьей волны» повторно идет процесс деполитизации общества и его отчуждения от политической системы. Большинство граждан привычно одобряют олигархическую, элитарную модель власти, т.е. такое государство, которое относительно эффективно управляется профессиональными элитами политиков и экспертов. Некоторая активность населения во время выборов сменяется пассивностью в периоды между ними. Общество недостаточно реагирует на очевидные случаи нарушения демократии и верховенства закона.Однако, как представляется, в данном случае процесс демократизации понимается как процесс унификации стран «третьей волны» и приведения их в соответствие со стандартами западной либеральной демократии, прямо или косвенно признаваемой эталонным образцом для всех. В то же время получает распространение интерпретация процесса демократизации не как унификации политической карты мира, а скорее как диверсификации демократии, как увеличение разнообразия вариантов демократического развития.
«Если для первого подхода главным является вопрос о том, будет ли автократия сменена демократией, и если будет, то когда, с какими трудностями и благодаря каким факторам, то для второго подхода основной вопрос заключается в том, каким типом демократии будет сменена автократия. В рамках такого подхода сущностью происходящих в мире поставторитарных трансформаций оказывается не просто постепенный, более или менее растянутый во времени и сталкивающийся с большими или меньшими трудностями процесс унификации политических систем в соответствии с классическими моделями западного образца (“универсализация либеральной демократии”), а скорее процесс расширения типологического разнообразия демократий».
К подобному пониманию феномена «глобальной демократической революции» склоняется все большее число авторитетных представителей западной и отечественной политической науки (Ф. Шмиттер, Г. О’Доннелл, Г. Ванштейн, А. Мельвиль и др.). Следует, однако, заметить, что поскольку в западном научном сообществе по-прежнему господствующим является первый традиционный подход, постольку пессимизм в оценках демократического будущего большей части постсоветских государств явно начинает преобладать.
Меньше всего опасность отказа от демократической ориентации развития связывали теперь с перспективой восстановления коммунистических режимов. Более вероятно, по мнению большинства западных авторов, было установление националистической диктатуры или утверждение на длительное время политических режимов, содержащих в себе элементы и демократии, и авторитаризма. Как утверждал еще в начале 1990-х годов Ф. Шмиттер, перед странами, находящимися на этапе поставторитарного перехода, кроме альтернативы автократии или демократии существует и еще одна: либо возникновение и консолидация гибридных режимов, сочетающих в себе элементы автократии и демократии, либо существование «стойких, но не утвердившихся демократий».
По мнению того же Ф. Шмиттера, в посткоммунистических странах наиболее реальной перспективой является все же не существование гибридных режимов, а установление «неутвердившейся демократии».
Однако не менее реальна и перспектива консервации нынешнего переходного состояния. Она также не выглядит привлекательно, так как постсоциалистическое общество совмещает в себе негативные черты, доставшиеся в наследство от тоталитарного прошлого, с не менее отрицательными чертами первоначального периода становления рыночной капиталистической экономики.Спустя более чем десять лет Ф. Закария также вынужден констатировать, что «большая часть демократизирующихся государств в мире на сегодняшний день представляет собой нелиберальные демократические государства. Появление большого количества подобных политических систем, сочетающих достаточно высокую степень демократичности с отсутствием многих либеральных свобод, говорит, по мнению исследователя, о том, что нации могут успешно использовать не только различные формы капитализма, но и различные формы демократии. В связи с чем западная либеральная демократия может оказаться не конечной точкой на дороге к демократии, но только одним из многих возможных вариантов исхода», он же напоминает, что «...до ХХ века большинство стран Западной Европы были либеральными автократиями или, в лучшем случае, полудемократиями».
Не случайно многие западные исследователи «транзитов», расходясь по целому ряду методологических и исследовательских проблем, сходятся в одном — необходимо придерживаться строгой последовательности в процессе демократизации. Попытки же демократизации в недостаточно подготовленных для этого странах чаще всего приводят к неожиданным, а зачастую и к прямо противоположным результатам.
Показателен в этой связи практический вывод американца Джека Снайдера: вместо того чтобы неосмотрительно подталкивать «сомнительные страны» к скорейшему внедрению атрибутов «электоральной демократии» и «свободы прессы», международному сообществу следует проводить более осторожную и опосредованную политику, преследуя, прежде всего, долгосрочные цели — создания социальноэкономических условий либерализации и институциональных предпосылок гражданской демократии, что отодвигает мечту о глобальной демократизации и «конце истории» в неопределенно далекое завтра.
