<<
>>

Исторический обзор

А. Греки и римляне

Несмотря на многочисленные попытки включить работы древних авторов Ближнего Востока в список классических трудов политической науки, было бы правильнее рассматривать их как своего рода предшественников ее.

При­верженность библейским текстам не может заставить нас рассматривать совет, данный Моисею его тестем о том, как наиболее эффективно улаживать про­тиворечия между сынами Израиля, или притчу Второзакония о царстве, — в качестве серьезных концепций политической науки. Однако уже Греция эпо­хи Геродота (около 484—425 гг. до н.э.), представляла собой мир, в котором анализ политических идей и идеалов, рассуждения о свойствах различных типов политики, природе государственной власти и гражданства уже стали частью житейской мудрости. Образованные греки V в. до н.э., жившие во многих независимых греческих полисах, говорившие на одном языке, покло­нявшиеся одним и тем же богам, рассказывавшие одинаковые предания и мифы, занимавшиеся торговлей и дипломатией с теми же соседями, с кото­рыми заключали союзы и воевали, проявляли большой интерес к сведениям и рассуждениям о различных системах правления и политической организа­ции, экономике, обороноспособности и внешней политике.

История политической науки как таковая начинается с Платона (428—348 гг. до н.э.), работы которого «Государство», «Политик» и «Законы» явились пер­выми классическими трудами политической науки. В этих трех произведениях Платон выдвинул ряд тезисов о справедливости, политической добродетели, различных типах политических систем и их трансформации, которые в каче­стве политических теорий просуществовали вплоть до XIX в. и в определенном смысле не утратили свою значимость даже в наши дни. Его концепции поли­тической стабильности и оптимизации правления, усовершенствованные и развитые в трудах Аристотеля и Полибия, предвосхитили современные рас­суждения о переходе к демократии и консолидации общества.

В первой поли­тической типологии, данной в «Государстве», Платон говорил о том, что идеальный режим основывается на знании и обладании истиной, благодаря чему правление осуществляется на основе добродетели. Далее в нисходящем по отношению к добродетели порядке он охарактеризовал четыре других типа политических режимов, имеющих между собой определенные черты сход­ства, — тимократию, олигархию, демократию и тиранию. Тимократия пред­ставляет собой извращение идеала государства, при котором почести и воин­ская слава подменяют знание и добродетель; олигархия является извращением тимократии, заменяя почести как основной критерий, по которому определя­ется власть, богатством; демократия извращает принципы олигархии и, в свою очередь, со временем перерастает в тиранию.

В диалоге «Политик», написанном позже «Государства», и в «Законах», созданных мыслителем на склоне лет (после отрезвляющего опыта Пелопо­несской войны и краха его миссии в Сиракузах), Платон проводит различие между идеальной республикой и практически возможными разновидностями устройства политий. Для классификации реальных режимов он вводит знаменитую классификацию, в которой сочетаются качество и количество: правле­ние одного, нескольких, многих, причем каждое предстает как в своей чис­той разновидности, так и в смешанном виде. Такой подход позволил ему создать классификацию из шести типов политических режимов — монархии, тирании, аристократии, олигархии, демократии, охлократии. Эта схема, усо­вершенствованная в дальнейшем Аристотелем в его «Политике», служила ос­новой для систематизации типов политического правления на протяжении многих столетий вплоть до XIX в.

В «Законах» Платона дан первый вариант «смешанной конституции», пред­ставляющей собой оптимальную основу для реально лучшего и стабильного режима, при котором можно предотвратить деградацию государства, возмож­ность которой предполагалась в шестиуровневой классификации политичес­ких режимов. Смешанная конституция в формулировке Платона позволяет достичь стабильности за счет сочетания принципов, которые в ином случае противоречат друг другу — монархического принципа мудрости и доброде­тели и демократического принципа свободы.

Углубленная Аристотелем, эта схема стала первой в истории политической науки объяснительной теорией, в которой институты, установки и идеи увязывались с процессом и эффек­тивностью правления. Она явилась предшественницей концепции разделе­ния властей.

Аристотель (384—322 гг. до н.э.) 20 лет провел в платоновской Академии. После этого он некоторое время был наставником Александра Македонского, а потом вернулся в Афины, где основал собственный Ликей — учебное заве­дение, при котором действовало нечто вроде библиотеки-музея и исследова­тельского центра. Методы обучения, применявшиеся в Ликее, были в основ­ном индуктивные, эмпирические и исторические в противоположность пре­имущественно идеалистическим и дедуктивным подходам, практиковавшим­ся в Академии Платона. Говорят, что в Ликее было собрано 158 конституций греческих полисов, из которых до нашего времени сохранилась лишь консти­туция Афин. Лекции Аристотеля, которые легли в основу его «Политики», представляли собой, по всей вероятности, анализ и интерпретацию содержав­шихся в этих документах сведений.

Если метафизика Платона вела к недооценке реального мира и способнос­ти людей к его осмыслению и пониманию, поскольку за основу он принимал мир идеальных форм, в сравнении с которым реальность была лишь тусклым его отражением, то Аристотель (в отличие от Платона) в гораздо большей степени подходил к рассмотрению политической действительности с эмпири­ческих и практических позиций, как врач, наблюдающий различия состоя­ний пациента — здорового и болезненного. В этой связи сэр Э. Баркер в своем введении к избранным произведениям Аристотеля о политике отмечает: ««Воз­можно, было бы совсем не лишним провести определенные аналогии с меди­циной, напрашивающиеся при чтении некоторых отрывков «Политики». Они представляют собой не просто количественное накопление записей из "исто­рии болезни" или использование таких работ школы Гиппократа, как трактат о «Воздухах, водах и местностях». Скорее, здесь имеет место стремление прове­сти параллель между искусством государственного деятеля и опытного врача;

ведь речь идет о глубоком изучении патологии конституций, выявлении склон­ности к антигосударственной деятельности, о чем говорится в книге V «Поли­тики»; это и вопрос об их излечении, образно говоря, терапевтическими мето­дами, о чем говорится в той же книге, — об этом недвусмысленно свидетельствует отрывок (в конце главы XI), в котором идет речь о политическом режи­ме и средстве его излечения тирании»» (Aristotle, 1958, р.

