<<
>>

Сущность, характер и противоречия современных процессов интернационализации

Диалектическая противоречивость глобализации наиболее нагляд­но проявляется в последние годы в Соединенных Штатах, положив-

ших, как уже отмечалось, начало качественно новому витку научно­технического прогресса в мире.

Парадоксально, но чем больше США втягиваются в процесс глобализации, тем более неустойчивой стано­вится ситуация внутри их собственной экономики. Чем оольше успехи в формировании ИТ-уклада «переплескиваются» через национальные границы США в другие страны и районы, тем сильнее проявляются негативные тенденции в самом американском обществе и тем быстрее тускнеет в мире «образец» Америки.

Мы стали свидетелями объективной закономерности, проявляв­шейся во всех обществах, вступивших в переходную фазу развития, во время которой происходило столкновение традиционного и со­временного, нарушалась экономическая, социальная и политическая стабильность.

Перу профессора Принстонского университета и лауреата Нобе­левской премии по экономике за 2008 г. Пола Кругмана принадлежит книга «Кредо либерала», в которой многие негативные структурные изменения в социально-экономическом развитии в США описаны весьма убедительно. Кругман приходит к выводу, что за последние три десятилетия страна вернулась к уровню неравенства, характер­ному для худших лет раннего индустриализма, а благами экономиче­ского роста Америки в основном воспользовалось наиболее богатое меньшинство, тогда как остальные оказались на обочине экономи­ческого прогресса. Из-за высокой степени неравенства США пре­вратились в государство с заметно ослабевшим средним классом. Прибыли корпораций демонстрируют стремительный рост (они до­стигли рекордной доли в ВВП за все время после 1929 г.), зато рост заработной платы большинства наемных работников едва поспевает за инфляцией. Один из наглядных результатов нарастания неравен­ства в американском обществе — «непропорциональное» (относи­тельно общего роста населения страны) увеличение числа миллиар­деров в США: в 1968 г.

их было всего 13, а сорок лет спустя, в 2008-м, уже 160. Причем в отличие от предыдущего поколения миллиардеров, строивших всеми правдами и неправдами индустриальную Америку и поэтому имевших все же некоторые серьезные основания сказать «Все, что хорошо для Форда, хорошо для Америки», новые миллиар­деры в большинстве своем заняты в финансовой сфере.

Впрочем, средний американец все еще воспринимает драматиче­ские изменения в своей стране сквозь призму старых стереотипов и воспоминаний о прошлом. Изменения в психологии масс запазды­вают в сравнении с экономическими, социальными и политическими сдвигами. Этим и объясняется устойчивость американского общества и сильное влияние в нем изоляционистских настроений. В этой связи не безынтересно недавнее исследование двух американских психоло­гов - Дана Ариели и Майкла Нортона, выполненное на основе опросов американского населения и обзоров американских социологов и эконо­мистов на предмет выяснения их представлений о расслоении в американском обществе. В среднем преобладало мнение о том, что 20% наиболее состоятельных американцев владеют 59% национального богатства, в то время как по официальной статистике на эту группу приходится 84% всего национального богатства. Еще больше заблуждались опрошенные по поводу 20% наиболее бедных слоев, предполагая, что они владеют 3,7% национального богатства, тогда как реально этот показатель не превышал 0,1%. США стоят на втором месте (после Великобритании) в мире по самой низкой мобильности доходов между поколениями.

До недавнего времени средний американец жил в своих мечтах об аммериканском образе жизни» благодаря дешевым банковским кре­пи гам и еще более дешевым товарам из Китая. Все это маскировало подспудно зреющий структурный кризис, который прорвался наружу п 2007-2010 гг. в форме ипотечного, финансового и экономического кризисов и разрушил иллюзорное благополучие.

Важной негативной тенденцией, связанной с возникновением МТ-уклада и сопутствующим ему структурным кризисом, является специфический характер безработицы.

Она стала хронической. В пред­шествующей фазе капитализма по завершении кризисов и возобновле­нии экономического роста восстанавливались и рабочие места. Кризис конца 2000-х годов, особенно после начала выхода из рецессии, пока­зал иную картину: прибыли крупнейших корпораций в ИТ-секторе начали неуклонно расти, но вместе с тем росла и безработица, достигшая к концу 2010 г. рекордных 9,8%.

Общий потенциал двухслойной американской экономики крупнейший в мире, но ИТ-уклад и в целом сектор «новой экономики», основанный на научном знании и высокой производительности труда, уже не нуждается в существующей массе индустриальных производительных сил.

Переподготовка рабочей силы требует значительных расходов и времени. Поэтому высокотехнологические корпорации предпочи­тают решать свои кадровые проблемы двумя путями: а) частично при­влекать квалифицированных работников-иммигрантов; б) частично выносить компоненты производственного цикла за рубеж, где они за­рабатывают основную часть своих растущих прибылей.