В результате, если еще в 1998 г. известный американский исследователь Н. Дж. Смелсер писал: «Успех этой (демократической. — Прим. авт.) революции был лишь частичным — при доказательствах неудач в гражданском обществе и откате назад к авторитаризму. Однако это не уменьшило силу демократического импульса и на горизонте не просматривается ничего, что замедлит его продвижение», то в начале нового столетия тон и характер оценок серьезно меняются.
«Парадигма “transitions to democracy” исходит из того, что темп реализации цели построения демократии и рыночной экономики зависит от решительных действий (элит) и в большей или меньшей степени от успешного engineering of institutions. Группы советников, обеспечивавшие политическое сопровождение предстоящих глубоких реформ в Польше, Албании или России, были также убеждены, что именно таков путь в “светлое будущее”. Эти надежды на быстрый успех планомерного создания капитализма, глядя с нынешних позиций, были иллюзией», — не без сарказма пишет сегодня немецкий политолог Д. Зегерт.
Общие положения подхода, по мере осуществления «демократического транзита», стали плохо согласовываться с его особенностями и девиациями в отдельных странах. Не удивительно, что данная парадигма смогла ответить на появившиеся в ее рамках примеры-аномалии во многом лишь посредством теоретического усложнения и введения новых концептов ad hoc: «гибридный режим», «прото/квазидемократия», «остановленный транзит», «демократии с прилагательным» и т.д. Это стало причиной все более критического отношения к данной парадигме.
Действительно, первоначально именно падение коммунистических режимов вызвало на Западе триумфираторские настроения, однако это привело к завышенным ожиданиям и самонадеянности, как, например, в случае обещания Запада демократизировать десятки стран, в том числе Афганистан и Ирак. Поскольку демократизация оказалась делом гораздо более сложным, нежели предполагалось, западные политики и эксперты поторопились назвать демократическими все страны, где всего лишь состоялись выборы, а прочие элементы, необходимые для строительства демократии, в том числе и функционирующее гражданское общество, вовсе отсутствовали. И сегодня, по некоторым подсчетам, 60% всех демократий неполноценны и серьезно страдают от институциональной слабости, которая не позволяет им развиваться, в результате они сталкиваются с широким социальным недовольством и разочарованием в демократии.
«Отказ от транзитологической парадигмы, доминировавшей в 1990-е годы, стал в 2000-е новым политологическим мейстримом, и точно так, как прежде в каждой незавершенной политической системе принято было видеть “переход к демократии”, теперь оказалось ценным разглядеть еще одну разновидность “гибридного режима” и формирующийся “электоральный авторитаризм”, — отмечает К. Рогов.
Более того, в течение последнего десятилетия ХХ в., считают наиболее радикально настроенные либеральные исследователи, желаемое выдавалось за действительное. В то время как американские аналитики писали о демократизации, а также социально-экономической и политической модернизации, во многих странах «транзита» происходило нечто прямо противоположное — перерождение и реанимация на новой основе авторитарных режимов, росла социальная поляризация и экономическая демодернизация. Как пишет сегодня американский политолог Роберт Кейган:
«Автократическая традиция имеет долгую и выдающуюся историю, и, хотя еще недавно казалось, что у нее нет будущего, сегодня это совсем не так очевидно».
Уже к концу 90-х годов ХХ в. выяснилось, что нет общей траектории, по которой страны «транзита» с разной скоростью, но устойчиво двигались бы от «несвободы» к «свободе». Движение «вверх» в направлении консолидированной демократии, конечно, имело место. Как замечал по этому поводу А. Салмин:
«Концепция транзита была в известном смысле подтверждена опытом значительной части стран Восточной Европы, однако вовсе не потому, почему это должно было произойти на основании “раннетранзитологических” концепций, а совершенно по другим причинам. Результат оказался (на данный момент) положительным, хотя можно сказать, что плыли в Индию, а попали в Америку».
По его мнению, решающим фактором успеха здесь стало то, что страны этого региона были включены в западное сообщество, символом которого являются такие межгосударственные объединения и организации, как Европейский Союз, Североатлантический альянс, Совет Европы, ВТО и др. Однако возникшие в этих странах режимы тоже серьезно отличаются друг от друга. Их вполне можно и, видимо, нужно ранжировать по уровню «либеральности» (чем с успехом занимается «Дом свободы»). Но даже самые «свободные» из них вряд ли можно признать вполне «демократическими», если иметь в виду тот образец, которому они пытались подражать, начиная свои преобразования. Образец этот базировался на традиционных представлениях о демократии как системе власти большинства населения, осуществляемой через институты представительства — партии, выборы, парламенты.
