Исторический обзор
А. Греки и римляне
Несмотря на многочисленные попытки включить работы древних авторов Ближнего Востока в список классических трудов политической науки, было бы правильнее рассматривать их как своего рода предшественников ее.
Приверженность библейским текстам не может заставить нас рассматривать совет, данный Моисею его тестем о том, как наиболее эффективно улаживать противоречия между сынами Израиля, или притчу Второзакония о царстве, — в качестве серьезных концепций политической науки. Однако уже Греция эпохи Геродота (около 484—425 гг. до н.э.), представляла собой мир, в котором анализ политических идей и идеалов, рассуждения о свойствах различных типов политики, природе государственной власти и гражданства уже стали частью житейской мудрости. Образованные греки V в. до н.э., жившие во многих независимых греческих полисах, говорившие на одном языке, поклонявшиеся одним и тем же богам, рассказывавшие одинаковые предания и мифы, занимавшиеся торговлей и дипломатией с теми же соседями, с которыми заключали союзы и воевали, проявляли большой интерес к сведениям и рассуждениям о различных системах правления и политической организации, экономике, обороноспособности и внешней политике.История политической науки как таковая начинается с Платона (428—348 гг. до н.э.), работы которого «Государство», «Политик» и «Законы» явились первыми классическими трудами политической науки. В этих трех произведениях Платон выдвинул ряд тезисов о справедливости, политической добродетели, различных типах политических систем и их трансформации, которые в качестве политических теорий просуществовали вплоть до XIX в. и в определенном смысле не утратили свою значимость даже в наши дни. Его концепции политической стабильности и оптимизации правления, усовершенствованные и развитые в трудах Аристотеля и Полибия, предвосхитили современные рассуждения о переходе к демократии и консолидации общества.
В первой политической типологии, данной в «Государстве», Платон говорил о том, что идеальный режим основывается на знании и обладании истиной, благодаря чему правление осуществляется на основе добродетели. Далее в нисходящем по отношению к добродетели порядке он охарактеризовал четыре других типа политических режимов, имеющих между собой определенные черты сходства, — тимократию, олигархию, демократию и тиранию. Тимократия представляет собой извращение идеала государства, при котором почести и воинская слава подменяют знание и добродетель; олигархия является извращением тимократии, заменяя почести как основной критерий, по которому определяется власть, богатством; демократия извращает принципы олигархии и, в свою очередь, со временем перерастает в тиранию.В диалоге «Политик», написанном позже «Государства», и в «Законах», созданных мыслителем на склоне лет (после отрезвляющего опыта Пелопонесской войны и краха его миссии в Сиракузах), Платон проводит различие между идеальной республикой и практически возможными разновидностями устройства политий. Для классификации реальных режимов он вводит знаменитую классификацию, в которой сочетаются качество и количество: правление одного, нескольких, многих, причем каждое предстает как в своей чистой разновидности, так и в смешанном виде. Такой подход позволил ему создать классификацию из шести типов политических режимов — монархии, тирании, аристократии, олигархии, демократии, охлократии. Эта схема, усовершенствованная в дальнейшем Аристотелем в его «Политике», служила основой для систематизации типов политического правления на протяжении многих столетий вплоть до XIX в.
В «Законах» Платона дан первый вариант «смешанной конституции», представляющей собой оптимальную основу для реально лучшего и стабильного режима, при котором можно предотвратить деградацию государства, возможность которой предполагалась в шестиуровневой классификации политических режимов. Смешанная конституция в формулировке Платона позволяет достичь стабильности за счет сочетания принципов, которые в ином случае противоречат друг другу — монархического принципа мудрости и добродетели и демократического принципа свободы.
Углубленная Аристотелем, эта схема стала первой в истории политической науки объяснительной теорией, в которой институты, установки и идеи увязывались с процессом и эффективностью правления. Она явилась предшественницей концепции разделения властей.Аристотель (384—322 гг. до н.э.) 20 лет провел в платоновской Академии. После этого он некоторое время был наставником Александра Македонского, а потом вернулся в Афины, где основал собственный Ликей — учебное заведение, при котором действовало нечто вроде библиотеки-музея и исследовательского центра. Методы обучения, применявшиеся в Ликее, были в основном индуктивные, эмпирические и исторические в противоположность преимущественно идеалистическим и дедуктивным подходам, практиковавшимся в Академии Платона. Говорят, что в Ликее было собрано 158 конституций греческих полисов, из которых до нашего времени сохранилась лишь конституция Афин. Лекции Аристотеля, которые легли в основу его «Политики», представляли собой, по всей вероятности, анализ и интерпретацию содержавшихся в этих документах сведений.