XXX).

Хотя в качестве исходного пункта теория политики Аристотеля опирается на схему Платона о шести типах государственного устройства, но, исследуя конкретные формы современной ему Греции, он говорит о реальной значи­мости четырех из них: олигархии и демократии — двух типов власти, наибо­лее распространенных в греческих городах-государствах; «политии» — консти­туционном или «смешанном» типе правления, представляющем собой комби­нацию олигархии и демократии, этот тип (в силу способности к соединению добродетели со стабильностью) является оптимальной из достижимых форм правления; и тирании, представляющей собой худшую его разновидность. Для обоснования своих доводов он указывает на то, что, несмотря на изменения в социальной структуре полисов в зависимости от развития экономики, струк­туры занятости, профессиональной принадлежности и статусов их жителей, в целом все различия можно свести к одному определяющему — распределению граждан отдельных городов на богатых и бедных. Там, где преобладает богатое население, существует олигархия; там, где властвуют бедные, — демократия. Если же в полисе развит средний класс, то можно говорить о наличии «сме­шанного» или конституционного правления, имеющего тенденцию к стабиль­ности, поскольку интересы крайних общественных сил перевешиваются там интересами умеренной части населения. Политические структуры и принципы отбора на руководящие должности устанавливаются в соответствии с устрой­ством совещательных и судебных органов власти разных ступеней и возмож­ности доступа к ним представителей различных классов.

Современные ведущие политологи — Р. Даль, С. Роккан, С. Липсет, С. Хантингтон, С. Верба или Р. Патнэм — исходят практически из тех же предпосы­лок, что и Аристотель в своих «Политике» и «Этике» — о существовании связи между статусом, занятостью, профессиональной и классовой принад­лежностью и различными политическими институтами, с одной стороны, и связи между политической социализацией и рекрутированием на руководя­щие должности и стилем управления политическими структурами — с другой.

Во всяком случае они придерживаются аристотелевских метафизических и онтологических взглядов. И тем не менее, если бы главы этой книги или другой подобной работы были написаны современными аспирантами в каче­стве диссертаций, можно себе представить, как Даль или Верба стали бы задавать каверзные вопросы типа: «На основе каких конкретных исследова­ний вы пришли к такого рода выводам?»; «Какие шкалы вы в данном случае применяли?»; «Каким образом можно убедиться в прочности такого рода свя­зей?» и т.п. Аристотель выдвинул целый ряд предположений и гипотез — об основах политической стабильности и факторах, ее подрывающих, о послед­ствиях политических изменений, о моделях системы образования и эффек­тивности политических решений, — которые ждут лишь эмпирических иссле­дований и скрупулезного количественного анализа. Метод Аристотеля состоял прежде всего в клиническом отборе конкретных образцов и выдвижении пред­положений о причинах их возникновения и возможных следствиях их суще­ствования, но без систематического тестирования тезисов.

Греческая политическая теория Платона и Аристотеля представляла собой сочетание универсальных и частных идей. Мир, на который она распространя­лась, ограничивался греческими городами-государствами. Они делали обоб­щения, применимые к греческому обществу, а не ко всему роду человеческому. Граждане были отделены от рабов, равно как коренные жители от чуже­земных варваров. После завоеваний Александра и взаимопроникновения гре­ческой и восточной культур в эпоху эллинизма особое значение приобрели два постулата философской школы стоиков — концепции об универсальности человечества и о мировом порядке, основанном на естественном законе. Эти мысли впервые сформулировал греческий философ-стоик Хрисипп в после­дней трети III в. до н.э. В наиболее яркой форме они были отражены в работах Панетия (185-109 гг. до н.э.) и Полибия (203—120 гг. до н.э.), двух филосо­фов-стоиков II в. до н.э., которые в свою очередь передали эти идеи предста­вителям римской интеллектуальной элиты эпохи поздней республики.

Если Панетий внес вклад в развитие философского и этического аспектов поздне­го стоицизма, то Полибий использовал идеи Платона и Аристотеля при ин­терпретации истории Рима и его институтов.

Именно с развитием римских политических институтов Полибий связывал быстрый рост и укрепление могущества Рима. Ему удалось более точно сфор­мулировать идеи Платона и Аристотеля о развитии политических форм прав­ления, предложив простое социально-психологическое объяснение причин упадка чистых форм монархии, аристократии и демократии и перерождения их в смешанные формы тирании, олигархии и охлократии. Как считал Поли­бий, создатели римского государства путем проб и ошибок смогли вновь удос­товериться в достоинствах смешанной конституции — комбинации монархи­ческих, аристократических и демократических принципов, что выразилось в создании институтов консулов, сената и народного собрания. Именно эти ин­ституты сделали возможным завоевание значительной части известного тогда мира за полстолетия и гарантировали, по мнению Полибия, стабильное и спра­ведливое управление миром на основе римского законодательства.

Три четверти века спустя, когда институты римской республики уже находи­лись в стадии глубокого упадка, римский юрист Цицерон (106—43 гг. до н.э.) применил к интерпретации римской истории теорию «смешанной конститу­ции». Он призывал вернуться к общественной структуре и культуре эпохи ранней римской республики, существовавшим до наступления периода попу­листских и гражданских войн Гракхов, Мария и Суллы. Однако более значи­тельным и долговременным был его вклад в развитие доктрины стоиков о естественном праве. Цицерон был убежден в существовании всеобщего есте­ственного права, определяемого божественным порядком космоса, а также рациональной и социальной природой человечества. Именно он сформулиро­вал концепцию естественного права, вошедшую в римское законодательство, а оттуда перешедшую в доктрину католической церкви, в труды мыслителей эпохи Просвещения и в современные ее формулировки.