Однако все дело в том, что именно эти институты, действительно сыгравшие решающую роль в становлении массовых представительных демократий Запада в ХХ в., сегодня сами претерпевают наиболее серьезную трансформацию. Эта трансформация связана с переходом от модели представительной демократии к модели рационализированного парламентаризма с доминирующей ролью политических партий (также переживших серьезную трансформацию); от принципа разделения властей — к резкому усилению одной из них — исполнительной; от идеи правового государства — к идее государства эффективного и т.д. Не случайно Э. Тоффлер в книге «Третья волна» пишет, что в современном западном обществе:
«Постепенно происходит отказ от принципов представительной демократии. Фактически парламентарии исходят из собственных взглядов, в лучшем случае выслушивая экспертов. Повышение образовательного уровня и современная техника дают возможность гражданам самостоятельно вырабатывать многие политические решения, что позволяет мнению за пределами законодательных органов иметь юридическую силу».
Внешне в странах Запада все идет по-прежнему: политики организуют избирательные кампании, издают манифесты, договариваются о компромиссах — так, как это делалось веками. Важное различие состоит в том, что их сегодня почти никто не слушает. Явка избирателей снижается, численный состав политических партий сокращается, а доверие людей к политикам и политическим институтам упало до угрожающе низкого уровня. На фоне падения доверия к традиционным институтам и формам политической деятельности усиливается инструментальное отношение к политическому участию и коллективное политическое действие становится все более проблематичным.
«Ведь государство как институт и политика как сфера жизнедеятельности общества призваны производить блага, в которых заинтересовано все сообщество, которыми пользуются все. В индивидуалистическом обществе производство подобных благ оказывается под угрозой, ибо мотивированные личными интересами рациональные индивиды неизбежно стараются увильнуть от исполнения общественных обязанностей, переложить эту работу на других. Изменение мотивации субъектов политического действия оборачивается обострением проблемы “безбилетника” (free rider). Способом решения этой проблемы и доминирующей формой политической активности в индивидуалистическом обществе становится политическое предпринимательство», — отмечает российский исследователь С. Н. Пшизова.
Не случайно западные исследователи-пессимисты утверждают, что интернационализация современной политики, снижение массовости и индивидуализация политического участия, падение эффективности парламентского контроля и растущая роль СМИ и организованных групп интересов в политике привели к тому, что, с одной стороны, у политических лидеров расширяется «пространство свободы», в частности, появилась возможность обращаться к своим избирателям напрямую, минуя политические партии и делая их политически излишними, а с другой — происходит усиление роли и автономии высшей политической элиты и исполнительной ветви власти за счет законодательной. Так, на основании сравнительного исследования 14 современных демократий Т. Погунтке, П. Вебб и другие утверждают, что сегодня все демократические государства движутся в сторону президенциализма и деградации представительных институтов, причем это движение происходит даже при отсутствии формальных институциональных изменений. В результате некоторые исследователи приходят к выводу:
«Определяющая черта нашего времени — вовсе не подъем капиталистического авторитаризма; куда большего внимания заслуживает размывание границ между демократией и авторитаризмом в контексте растущего недоверия граждан как к политической, так и к предпринимательской элите и надвигающейся неуправляемости современных обществ как на национальном, так и на глобальном уровне».
Поэтому непродуктивность попыток «торопливых имитаторов» (В. Булдаков) выстроить «новую демократию» по устаревшим западным «лекалам» сегодня стала вполне очевидна. Тем более что имитация никогда не бывает лучше образца, особенно в социальном творчестве, тем более что пока «имитационный проект» осуществляется, «образец для подражания» может измениться до неузнаваемости, и это, в частности, обрекает «имитатора» на постоянное отставание и движение «вдогонку».
Тем не менее именно «западные стандарты демократии» по-прежнему служат критериями оценки в отношении стран «третьей волны». Западные эксперты предъявляют и будут предъявлять их без скидки на особенности культурно-исторического свойства и реалии исторического периода любой из этих стран. Строгие цензоры и наблюдатели, ритуально отмечая признаки «роста демократии», тем не менее, отметят состояние демократии как неудовлетворительное. А проще говоря — фиксируют факт отсутствия демократии.
В подавляющем большинстве случаев из сопоставления будет сделан вывод о том, как можно было обеспечить рост демократии в стране. Скорее всего, путем восприятия «апробированных» в странах Запада институтов политической системы и правопорядка.