Если метафизика Платона вела к недооценке реального мира и способности людей к его осмыслению и пониманию, поскольку за основу он принимал мир идеальных форм, в сравнении с которым реальность была лишь тусклым его отражением, то Аристотель (в отличие от Платона) в гораздо большей степени подходил к рассмотрению политической действительности с эмпирических и практических позиций, как врач, наблюдающий различия состояний пациента — здорового и болезненного. В этой связи сэр Э. Баркер в своем введении к избранным произведениям Аристотеля о политике отмечает: ««Возможно, было бы совсем не лишним провести определенные аналогии с медициной, напрашивающиеся при чтении некоторых отрывков «Политики». Они представляют собой не просто количественное накопление записей из "истории болезни" или использование таких работ школы Гиппократа, как трактат о «Воздухах, водах и местностях». Скорее, здесь имеет место стремление провести параллель между искусством государственного деятеля и опытного врача;
ведь речь идет о глубоком изучении патологии конституций, выявлении склонности к антигосударственной деятельности, о чем говорится в книге V «Политики»; это и вопрос об их излечении, образно говоря, терапевтическими методами, о чем говорится в той же книге, — об этом недвусмысленно свидетельствует отрывок (в конце главы XI), в котором идет речь о политическом режиме и средстве его излечения тирании»» (Aristotle, 1958, р.
XXX).Хотя в качестве исходного пункта теория политики Аристотеля опирается на схему Платона о шести типах государственного устройства, но, исследуя конкретные формы современной ему Греции, он говорит о реальной значимости четырех из них: олигархии и демократии — двух типов власти, наиболее распространенных в греческих городах-государствах; «политии» — конституционном или «смешанном» типе правления, представляющем собой комбинацию олигархии и демократии, этот тип (в силу способности к соединению добродетели со стабильностью) является оптимальной из достижимых форм правления; и тирании, представляющей собой худшую его разновидность. Для обоснования своих доводов он указывает на то, что, несмотря на изменения в социальной структуре полисов в зависимости от развития экономики, структуры занятости, профессиональной принадлежности и статусов их жителей, в целом все различия можно свести к одному определяющему — распределению граждан отдельных городов на богатых и бедных. Там, где преобладает богатое население, существует олигархия; там, где властвуют бедные, — демократия. Если же в полисе развит средний класс, то можно говорить о наличии «смешанного» или конституционного правления, имеющего тенденцию к стабильности, поскольку интересы крайних общественных сил перевешиваются там интересами умеренной части населения. Политические структуры и принципы отбора на руководящие должности устанавливаются в соответствии с устройством совещательных и судебных органов власти разных ступеней и возможности доступа к ним представителей различных классов.
Современные ведущие политологи — Р. Даль, С. Роккан, С. Липсет, С. Хантингтон, С. Верба или Р. Патнэм — исходят практически из тех же предпосылок, что и Аристотель в своих «Политике» и «Этике» — о существовании связи между статусом, занятостью, профессиональной и классовой принадлежностью и различными политическими институтами, с одной стороны, и связи между политической социализацией и рекрутированием на руководящие должности и стилем управления политическими структурами — с другой.
Во всяком случае они придерживаются аристотелевских метафизических и онтологических взглядов. И тем не менее, если бы главы этой книги или другой подобной работы были написаны современными аспирантами в качестве диссертаций, можно себе представить, как Даль или Верба стали бы задавать каверзные вопросы типа: «На основе каких конкретных исследований вы пришли к такого рода выводам?»; «Какие шкалы вы в данном случае применяли?»; «Каким образом можно убедиться в прочности такого рода связей?» и т.п. Аристотель выдвинул целый ряд предположений и гипотез — об основах политической стабильности и факторах, ее подрывающих, о последствиях политических изменений, о моделях системы образования и эффективности политических решений, — которые ждут лишь эмпирических исследований и скрупулезного количественного анализа. Метод Аристотеля состоял прежде всего в клиническом отборе конкретных образцов и выдвижении предположений о причинах их возникновения и возможных следствиях их существования, но без систематического тестирования тезисов.Греческая политическая теория Платона и Аристотеля представляла собой сочетание универсальных и частных идей. Мир, на который она распространялась, ограничивался греческими городами-государствами. Они делали обобщения, применимые к греческому обществу, а не ко всему роду человеческому. Граждане были отделены от рабов, равно как коренные жители от чужеземных варваров. После завоеваний Александра и взаимопроникновения греческой и восточной культур в эпоху эллинизма особое значение приобрели два постулата философской школы стоиков — концепции об универсальности человечества и о мировом порядке, основанном на естественном законе. Эти мысли впервые сформулировал греческий философ-стоик Хрисипп в последней трети III в. до н.э. В наиболее яркой форме они были отражены в работах Панетия (185-109 гг. до н.э.) и Полибия (203—120 гг. до н.э.), двух философов-стоиков II в. до н.э., которые в свою очередь передали эти идеи представителям римской интеллектуальной элиты эпохи поздней республики.