Таким образом, мы видим, что к концу III в. до н.э. в греческой обще­ственной мысли — а на протяжении последующих веков в политической мыс­ли Рима — были сформулированы две основополагающие проблемы полити­ческой теории, сквозной нитью проходящие через всю историю политичес­кой науки вплоть до наших дней. Состоят они в следующем: «Каковы инсти­туциональные формы политии?» и «Какие критерии мы применяем для их оценки?». Ответом на первый вопрос стала классификация организационных форм политической жизни, выдвинутая Платоном и Аристотелем, в которой выделены шесть типов чистых и смешанных политических режимов, а также смешанная конституция, предложенная в качестве средства от их упадка и циклического повторения. Ответом на второй вопрос об их оценке— с пози­ции законности и справедливости— явилась концепция естественного права. Благодаря стоикам (в частности, Панетию и Полибию) эти идеи перешли к Риму, а через римских мыслителей (таких, как Цицерон и Сенека) вошли в политическую доктрину католицизма.

Б. Смешанные конституции и теория естественного права в их историческом развитии

В средневековом мировоззрении концепция смешанной конституции и тео­рия естественного права получили наиболее полное выражение в работах Фомы Аквинского (1225-1274 гг.), который связывал смешанную конституцию с идеями справедливости и стабильности через их соответствие божественному и естественному закону. В числе примеров смешанных конституций он приво­дил божественно заданный порядок Израиля эпохи Моисея, Иисуса и судей, который регулировался старейшинами и племенными вождями, а также по­литическую структуру римской республики эпохи расцвета, где сочеталась власть народного собрания, сената и консулов. Он соглашался с доводами Ари­стотеля о слабости чистых форм монархического, аристократического и демок­ратического правления и склонности их к перерождению в тиранию. Сочетание чистых форм политического правления, по его мнению, представляет собой действенное средство против человеческой слабости и коррупции.

В период позднего Средневековья и в эпоху Ренессанса то или иное прави­тельство оценивалось исходя из его отношения к смешанному правлению и естественному праву. Точно так же, как Израиль в домонархический период и Рим в эпоху республики рассматривались Фомой Аквинским и его сторонни­ками в качестве приближения к идеалу смешанного правления в прошлом, для итальянских политических теоретиков позднего Средневековья и Ренес­санса примером для подражания служила Венеция с монархом-дожем, арис­тократическим сенатом и демократическим Большим советом. Стабильность, богатство и могущество Венеции воспринимались в качестве свидетельства превосходства смешанной системы правления.

Множество княжеств и республик в северной Италии в эти столетия, ам­бициозные претензии соперничавших между собой церкви и империи, вой­ны, захваты, революции, дипломатические переговоры и институциональные нововведения, в которые они были постоянно вовлечены, стимулировали не одно поколение политических мыслителей, которые размышляли и писали об этом политическом опыте. Центральное место в их рассуждениях занимала идея смешанной конституции в той форме, в которой она была изложена Аристотелем и Фомой Аквинским. После сделанного в XVI в. перевода «Исто­рии Рима» Полибия он тоже стал влиятельным автором, особенно во Фло­ренции, и его идеи в значительной мере определили направленность работ Н. Макиавелли (1469—1527 гг.). В период флорентийского кризиса конца XV — начала XVI вв. Макиавелли вступил в полемику с историком Ф. Гвиччардини. Оба оппонента апеллировали к Аристотелю, Полибию и Фоме Аквинскому, а сама дискуссия сводилась в основном к вопросу о том, какие государства представляли собой лучшие примеры смешанной конституции. Гвиччардини, опираясь на идеи Аристотеля, больше тяготел к венецианско-спартанской аристократической модели политического правления, в то время как Макиа­велли стремился подчеркнуть роль народа и прибегал для обоснования своих взглядов к концепциям Полибия.

Прорыв эпохи Ренессанса был осуществлен благодаря идеям Макиавелли о легитимности политических режимов и политических лидеров. До выхода в свет «Государя» и «Рассуждений» принято было разделять политические ре­жимы на непорочные и коррумпированные, нормативные и ненормативные в изначальном понимании этих терминов Платоном и Аристотелем. Макиавел­ли, рассматривая политику в том виде, в каком она существовала в Италии XV—XVI вв., узаконил существование ненормативной политики как неиз­бежной, необходимой для выживания и существующей объективно, вне за­висимости от воли людей. Государь, неспособный в случае необходимости применить в целях выживания любые доступные для этого средства, не смо­жет творить добро тогда, когда ему представится такая возможность. Тезис Макиавелли о том, что «цель оправдывает средства» в определенном смысле поставил под сомнение основы политической науки, поэтому со временем его имя стало синонимом моральной неразборчивости и политического ци­низма. Проблемы, поднятые такого рода подходом к реальной действительно­сти, и по сей день будоражат умы политологов.

Концепция суверенитета, игравшая чрезвычайно важную роль в Средние века, в эпохи Ренессанса и Просвещения, впервые была всесторонне сформу­лирована Ж. Боденом (1529—1596 гг.). Его доктрина абсолютизма как средства решения проблемы нестабильности и беспорядков противоречит теории сме­шанной конституции. Придерживаясь реалистического, исторического подхо­да, он стремился доказать, что классические примеры применения смешан­ных правительств, таких, которые существовали, например, в Риме и Вене­ции, на самом деле представляли собой концентрированные и централизован­ные режимы; и действительно, любой сколько-нибудь заметный и достаточно долго существовавший режим сосредоточивал законодательную и исполни­тельную власти под контролем центральной власти-авторитета. Его оценка влияния факторов окружающей среды и социальной структуры на тип госу­дарства предвосхитила политическую мысль Монтескье, подчеркивавшего роль антропологических воздействий.