Бывший министр труда США и автор книги «Aftershock: The Next Economy and American Future» Роберт Рич (Robert Reich) опубликовал в «Интернешнл Геральд Трибьюн» статью, в которой вынес в качестве эпиграфа свой главный вывод: «Более высокие корпоративные прибы­ли больше не ведут к повышению занятости». В статье констатируется, что к середине 2010 г. американские корпорации уже вернули почти 90% того, что они потеряли во время кризиса. Во II квартале 2010 г. 500 крупнейших нефинансовых фирм имели около 1 трлн долл., и эта сумма продолжала расти. Но росла и безработица. Рич указывает на три причины. Первая заключается в том, что корпорации инвестируют за рубежом и оттуда поступает значительная часть их прибылей. «Дженерал Моторе» продает больше своих машин в Китае, чем в США. На ее предприятиях в КНР занято 32 тыс. постоянных рабочих, а в Шта­тах — лишь 52 тыс., в то время как в 1970 г. на эту корпорацию работа­ли 468 тыс. человек. Корпорация инвестировала в Китае 250 млн долл, в создание современного технологического центра, специализиру­ющегося на производстве электробатарей и других альтернативных источников энергии.

(Рич напоминает, что администрация Б. Обамы выделила во время кризиса деньги налогоплательщиков для сохране­ния рабочих мест в США.)

Вторая причина, по мнению автора, заключается в том, что корпо­рации инвестируют свои деньги в США в трудосберегающие техноло­гии ради более высокой производительности, но не увеличения зара­ботной платы. Корпорация «Форд», например, уже преодолела более 2/3, пути к своим рекордным (1999) прибылям, но вследствие внедрения трудосберегающих технологий она в течение десяти лет «уполовинила» своих наемных работников. И, наконец, третья причина: корпорации, несмотря на кризис, тратят свои прибыли на выплату дивидендов и на выкуп собственных акций, способствуя росту цен на них.

В обстановке растущей безработицы и других неурядиц рядовых американцев не убеждает аргумент демократов и самого Б. Обамы о том, что, если бы не предпринятые администрацией и конгрессом «специальные меры» в отношении крупнейших финансовых и прочих корпораций, ситуация в стране была бы еще хуже.

Однако не только высокотехнологические промышленные корпо­рации, но и корпорации собственно ядра ИТ-сектора устремились за рубеж, желая оптимизировать свой бизнес через механизм аутсорсинга за счет как дешевизны квалифицированных работников, так и доступа к обширным рынкам для своей продукции. К 2000 г. издержки, свя­занные со стремительным ростом зарплаты персонала и расходов на здравоохранение, с одной стороны, и открытие китайской экономики, связанной со вступлением этой страны в ВТО, — с другой, побудили американские ИТ-корпорации к перенесению части производственных процессов и даже сегментов инжиниринга сначала на Тайвань, а позже п па материковый Китай. В итоге с 2000 г. в США закрылось 49 фабрик по производству чипов, а в производстве компьютеров сегодня занято около 166 тыс. человек, т.е. намного меньше, чем в 1975 г., когда был собран первый персональный компьютер «MITS Altair 2800». За это же время в Азии возникла индустрия по производству компьютеров, в которой теперь занято 1,5 млн человек.

Разумеется, это были по существу не национальные предприятия, а составные части глобальной систе­мы, которые производили для крупнейших западных ИТ-корпораций компоненты: компьютеры (для «Дэлл» и «Хьюлетт Пакард»), сотовые телефоны (для «Нокиа») и другие технологические изделия для «Май­крософт» и «Интел». В Китае над производством технологических из­делий для корпорации «Эппл» работают 250 тыс. человек, т.е. в десять раз больше, чем в самих Соединенных Штатах.

Разумеется, большая часть прибылей в такой глобализированной системе достается западным корпорациям. Они же являются источ­ником почти всех стратегических технологических инноваций (пре­жде всего программного обеспечения). На долю азиатских партнеров в подобной системе пока остается только производство собственно оборудования (hardware), а также инноваций по части дизайнерско­го оформления продукта, адаптации его к местным потребительским вкусам на азиатских рынках. Для самих США растущие инвестиции в такой глобальный бизнес оборачиваются сокращением рабочих мест. Более того, некоторые экономисты и в Штатах, и за пределами Америки обеспокоены тем, что подобная ускоренная деиндустриализа­ция зашла настолько далеко, что может возникнуть вопрос об угрозе национальной безопасности, особенно в странах англосаксонской либеральной модели.