Не случайно Freedom House, исходящий из этих западных стандартов демократии, фиксировал в последние годы массовое движение «вниз». Скажем, большая часть бывших советских республик (в том числе и Россия) по показателям политических прав и гражданских свобод сегодня ниже, чем СССР в последний год существования. Т.е., по данным Freedom House, движение во всем постсоветском регионе шло не к демократии, а от нее. Сегодня уже очевидно, что «третья волна демократизации» — это не просто количественный и территориальный прирост «свободных» и «частично свободных» государств, а формирование глобализированного взаимосвязанного и взаимозависимого мира не тождественно механическому распространению заимствованных западных образцов устройства общества и росту влияния Запада. В процессе трансформации находятся не только бывшие авторитарные системы, но и «старые» западные либеральные демократии, и результаты этих трансформаций пока никто не берется точно предсказать.
Ну а причина того, что эта реальность в значительной степени и достаточно долго игнорировалась западными экспертами, по мнению американского политолога С. Коэна, заключалась в их политической ангажированности. США всемерно поддерживали и распространяли миф о глобальной демократизации, так как он способствовал закреплению американской гегемонии в мире после окончания «холодной войны». Действительно в своем, ставшем знаменитым, выступлении в Далласе в 1990 г. госсекретарь США Джеймс Беккер следующим образом сформулировал внешнеполитическую стратегию страны:
«Время уничтожения старых диктаторов быстро проходит; пришло время строительства новых демократий. Вот почему президент Буш определил нашу новую миссию, как миссию по установлению и преумножению демократий в мире. Это именно та цель, которая удовлетворяет одновременно и американским идеалам и американским интересам».
Как пишет ветеран американской внешней политики Г. Киссинджер,
«Соединенные Штаты стали считать себя как источником, так и гарантом сохранения демократических институтов во всем мире, все чаще видя себя в роли судьи, определяющего, насколько демократичны выборы в других странах, и применяли экономические санкции или прибегали к иным средствам давления, если им казалось, что эти выборы недостаточно демократичны».
«Демократизация, — отмечает сегодня российский исследователь А. Д. Богатуров, — фактически представляет собой идеологию американского национализма в его своеобразной, надэтнической, государственнической форме. Подобную “демократизацию” США успешно выдают за идеологию транснациональной солидарности».
Во внешней политике США курс на «распространение демократии» действительно имеет достаточно глубокие корни. Роберт Кейган с гордостью пишет:
«Начиная с 1945 года, американцы стремились обрести и закрепить свое военное превосходство в мире — «превосходство силы», а никак не равновесие сил. Они исходили из убеждения, что либеральная демократия является единственной легитимной формой правления, а все иные режимы власти не только незаконны, но и преходящи. США декларировали готовность “поддерживать свободных людей, которые сопротивляются попыткам подавления” со стороны угнетателей, и “заплатить любую цену, нести любое бремя”, чтобы защитить свободу, “распространить демократию” в мире и трудиться во имя “свержения тирании”. Американцы не хотели мириться с существующим положением вещей. Они рассматривали Америку как катализатор изменений в жизни людей, проповедовали стратегию и тактику “максимализма” и искали революционные, а не поэтапные решения проблем». Особенно активно и в глобальном масштабе этот курс стал проводиться, начиная с 1990-х годов.
Однако, как справедливо отмечает Юрген Хабермас,
«универсалистские претензии на общезначимость, которые Запад связывает со своими “базовыми политическими ценностями”, т.е. с процессом демократического самоопределения, списком прав человека, не следует путать с имперскими устремлениями — будто форма политической жизни и культура одной, пусть и старейшей, демократии является примером для всех обществ».
Поэтому другой американский политолог — Томас Каротерс — пишет сегодня:
«Самоуверенно использовав знамена демократизации для оправдания вторжения в Ирак в рамках войны с терроризмом, президент США Джордж Буш-мл. дискредитировал в глазах многих людей во всем мире как процесс распространения демократии в целом, так и проводников этого процесса в частности. Многие стали видеть в “демократическом содействии” закамуфлированное распространение геополитического влияния США. Данное подозрение усилили “цветные революции” в Грузии, Киргизии и Украине, за которыми люди во многих странах заметили руку американского правительства».
Многие сегодня отмечают, что концепция «транзита», мобилизованная в конце 80-х — начале 90-х годов ХХ в. для анализа событий в мире и обоснования американской политики «мировой демократической революции», устарела и требует пересмотра. Авторы, придерживающиеся данной точки зрения, порой вполне обоснованно критикуют современную реальность в большинстве стран «третьей волны», как не соответствующую даже минимальным критериям западной либеральной демократии.