Несмотря на то, что в эпоху Просвещения в развитии политической науки был достигнут значительный прогресс, такие авторы, как Т. Гоббс, Дж. Локк, Ш. Монтескье, Д. Юм, Дж. Медисон и А. Гамильтон уделяли внимание тем же самым проблемам, которые волновали Платона, Аристотеля, Полибия, Цицерона, Фому Аквинского, Макиавелли и Бодена, — формам и разновид­ностям типов правления и критериям их оценки. Анализируя успехи, достиг­нутые философами эпохи Просвещения, нельзя не отметить новшеств в обла­сти сбора и оценки исходных данных, а также характера их выводов.

Первый научный проект, реализованный Т. Гоббсом (1588—1679 гг.) пред­ставлял собой перевод «Пелопонесских войн» Фукидида — истории сумбур­ной и трагичной эпохи, подобной той, которую переживала в XVII в. Сама Англия, охваченная гражданской войной, оскверненная убийством короля, диктатурой и изгнаниями. Взгляды Гоббса на природу вещей, на причины, заставляющие людей подчиняться, на сущность политических обязательств и легитимность различных форм правления в значительной степени формирова­лись в процессе размышлений о падении Афин и того насилия и морального хаоса, который царил в современной ему Англии. В работах более позднего периода, «De Cive» и особенно в «Левиафане», Гоббс пришел к выводу о том, что суверенная власть в обществе необходима для того, чтобы избавить его членов от хаоса и насилия. В обмен на исполнение обязанностей и подчи­нение гражданин получает безопасность и защиту. Оптимальной формой прав­ления, логически выводимой из этой рациональной и однозначной предпо­сылки, является абсолютная монархия, ограниченная обязательствами прави­теля обеспечивать защиту и благосостояние всех членов общества. Заслугой Гоббса стал сделанный им вполне логичный вывод о том, что наилучшей является такая форма правления, которая соответствует материальным усло­виям и человеческим потребностям граждан. Он развил свои доводы, выдви­нув в качестве оценочного критерия деятельности правителя, соответствовав­шего как его собственным взглядам, так и опыту исторического развития, «материальные» показатели условий жизни людей, и сделал отсюда однознач­ный логический вывод.

Выводы Дж. Локка о происхождении и легитимности правления, изложен­ные в его труде «Два трактата о правительстве», опираются на иную, чем у Гоббса, цепочку умозаключений. Люди позволяют правительству обеспечи­вать себе благополучие и свободу. Естественное состояние у Локка не столь мрачное и предопределенное, как у Гоббса. Существуют некоторые неудобства и потери, а сама передача правительству этих полномочий является условной, определяемой тем, насколько успешно власть предержащие справляются с этими ограниченными функциями. По мере удаления от естественного состо­яния люди уступают общине, к которой они принадлежат, свое право навя­зывать разумные законы для того, чтобы надежнее сохранить жизнь, свободу и собственность. Во взглядах Локка в зачаточной форме присутствует концеп­ция «разделения властей». Предоставляемая обществу власть подразделяется на три составляющие— законодательную, исполнительную и федеративную, при­чем последняя определена достаточно расплывчато и связана преимуществен­но со сферой международных отношений. У Локка, как и у Гоббса, прогресс политической науки связан с логическими умозаключениями о природе и формах правления и об исходных основах власти-полномочии, свободы и обязательств, сделанными в социологическом и психологическом ключе. Зас­луга этих ученых заключается скорее в логическом рационализме, чем в сборе информации.

Хотя было бы преувеличением говорить о том, что сведения, использован­ные Монтескье, собраны и классифицированы в соответствии с жесткими требованиями научного анализа, но в этом отношении он, несомненно, сде­лал шаг вперед, по сравнению с Гоббсом и Локком. Признавая значение законов природы и именно в них находя предпосылки для образования госу­дарственного правления, он заострял внимание на многообразии политичес­кого опыта людей и причинно-следственных связей. Монтескье отправляется вглубь веков в Персию (см. его «Персидские письма»), возвращается в Рим, подразумевая под ним Венецию, изучает многие другие европейские страны, среди которых особое значение имеет Англия, и сравнивает их политические институты с французскими. Его можно назвать компаративистом и каузаль­ным плюралистом. При объяснении многообразия форм политической жизни и государственной политики он принимал во внимание климат, религию, обычаи, экономику, историю и другие факторы. Монтескье полагал, что оп­тимальную форму власти представляет собой правительство, созданное на основе принципа разделения властей, между которыми поддерживается свое­го рода ньютоновское равновесие, которое, с его точки зрения, лучше всего позволяет сохранять свободу и увеличивать благосостояние. В своей работе «О духе законов» (кн. 11) он отмечал, что лучшим примером разделения властей является Англия после принятия «Билля о правах».

По предложенной Монтескье классификации правительства делятся на рес­публики, монархии и деспотии. При этом республики он подразделяет на арис­тократические и демократические. Английское государственное устройство для него — воплощение идеального правления, в котором в диалектической гармо­нии сочетаются демократические, аристократические и монархические соци­альные институты. Его политическая теория объясняющая, системно-функцио­нальная, описывающая условия и процесс политического управления.

Она оказала огромное воздействие на создателей американской конститу­ции. Не исключено, что именно над теорией Монтескье размышлял Гамиль­тон, когда писал: «Наука о политике... стала гораздо совершеннее. Ныне хоро­шо известно действие различных принципов, о которых древние либо вообще ничего не знали, либо знали совсем немного... Хотя, конечно, было бы не­справедливо утверждать, что принципы моральных и политических знаний в целом имеют такую же степень достоверности, как принципы математики, их, тем не менее, следует воспринимать серьезнее..., чем нам бы иногда хотелось» (Hamilton, 1937, р. 48, 189). Медисон и Гамильтон имели все основа­ния считать себя достаточно сильными специалистами в области политичес­кой науки, поскольку они смогли применить теории Монтескье, Локка и других европейских философов к практике тринадцати колоний и Соединен­ных Штатов по условиям конфедеративного договора. Они действовали по­добно инженерам, применяя законы политики, полученные на базе эмпири­ческих и лабораторных исследований, к конкретным ситуациям. Разделяя ис­полнительную, законодательную и судебную власти (о необходимости чего они узнали от Монтескье) и создавая смешанный тип правления с помощью ограничений и противовесов (о чем они узнали из практического опыта три­надцати колоний), эти люди смогли создать формулу политики: «Разделение властей + принцип ограничений и противовесов = свобода».