Либеральная модель капиталистического развития, исторически сформировавшаяся в США, а также Бреттон-Вудские соглашения 1944 г., закрепившие ведущие позиции Америки в мировых финан­совых организациях, ее статус главного мирового кредитора, сыграли злую «шутку» со всеми американскими администрациями в переход­ный период начавшегося структурного кризиса. Обычно в такие пе­риоды влияние государства, его регулирующая роль в финансово-эко­номической сфере по объективной необходимости должна возрастать. Государственное вмешательство необходимо для разрешения и смягчения противоречий, неизбежно возникающих между традиционными и современными структурами общества, обеспечения плавной смены укладов (в данном случае индустриальных и постиндустриальных пре изводительных сил).

Все американские администрации последних сорока лет уповали на то, что родившаяся в их стране глобализация закрепит доминирующее положение США в мировом хозяйстве.

Они надеялись на чудодей­ственную силу свободного рынка и крупнейшие американские корпо­рации. Их главной заботой было наращивание военно-политического могущества и внешнеполитической гегемонии Америки. Результаты подобного стратегического курса известны: после сокрушительного поражения во Вьетнаме США не смогли толком реализовать до конца ни одной вооруженной интервенции. Между тем такая стратегия тре­бовала чудовищных финансовых расходов. Так началось превращение главного кредитора мира в главного должника. Во время последнего кризиса доля США в общемировой задолженности составила 22,6%. Вместе со своим союзником по англосаксонской модели — Велико­британией — эта доля увеличилась еще на 14,8%, составив 37,4%. Они были единственными странами в мире с двузначными процентными показателями задолженности. Эти два государства выделяются среди других стран также по процентному показателю отношения внешней задолженности к экспорту — соответственно 1182 и 2079%. Отноше­ние госдолга к ВВП у США составляет, по разным оценкам, от 95,2 до 96,8% (у Великобритании — рекордные 404,34%).

США — страна всевозможных дефицитов. Хронический торговый дефи­цит вынудил администрацию США выступить в октябре 2010 г. (перед сам­митом «двадцатки» в Сеуле) с антилиберальной инициативой. Ссылаясь на угрозу росту мировой экономики, руководитель Казначейства США Тимоти Гайтнер обратился к МВФ с требованием провести расследование в странах с хроническим торговым профицитом и предпринять меры к его ограничению.

Позднее в Сеуле Гайтнер конкретизировал свое предложение — ог­раничить положительное сальдо таких стран 4% от их валового годового продукта. Журнал Bloomberg Businessweek сравнил эти требования Гайтнера с позицией всемирно известного британского экономиста Джона Мэйнарда Кейнса, который в 40-х годах прошлого века в ходе подго­товки Бреттон-Вудских соглашений высказывался в аналогичном духе, спасая ослабленную войной и страдающую от хронического торгового дефицита Великобританию. Но времена изменились, и «группа двадцати» во главе с Китаем и Германией решительно отвергла предложение Америки, нарушающее и принципы свободной торговли, и прави­ли ИГО.

У Соединенных Штатов практически нет источников для покрытия гигантских долгов и дефицитов, кроме решительного сокращения ихних непомерно раздувшихся внутренних и внешних расходов, по­вышения налогов (в первую очередь корпоративных) и новых заимст­вований. США уже приступили к трансформации своих финансовых обязательств в тридцатилетние облигации. Впервые в истории Аме­рики министерство финансов начало продавать казначейские обли­пши и с отрицательной ставкой (минус 0,55% годовых), а банк «Голд-мпм Сакс» осуществил дебютный выпуск бондов со сроком обращения 50 лет. Все это типичные примеры перекладывания бремени долгов на .будущие поколения.

В списке развитых и переходных стран, обладающих сколько-ни­будь значительными валютными резервами, США стоят на последнем Кете. Возглавляет этот список Китай. До недавнего времени Америке эн» резервы были не нужны. Ведь она ничем не ограничена в эмиссии мл л аров (как она сделала это в декабре 2010 г., вызвав гневные ком­ментарии по всему свету). Такая ситуация представляет собой явный «пережиток» финансовой системы, чрезмерно зависящей от доллара (на него приходится 62% всех валютных резервов мира) на фоне зарож­дающейся многополярной финансовой системы.