Как сокрушается Т. Каротерс,
«...Великим демократическим надеждам, которые вдохновляли беззаветных оптимистов в годы подъема “третьей волны”, не суждено было сбыться. Бывший Советский Союз за эти десять лет с небольшим ушел с передового фронта демократии в демократические пустоши. Южная Америка столкнулась с кризисом демократии, отмеченным политической нестабильностью, возникновением конфликтов и ослаблением веры общества в демократические институты. Значительная часть Восточной Азии, включая Китай, Северную Корею, Вьетнам, Бирму, Лаос и Сингапур, остается под авторитарным правлением, и в обозримое время едва ли стоит ожидать изменений. Десятки африканских стран, когда-то переживших многообещающие демократические перемены, в лучшем случае обрели лишь слабый плюрализм, а в худшем разрушительный гражданский конфликт. И хотя США оккупируют Ирак, арабский мир остается “зоной, свободной от демократии”, несмотря на усиление международного давления в пользу реформ и осторожные попытки некоторых арабских правителей немного отклониться от устоявшихся автократических моделей».
И хотя эти тревожные признаки — результат действия разнообразных факторов, для каждого региона своих, есть и нечто общее, их объединяющее — это отсутствие социального консенсуса по поводу демократии и ее базовых ценностей, слабость гражданского общества, неэффективность рыночной экономики, фиктивно-правовой системы и ее институтов и др.
В результате, по мнению пессимистов, имеет место «транзит без трансформации» и большинство стран, вставших на путь демократических реформ, но не добившихся успеха (а это 85 из 100 государств «третьей волны»), попали в своего рода, переходную «серую зону». Само это понятие является метафорой, предполагающей также наличие «черной» и «белой» зон, т.е. регионов доминирования, с одной стороны, классического тоталитаризма, с другой — либеральной демократии. Переход из «серой» зоны в «белую», т.е. достижение стандартов западной либеральной демократии, в принципе возможен, однако отнюдь не для всех. В этом — важнейшее отличие данной позиции от ранее доминировавшей, ортодоксальной. Так, Каросерс полагает, что государства «серой зоны» навсегда в ней останутся, западный демократический порядок для них не достижим, Коэн же отмечает: именно стремление модернизировать Россию по американским рецептам стало одной из причин провала там демократического проекта, и выходом для страны может быть отказ от трансформационной стратегии, навязанной извне в начале 1990-х годов (так как радикальный монетаризм не единственный путь экономической трансформации). В то же время оба американских автора фактически констатируют консервацию разделения мира на более и менее продвинутые регионы с точки зрения стандартов западной либеральной демократии.
«Все восторженные вопли по поводу триумфа демократии во всем мире в 1989 г., — предупреждал еще в 1995 г. известный социолог — неомарксист И. Валлерстайн, — не смогут долго скрывать отсутствие какой бы то ни было серьезной перспективы для экономических преобразований на периферии капиталистической миро-экономики».
Таким образом, первое десятилетие нового века показало иллюзорность завышенных ожиданий последнего десятилетия века предшествовавшего. Осторожный прогноз делает Т. Каротерс:
«Вместо продолжения демократического бума наступила стагнация. Хотя некоторые государства и добились ощутимых успехов на пути демократизации, не меньшее их число пережило и “волны отката” ...Поэтому в ближайшие годы вряд ли претерпит значительные изменения международное движение в поддержку демократии. Во внешнеполитическом ведомстве США немного желающих вернуться к тактике навязчивого распространения демократии, взятой на вооружение в президентство Джорджа Буша-мл. Скорее всего, мы входим в период относительно сдержанных попыток содействия демократии, в которых ни одно государство не будет играть доминирующей роли и которые будут направлены на более широкие цели развития — прежде всего на реформирование систем управления и государственное строительство» .
Еще по теме Перспективы и противоречия процессов демократизации в современном мире:
- ПРОЦЕССЫ ДЕМОКРАТИЗАЦИИ В ГЛОБАЛЬНОМ МИРЕ: ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ КОНЦЕПЦИИ И РЕАЛЬНЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ
- Сущность, характер и противоречия современных процессов интернационализации
- 2.1. Объективные предпосылки процесса интернационализации в современном мире
- Глава 6. Глобализация и демократизация как процессы, трансформирующие геополитическое пространство.
- Геополитика в современном мире
- РОССИЯ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ
- 3. Национальные движения в современном мире
- 19. КОНФЛИКТЫ И ВОЙНЫ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ
- МА 10. МНОГОСТОРОННИЕ ОТНОШЕНИЯ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ
- ИНТЕГРАЦИОННЫЕ ОБЪЕДИНЕНИЯ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ
- 6.1. Россия в современном мире
- Интеграция в современном мире
- 3. Динамика социальной структуры в современном мире
- 1. Миграция рабочей силы в современном мире
- Роль и место России в современном мире
- Особенности воспроизводства в современном мире.
- Россия в современном мире
- Центры влияния в современном мире