Если Панетий внес вклад в развитие философского и этического аспектов позднего стоицизма, то Полибий использовал идеи Платона и Аристотеля при интерпретации истории Рима и его институтов.Именно с развитием римских политических институтов Полибий связывал быстрый рост и укрепление могущества Рима. Ему удалось более точно сформулировать идеи Платона и Аристотеля о развитии политических форм правления, предложив простое социально-психологическое объяснение причин упадка чистых форм монархии, аристократии и демократии и перерождения их в смешанные формы тирании, олигархии и охлократии. Как считал Полибий, создатели римского государства путем проб и ошибок смогли вновь удостовериться в достоинствах смешанной конституции — комбинации монархических, аристократических и демократических принципов, что выразилось в создании институтов консулов, сената и народного собрания. Именно эти институты сделали возможным завоевание значительной части известного тогда мира за полстолетия и гарантировали, по мнению Полибия, стабильное и справедливое управление миром на основе римского законодательства.
Три четверти века спустя, когда институты римской республики уже находились в стадии глубокого упадка, римский юрист Цицерон (106—43 гг. до н.э.) применил к интерпретации римской истории теорию «смешанной конституции». Он призывал вернуться к общественной структуре и культуре эпохи ранней римской республики, существовавшим до наступления периода популистских и гражданских войн Гракхов, Мария и Суллы. Однако более значительным и долговременным был его вклад в развитие доктрины стоиков о естественном праве. Цицерон был убежден в существовании всеобщего естественного права, определяемого божественным порядком космоса, а также рациональной и социальной природой человечества. Именно он сформулировал концепцию естественного права, вошедшую в римское законодательство, а оттуда перешедшую в доктрину католической церкви, в труды мыслителей эпохи Просвещения и в современные ее формулировки.
Таким образом, мы видим, что к концу III в. до н.э. в греческой общественной мысли — а на протяжении последующих веков в политической мысли Рима — были сформулированы две основополагающие проблемы политической теории, сквозной нитью проходящие через всю историю политической науки вплоть до наших дней. Состоят они в следующем: «Каковы институциональные формы политии?» и «Какие критерии мы применяем для их оценки?». Ответом на первый вопрос стала классификация организационных форм политической жизни, выдвинутая Платоном и Аристотелем, в которой выделены шесть типов чистых и смешанных политических режимов, а также смешанная конституция, предложенная в качестве средства от их упадка и циклического повторения. Ответом на второй вопрос об их оценке— с позиции законности и справедливости— явилась концепция естественного права. Благодаря стоикам (в частности, Панетию и Полибию) эти идеи перешли к Риму, а через римских мыслителей (таких, как Цицерон и Сенека) вошли в политическую доктрину католицизма.
Б. Смешанные конституции и теория естественного права в их историческом развитии
В средневековом мировоззрении концепция смешанной конституции и теория естественного права получили наиболее полное выражение в работах Фомы Аквинского (1225-1274 гг.), который связывал смешанную конституцию с идеями справедливости и стабильности через их соответствие божественному и естественному закону. В числе примеров смешанных конституций он приводил божественно заданный порядок Израиля эпохи Моисея, Иисуса и судей, который регулировался старейшинами и племенными вождями, а также политическую структуру римской республики эпохи расцвета, где сочеталась власть народного собрания, сената и консулов. Он соглашался с доводами Аристотеля о слабости чистых форм монархического, аристократического и демократического правления и склонности их к перерождению в тиранию. Сочетание чистых форм политического правления, по его мнению, представляет собой действенное средство против человеческой слабости и коррупции.