Процесс становления ИТ-уклада в США легче всего проникал и сферу услуг, в том числе финансовых. Позитивные плоды компью­теризации этого сектора ощутили сотни миллионов людей во многих странах мира. Но после кризиса 2008-2010 гг. стало очевидно, что и в условиях англосаксонской либеральной модели компьютеризация финансовой сферы может оказаться грозным оружием массового фи­нансово-экономического разрушения. Одной из институциональных жертв сплошной компьютеризации стали биржи — товарные и фон­довые. Эти некогда полезные механизмы, существенно облегчавшие и расширявшие кругооборот товаров и денег в ходе развития капита­лизма, в итоге в таких странах, как США и Великобритания, в период становления постиндустриализма стали выходить из-под какого-либо разумного контроля. Начался все более зримый отрыв бирж от реаль­ной экономики и превращение их в механизмы автономного приращи­вания спекулятивного финансового капитала. Биржи в этих странах стали площадками, на которых сегодня совершаются сделки преиму­щественно не по реальным, а по виртуальным товарам и активам. Вместо реализации физических товаров на них заключаются фьючерсные сделки по разного рода деривативам. При этом брокеры и дилеры, хедж-фонды, инвестиционные банки и даже пенсионные фонды оп­равдывают свою спекулятивную активность на бирже необходимостью хеджировать свои доходы от колебаний курсов, цен на сырье, процент­ных ставок по заемным капиталам, но не хотят официально фиксиро­вать сделки, избегая их прозрачности. Биржа стала неподконтрольной не только общественности, но и государству.

Не случайно наибольшее количество спекулятивных банков и фон­дов в мире находится в странах с либеральной финансовой моделью. На США и Великобританию (не считая офшорные центры) приходит­ся 67,7% их, а в материковой Европе одна только Швейцария почти со­поставима по этому показателю со всем ЕС.

Тем не менее никакие деривативы, никакое хеджирование с ис­пользованием специальных компьютерных программных продуктов не предотвратило сокрушительного краха всей этой вышедшей из-под контроля финансовой системы в 2008 году. Было бы наивным упроще­нием заниматься поиском персональных виновников или конкретных институциональных финансовых организаций, ответственных за слу­чившееся. Все дело в исторически сложившейся либеральной финан­совой системе, при которой государство практически отстранилось от исполнения необходимых контрольных функций, особенно в сложный переходный к новой экономике период. Не то чтобы в США вовсе не было регулирующих деятельность биржи органов. Еще в рамках «Но­вого курса» Франклина Делано Рузвельта, пришедшего к власти на волне Великой депрессии 1929—1933 гг., в США была создана в 1934 г. Комиссия по ценным бумагам и биржам {SEC — Securities & Exchange Commission). После энергетических шоков начала 1970-х в 1974 г. была создана также Комиссия по срочной биржевой торговле — независи­мое федеральное агентство для регулирования срочных биржевых опе­раций — фьючерсов, опционов. Однако именно в сложнейший период начавшегося процесса компьютеризации бирж эти комиссии не толь­ко оказались неспособными выполнять свои основные функции, но и фактически содействовали все более полной бесконтрольности их де­ятельности (возможно, по причине отсутствия «второго Рузвельта»).

Накануне кризисных 2008—2010 гг. рынок деривативов превратил­ся в один из самых крупных в мире. По оценке Банка международных расчетов в Базеле, номинальная стоимость контрактов, проходящих по всей мировой системе, оценивалась к началу 2010-х годов более чем в 63б,4 трлн долл. Но только 3,4% этой суммы проходит через биржи.

Оптимальные 614,67 трлн, что эквивалентно десяти годовым валовым продуктам всего мира, торгуются на частных рынках непосредственно между покупателями и продавцами в форме небиржевых деривативов. Можно констатировать, что мировой финансовый рынок фактически ушел из залов традиционных бирж в компьютерные сети. Глядя на демонстрируемую по телевизору картинку, изображающую Нью-Йоркскую биржу с ее залом, переполненным кричащими и размахивающими руками брокерами и дилерами, мы должны ощущать себя некими «телевизионными туристами», разглядывающими экзотическую ретрокнртинку.

Понадобился оглушительный раскат «грома» — глобального кризиса. чтобы в американском конгрессе и администрации приняли ре­шение в июле 2010 г. о биржевой реформе. Обеим комиссиям — SEC и CFTC — было поручено подготовить законопроект, регулирующий деятельность бирж и защищающий потребителей. Каковы будут результаты реформы, предсказывать трудно.

<< | >>
Источник: Под ред. Шаклеиной Т. А., Байкова А. А.. Мегатренды: Основные траектории эволюции мирового порядка в XXI веке. 2013

Еще по теме Сущность, характер и противоречия современных процессов интернационализации:

  1. 2.1. Объективные предпосылки процесса интернационализации в современном мире
  2. Перспективы и противоречия процессов демократизации в современном мире
  3. 4.2. Сущность и противоречия глобализации
  4. Парцеллярный характер землевладения. Сохранение аграрно-индустриального характера французской экономики
  5. Характер современных международных экономических отношений (МЭО) является … (укажите не менее двух вариантов ответа)
  6. 1. Сущность и типы политических процессов
  7. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ: СУЩНОСТЬ И СТРУКТУРА
  8. § 1. Сущность политического процесса
  9. Классификация форм кредита в зависимости от характера кредитора и заемщика, характера щелевых потребностей заемщика
  10. 1. Сущность и особенности коммуникативных процессов в политической сфере