В. XIX столетие

В XVII и XVIII вв. философы Просвещения предсказывали улучшение матери­альных, политических и духовных условий жизни людей в результате улучше­ния образования и увеличения объемов знания. В XIX и XX вв. ученые и мыслите­ли разрабатывали проблемы прогресса и улучшения условий жизни человече­ства, намечая их различные траектории и предвосхищая многообразные послед­ствия этого процесса. В первой половине XIX в. большой вклад в развитие этих идей внесли такие философы, исходившие из концепции историческо­го детерминизма, как Г. В. Ф. Гегель (1770-1831 гг.), О. Конт (1798-1857 гг.) и К. Маркс (1818—1883 гг.), которые, опираясь на просветительские традиции, рассматривали историю как однолинейное развитие в направлении свободы и рационального правления. По Гегелю, прусская бюрократическая монархия представляла собой воплощение разума и свободы. Конт полагал, что наука разрывает путы теологии и метафизики, благодаря чему человечество обрета­ет возможность осуществлять рациональный контроль над природой и соци­альными институтами. В соответствии с учением Маркса, капитализм сменил феодализм и, в свою очередь, уступит место сначала пролетарскому социа­лизму, а потом подлинно свободному обществу равноправия.

Гегель, отправной точкой которого были взгляды просветителей, разрабо­тал диалектическую трактовку исторического процесса как борьбы противо­положностей, в результате которой возникает их синтез. Усовершенствован­ным и модернизированным воплощением такого рода синтеза он считал прус­скую бюрократическую монархию, которая сложилась на протяжении не­скольких десятилетий, прошедших после наполеоновских войн. В теории Маркса гегелевская диалектика превратилась в принцип классовой борьбы, ведущей в конечном итоге к изменению всего человеческого общества. Как считал Маркс, природа исторического процесса такова, что политические дей­ствия могут определяться общественной наукой, овладение которой позволя­ет принимать правильные решения. В марксистской доктрине общественная наука превратилась во всеобъемлющую схему, на основе которой должны были развиваться экономика, идеология и политика. Вооруженному этой всесильной теорией, образованному авангарду общества предстояло создать новый мир, в котором должны были царить порядок, справедливость и изобилие.

О. Конт, вместе с К. А. де Сен-Симоном (1760—1825 гг.) заложивший начала философского позитивизма, стал основоположником новой науки — «социо­логии», которой был посвящен его шеститомный труд «Курс позитивной философии» (Koenig, 1968). Он доказывал, что каждая наука проходит две стадии развития — сначала теологическую, потом метафизическую — и лишь после этого, на третьей стадии, становится научной или позитивной. Сначала, по его мнению, через эти три стадии прошла астрономия, потом тот же путь повторили физика, химия и физиология. После этого процесс научного ста­новления распространился на социальную физику (общественные науки и психологию). Конт рассматривал эту новую научную социологию в качестве идейной основы для реформирования общества.

Закономерной реакцией на эти глобальные, абстрактные, монистские кон­цепции стала волна эмпиризма, нашедшая отражение в огромном количе­стве описательных, формально-юридических исследований политических ин­ститутов и в нескольких фундаментальных, скрупулезно составленных эм­пирических трудах на ту же тему, в частности, таких, как работы Т. Вулси «Политическая наука или теоретическое и практическое исследование госу­дарства», В. Рошера «Политика: историческое учение о природе монархии, аристократии и демократии» и В. Вильсона «Государство: составные части исторической и практической политики» (Woolsey, 1878; Roscher, 1892; Wilson, 1889). Эти труды представляли собой глубоко продуманные и тщательно составленные опыты классификации, в основе которой лежала система Пла­тона—Аристотеля.

Существенное влияние на различные аспекты современной социологии оказали работы отдельных мыслителей второй половины XIX в., которых, в отличие от исторических детерминистов, можно назвать «эволюционистами», поскольку их подход к рассмотрению анализировавшихся проблем характери­зовался большей степенью эмпиризма, а выводы были не столь однозначными и категоричными. К их числу следует отнести Г. Спенсера (1820-1903 гг.), Г. С. Мейна (1822-1888 гг.) и Ф. Тенниса (1855-1936 гг.). Спенсер, ранний сторонник постдарвинистского социального эволюционизма, избегал одно­значности выводов (Spencer, 1965). Он стремился учитывать воздействие куль­турных и политических различий и общего процесса совершенствования. По­литическую централизацию и децентрализацию Спенсер объяснял физичес­кими характеристиками окружающей среды, противопоставляя, в частности, гористую и равнинную местности. Подтверждая свою точку зрения историчес­кими примерами, он стремился доказать, что демократизация представляет собой следствие социально-экономических изменений, происходящих за счет урбанизации и расслоения интересов, обусловленными ростом мануфактур и развитием торговли.

В конце XIX в. большинству авторов, писавших об историческом развитии, было присуще стремление к своего рода дуализму. Мейн усматривал сущность различий между древними и новыми законами в переходе от аморфных ста­тусных отношений к конкретным договорным отношениям (Maine, 1963). Теннис ввел в научный оборот различение Gemeinschaft—Gesellschaft (общины и общества) (Toennies, 1957). На рубеже столетий М. Вебер (1864—1920 гг.) и Э. Дюркгейм (1858—1917 гг.) противопоставили современный рационализм традиционализму (Weber, 1978), и органическую солидарность — механичес­кой (Durkheim, 1960). Тема «развития», «модернизации» продолжала разраба­тываться на протяжение всего XX в. вплоть до наших дней; исследователи пытались определить, оценить, измерить и объяснить суть социально-эконо­мической «модернизации», речь о которой пойдет ниже.

В XIX в. об изучении политики и общества было принято говорить как о науке, поскольку сведения о политике излагались с позиций юридических постулатов о политических институтах и событиях, основанных на конкретных данных, из которых делали соответствующие выводы. С. Коллини, Д. Уинч и Дж. Барроу детально и глубоко разработали эту тему в своей книге «Эта благородная политическая наука» (Collini et al., 1983). Как и в более ранние периоды, историки и публицисты XIX столетия искали в истории «уроки», но значительно усложняли свою задачу. Вспоминая о «методе», который он применял, работая над «Демократией в Америке», А. де Токвиль (1805—1859 гг.) писал: «Хотя в своей книге я крайне редко говорю о Франции, мне было бы очень трудно написать хотя бы страницу, если бы эта страна, так сказать, постоянно не стояла у меня перед глазами»; имея в виду компаративный метод в более широком плане, он тонко подметил: «Разум, не имеющий почвы для сравнений, пребывает в растерянности» (Tocqueville, 1985, р. 59, 191).

Коллини, Уинч и Барроу отметили, что в XIX в. постулаты о сущности политических явлений и их истолкование в большей степени основывались на исторических индукциях, чем на предположениях о человеческой природе. Отчасти такое положение объяснялось простым ростом знаний о современных и исторических обществах. Империализм и колониализм позволили ввести в научный оборот европейских ученых и мыслителей колоссальное количество новых данных о ранее малоизвестных культурах — как сложных и необъятных, подобных той, которая сложилась в Индии, так и менее масштабных и более примитивных, распространенных, в частности, среди американских индейцев и африканских племен. Ранее удаленные и считавшиеся экзотичес­кими области мира теперь стали более доступными, и отношения с ними требовали большей осмотрительности и сдержанности при объяснении при­чинно-следственных связей, чем в случаях, рассматривавшихся в свое время Макиавелли и Монтескье. В самом конце XIX в. в Оксфорде и Кембридже такие крупные ученые, как Е. А. Фриман, Ф. Поллок и Дж. Сили с оптимиз­мом стали говорить о том, что сравнительно-исторические исследования со­ставляют основу для подлинно научного изучения политики (1874; 1890; 1896). Такая точка зрения нашла свое отражение в двух дипломных работах, подго­товленных в форме доклада в Кембридже в 1897 г.: один из них был посвя­щен компаративной или индуктивной политической науке, а второй — ана­литической или дедуктивной политике (Collini et al., p. 341 ff). Еще в 1843 г. Дж. С. Милль (1806—1873 гг.) писал в «Системе логики» о том, что компара­тивный метод в социальных науках в определенном смысле соответствует экс­периментальному методу в естественных науках (Mill, 1961). Полтора столетия тому назад Милль, по сути дела, предвосхитил концепцию «наиболее сходной системной стратегии» Пшеворского и Тьюна (Przeworski, Teune, 1970).

В центре внимания Дж. С. Милля, А. де Токвиля, М. Острогорского, В. Виль­сона и Р. Михельса была демократия в качестве альтернативы другим типам политических режимов. Каждый из них в той или иной степени возвращался к вопросу о «смешанном типе правления». Милль полагал, что для предотвраще­ния коррупции и проявления разрушительного потенциала, скрытого в на­родных массах, основную роль в процессе принятия решений при демократи­ческом правлении должны играть образованные, хорошо информированные и граждански ответственные люди. Токвиль нашел в американской юридичес­кой профессии примесь аристократизма, позволяющую сгладить уравнитель­ные тенденции демократического правления. Острогорский и Михельс усмат­ривали фатальную предрасположенность демократии к неизбежной трансфор­мации в олигархию за счет постепенной бюрократизации массовых полити­ческих партий (Ostrogorski, 1964, vol. 2. Conclusion; Michels, 1949).

Эти тенденции XIX в. быстро уступили место современным стандартам о необходимости точности и логической связности в исследованиях политичес­ких явлений, которые были сформулированы при изучении свойств и легитимности правления.

Связующим звеном между европейской политической теорией и амери­канской политической наукой первых десятилетий XX в. стала концепция «плюрализма»— одна из разновидностей проблематики «смешанного правле­ния». Понятие государственного суверенитета, ассоциировавшееся с идеоло­гией абсолютной монархии, в конце XIX—начале XX в. оспаривалось «плю­ралистами» как правого, так и левого толка. О. Гирке в Германии и Л, Дюгюи во Франции ставили под сомнение неограниченную власть центрально­го правительства (Gierke, 1868; Duguit, 1917). Политические теоретики консервативного направления, такие, как Дж. Фиггис, отстаивали автоно­мию церквей и общин; представители левого крыла теоретиков, к числу которых, в частности, принадлежал Г. Ласки, выдвигали аналогичные тре­бования в отношении профессиональных объединений и профсоюзов (Figgis, 1896; Laski, 1919).

Плодотворные идеи К. Маркса и 3. Фрейда, концепции таких великих со­циологов рубежа веков, как В. Парето, Э. Дюркгейм и М. Вебер, полемика по вопросу о суверенитете и плюрализме — весь этот комплекс проблем соста­вил ту непосредственную интеллектуальную атмосферу, в которой начинала развиваться политическая наука XX столетия.

Г. Профессионализация политической науки в XX в.

Во второй половине XIX в. и в первых десятилетиях XX в. быстрый рост и процесс концентрации промышленного Производства в Соединенных Шта­тах наряду с разрастанием крупных городов, население которых в значи­тельной степени составляли выходцы из небольших сельских населенных пунктов и иммигранты, привели к складыванию благоприятной ситуации для широкомасштабной коррупции. Она, в свою очередь, создала для дель­цов от политики, обладавших значительными материальными возможностя­ми, ситуацию, при которой несложно было организовать и дисциплиниро­вать значительные массы малоразвитых избирателей, заполонивших такие крупные города, как Нью-Йорк, Бостон, Филадельфия, Чикаго, Сент-Луис, Канзас-Сити и др. Слова «босс» и «машина» как и ритмичные рефор­мы были наиболее заметным явлением американской политической жизни в конце XIX—начале XX вв. Реформистские движения, вдохновленные идео­логией эффективности и целостности и поддержанные городскими деловы­ми и профессиональными элитами, привлекали на свою сторону талантли­вых журналистов, лучшие средства массовой информации и представителей академических кругов. Подкуп политиков представителями корпораций, стре­мившимися заключить выгодные контракты, желание получить привилегии и защиту от государственных ограничений стали темой разраставшихся как на дрожжах публицистических «обличительных» материалов в прессе, рас­крывавших перед общественностью неприглядную картину политической инфраструктуры, вовлеченной в процессы всевозможных злоупотреблений и махинаций, выявлявших «группы давления» и «лобби», глубоко пронизав­шие и коррумпировавшие политические структуры на местном, региональ­ном и федеральном уровнях.

В межвоенные годы американская политическая наука приняла вызов, бро­шенный этой политической инфраструктурой и «обличительной» публицис­тической литературой, которая раскрывала всевозможные нарушения и зло­употребления, и специалисты стали серьезно исследовать деятельность лобби­стов и групп давления. П. Одегард написал об Американской антисалунной лиге, П. Герринг — о группах давления в Конгрессе, Э. Шатшнайдер о политике и тарифах, Луиза Резерфорд — об Американской ассоциации баров, О. Гарсо — об Американской медицинской ассоциации и т.п. (Odegard, 1928; Herring, 1929; Schattschnider, 1935; Rutherford, 1937; Garceau, 1941). Все эти работы, написан­ные в межвоенные годы, оставили свой след в развитии американской поли­тической науки. Реализм и эмпиризм этих первых исследователей, изучавших то, что некоторые называют «теневым кабинетом» или «неформальным пра­вительством», опираются на идеи многих представителей предшествующего поколения американских политических теоретиков, в том числе Ф. Гудноу и В. Вильсона (Goodnow, 1900; Wilson, 1887).

Чикагская школа

Таким образом, в первые десятилетия XX в. понятие «научного» изучения политики обрело более глубокое содержание. Такие выдающиеся представите­ли европейской политической науки, как Конт, Милль, Токвиль, Маркс, Спенсер, Вебер, Дюркгейм, Парето, Михельс, Моска, Острогорский, Брайс и другие, заложили — или закладывали — основы для развития политической социологии, антропологии и психологии, благодаря которым исследование политических процессов приобретало собственный способ объяснения. Эмпи­рическое изучение властных и политических процессов проложило себе путь и в американские университеты. Однако в подавляющем большинстве изучение политики в американских университетах в те десятилетия методологически еще велось на базе юридических, философских и исторических дисциплин. Значение чикагской школы политической науки (20—40-е годы) состоит в том, что своими конкретными эмпирическими исследованиями она показала, что подлинное развитие политического знания возможно при организованной поддержке стратегии междисциплинарных исследований с применением ко­личественных методологий. Другие авторы стали употреблять тот язык, кото­рым Ч. Мерриам излагал свои взгляды в книге «Современное состояние поли­тической науки» (Memam, 1931b; Catlin, 1964). Однако школа, основанная Мерриамом в 20-е годы нашего столетия, где работали многие его ученики, сделала большой шаг вперед в повышении требовательности к точности эм­пирических исследований, убедительности выводов при изучении политичес­ких проблем и во введении институционального измерения.

Стать великим ученым-новатором своего поколения в области изучения политической науки Мерриаму помогло динамичное развитие Чикаго, где были накоплены большие материальные ресурсы и в первые десятилетия на­шего века явственно прослеживалось стремление к развитию культуры, а также взаимосвязь его академической работы и политической карьеры. На­дежды Мерриама на высокий политический пост рассеялись, когда в 1919 г. он потерпел поражение на выборах мэра Чикаго, после чего утратили всякий смысл его расчеты занять положение «Вудро Вильсона Среднего Запада» (Karl, 1974, ch. 4). Вместе с тем он не был способен всецело посвятить себя спокой­ной академической карьере. Годы, отданные городской политике, как и при­обретенный в период войны опыт в области международных отношений и пропаганды, обострили его восприимчивость к «новым аспектам» политичес­ких исследований. Вскоре после возвращения в Чикагский университет из Италии, где работал на дипломатической службе по связям с общественнос­тью, он опубликовал своего рода декларацию о намерениях под названием «Новые аспекты» (Merriam, 1931b) и с головой погрузился в различные ис­следовательские программы, проводившиеся под эгидой чикагского департа­мента образования, о которых говорили как о некой новой «школе» научных разработок. Мерриама с полным основанием можно назвать новатором в со­здании новых институтов в области науки: сначала он создал при Чикагском университете «Social Science Research Committee», в задачи которого входила финансовая поддержка наиболее многообещающих исследовательских проек­тов чикагских ученых, занимающихся гуманитарными проблемами, а некото­рое время спустя стал инициатором создания аналогичной организации на общенациональном уровня.

Первая крупная исследовательская программа, работа над которой была начата в Чикагском университете, велась под руководством Г. Госнелла, полу­чившего степень под руководством Мерриама в 1921 г., а с 1923 г. работавше­го в должности ассистента. Он сотрудничал с Мерриамом в изучении устано­вок шести тысяч избирателей во время выборов мэра Чикаго в 1923 г. (Merriam, Gosnell, 1924). Их отбор был проведен еще до появления вероятностной вы­борки на основе контрольного квотирования, которое позволило изучить де­мографические характеристики основных групп населения Чикаго. В то время применение контрольного квотирования, доверие к которому было подорва­но в ходе выборов Трумэна — Дьюи в 1948 г., считалось искусством «высше­го пилотажа» при опросе больших массивов населения. Опросы проводили студенты старших курсов Чикагского университета, подготовленные Мерриа­мом и Госнеллом. Госнелл продолжил это исследование, в ходе которого был проведен первый в истории политической науки эксперимент такого рода. Он выяснял воздействие на исход голосования направленной агитации, чтобы выявить различия между национальными и местными выборами. Техника про­ведения эксперимента, примененная Госнеллом (Gosnell, 1927), была доста­точно строгой: участники экспериментальных и контрольных групп проходи­ли тщательный отбор, опрашиваемых различным образом стимулировали, скло­няя к сотрудничеству, полученные результаты анализировались на основе са­мых передовых для того времени статистических методологий. После этого Госнелл продолжил аналогичные исследования в Англии, Франции, Герма­нии, Бельгии и Швейцарии. Раньше специалисты в области политической науки никогда не проводили такого рода экспериментов.

Г. Лассвелл (1902—1978 гг.), необычайно одаренный ученый из небольшого городка в Иллинойсе, сумел блестяще применить исследовательский подход Мерриама к политической психологии. Успехи, достигнутые им в возрасте от 20 до 40 лет, были поистине впечатляющими. С 1927 по 1939 г. он опублико­вал шесть книг, причем все они были новаторскими, раскрывали неизучен­ные ранее измерения и аспекты политики. В первой из этих монографий — «Технология пропаганды в мировой войне» (Lasswewll, 1927) — он ввел в научный оборот методы исследования массовых коммуникативных процессов (в 1935 г. в дополнение к этой работе Лассвелл издал почти не уступавшую ей по объему аннотированную библиографию под названием «Пропаганда и про­движение»). Она положила начало новому типу научной литературы о сред­ствах массовой информации, пропаганды и связях с общественностью. Его вторая монографическая работа 1930 г.— «Психопатология и политика», — представляла собой исследование «глубинной психологии политики», прове­денное на основе анализа деятельности конкретных политиков, из которых несколько человек имели патологические отклонения психики. В третьей кни­ге — «Мировая политика и личная незащищенность», 1935 г., — рассматрива­лись психологические основы и отдельные аспекты политического поведения личности, различные типы политических режимов и политические процессы. Четвертая работа Лассвелла 1936 г. — знаменитая «Политика: кто что, когда и как получает» — представляла собой сжатое изложение его общей политичес­кой теории; основное внимание в этой монографии уделялось взаимодей­ствию между элитами, конкурирующими между собой в стремлении к дости­жению таких ценностей, как «материальное благополучие, общественное при­знание и безопасность». В 1939 г. ученый опубликовал еще один труд — «Ми­ровая революционная пропаганда: чикагское исследование», в котором он вместе с Д. Блуменстоком исследовал воздействие мирового экономического кризиса на политические движения в среде чикагских безработных, заострив внимание на взаимодействии макро- и микрофакторов, оказывающих воз­действие на политику на местном, национальном и международном уровнях. Кроме того, в те же годы Лассвелл опубликовал около двух десятков статей в таких периодических изданиях, как «The American Journal of Psychiatry», «Journal of Abnormal Psychology», «Scientific Monographs», «The American Journal of Sociology», «The Psychoanalytical Review» и т.п. Он стал первым исследова­телем взаимодействия физиологических и эмоциональных и когнитивных про­цессов, применявшим лабораторные методы анализа. За этот же период Лас­свелл опубликовал несколько статей, в которых изложил результаты прове­денных им экспериментов, выяснявших взаимосвязь между установками, эмо­циональным состоянием, вербальным поведением и физиологическими параметрами политических деятелей. Для этого он проанализировал зафикси­рованные во время интервью показатели частоты пульса, кровяного давле­ния, мышечного напряжения и т.п.

Наряду с Госнеллом и Лассвеллом, все свое время посвятившим осуществ­лению «чикагской революции» в области политологии, ведущие ученые фа­культета, в число которых входил сам Мерриам, его коллеги — К. Райт, занимавшийся международными отношениями, и Л. Д. Уайт, специализиро­вавшийся на проблемах социального управления, — также сыграли большую роль в укреплении репутации чикагской школы. Мерриам (Merriam, 1931a) спонсировал подготовку и издание ряда книг по вопросу гражданского вос­питания в США и Европе, которые с полным правом можно назвать предше­ственницами современных исследований политической социализации и поли­тической культуры. В те же годы Райт (Wright, 1942) провел свое главное исследование о причинах войн, в котором проверил верность социологичес­ких и психологических гипотез количественными методами. Л. Уайт продол­жил исследование тезиса лорда Дж. Брайса (Вгусе, 1888), ставившего вопрос о том, почему в Америке «лучшие люди не занимаются политикой». Его книга «Престижные ценности общественной деятельности», основанная на эмпири­ческих исследованиях, вышла в свет в 1929 г.

<< | >>
Источник: Под редакцией Гудина Р. и Клингеманна Х.Д.. Политическая наука: новые направления. 1999

Еще по теме Исторический обзор:

  1. ВВЕДЕНИЕ И ОБЗОР
  2. Обзор официальных внешнеполитических документов
  3. Общий обзор
  4. Общий обзор
  5. Общий обзор
  6. Глава 1. Общий обзор
  7. Глава 1 Общий обзор
  8. СТРАТЕГИЧЕСКОЕ РЫНОЧНОЕ УПРАВЛЕНИЕ: ОБЗОР ТЕМЫ
  9. Понятие и обзор теорий лидерства
  10. 21.5. Обзор практики рыночных реформ в России
  11. Обзор СМИ по «Проблемам и перспективам вступления Турции в ЕС»
  12. 24.4. Общий обзор управления рисками кредитования жилищного строительства