В период позднего Средневековья и в эпоху Ренессанса то или иное правительство оценивалось исходя из его отношения к смешанному правлению и естественному праву. Точно так же, как Израиль в домонархический период и Рим в эпоху республики рассматривались Фомой Аквинским и его сторонниками в качестве приближения к идеалу смешанного правления в прошлом, для итальянских политических теоретиков позднего Средневековья и Ренессанса примером для подражания служила Венеция с монархом-дожем, аристократическим сенатом и демократическим Большим советом. Стабильность, богатство и могущество Венеции воспринимались в качестве свидетельства превосходства смешанной системы правления.
Множество княжеств и республик в северной Италии в эти столетия, амбициозные претензии соперничавших между собой церкви и империи, войны, захваты, революции, дипломатические переговоры и институциональные нововведения, в которые они были постоянно вовлечены, стимулировали не одно поколение политических мыслителей, которые размышляли и писали об этом политическом опыте. Центральное место в их рассуждениях занимала идея смешанной конституции в той форме, в которой она была изложена Аристотелем и Фомой Аквинским. После сделанного в XVI в. перевода «Истории Рима» Полибия он тоже стал влиятельным автором, особенно во Флоренции, и его идеи в значительной мере определили направленность работ Н. Макиавелли (1469—1527 гг.). В период флорентийского кризиса конца XV — начала XVI вв. Макиавелли вступил в полемику с историком Ф. Гвиччардини. Оба оппонента апеллировали к Аристотелю, Полибию и Фоме Аквинскому, а сама дискуссия сводилась в основном к вопросу о том, какие государства представляли собой лучшие примеры смешанной конституции. Гвиччардини, опираясь на идеи Аристотеля, больше тяготел к венецианско-спартанской аристократической модели политического правления, в то время как Макиавелли стремился подчеркнуть роль народа и прибегал для обоснования своих взглядов к концепциям Полибия.
Прорыв эпохи Ренессанса был осуществлен благодаря идеям Макиавелли о легитимности политических режимов и политических лидеров. До выхода в свет «Государя» и «Рассуждений» принято было разделять политические режимы на непорочные и коррумпированные, нормативные и ненормативные в изначальном понимании этих терминов Платоном и Аристотелем. Макиавелли, рассматривая политику в том виде, в каком она существовала в Италии XV—XVI вв., узаконил существование ненормативной политики как неизбежной, необходимой для выживания и существующей объективно, вне зависимости от воли людей. Государь, неспособный в случае необходимости применить в целях выживания любые доступные для этого средства, не сможет творить добро тогда, когда ему представится такая возможность. Тезис Макиавелли о том, что «цель оправдывает средства» в определенном смысле поставил под сомнение основы политической науки, поэтому со временем его имя стало синонимом моральной неразборчивости и политического цинизма. Проблемы, поднятые такого рода подходом к реальной действительности, и по сей день будоражат умы политологов.
Концепция суверенитета, игравшая чрезвычайно важную роль в Средние века, в эпохи Ренессанса и Просвещения, впервые была всесторонне сформулирована Ж. Боденом (1529—1596 гг.). Его доктрина абсолютизма как средства решения проблемы нестабильности и беспорядков противоречит теории смешанной конституции. Придерживаясь реалистического, исторического подхода, он стремился доказать, что классические примеры применения смешанных правительств, таких, которые существовали, например, в Риме и Венеции, на самом деле представляли собой концентрированные и централизованные режимы; и действительно, любой сколько-нибудь заметный и достаточно долго существовавший режим сосредоточивал законодательную и исполнительную власти под контролем центральной власти-авторитета. Его оценка влияния факторов окружающей среды и социальной структуры на тип государства предвосхитила политическую мысль Монтескье, подчеркивавшего роль антропологических воздействий.
Несмотря на то, что в эпоху Просвещения в развитии политической науки был достигнут значительный прогресс, такие авторы, как Т. Гоббс, Дж. Локк, Ш. Монтескье, Д. Юм, Дж. Медисон и А. Гамильтон уделяли внимание тем же самым проблемам, которые волновали Платона, Аристотеля, Полибия, Цицерона, Фому Аквинского, Макиавелли и Бодена, — формам и разновидностям типов правления и критериям их оценки. Анализируя успехи, достигнутые философами эпохи Просвещения, нельзя не отметить новшеств в области сбора и оценки исходных данных, а также характера их выводов.
Первый научный проект, реализованный Т. Гоббсом (1588—1679 гг.) представлял собой перевод «Пелопонесских войн» Фукидида — истории сумбурной и трагичной эпохи, подобной той, которую переживала в XVII в. Сама Англия, охваченная гражданской войной, оскверненная убийством короля, диктатурой и изгнаниями. Взгляды Гоббса на природу вещей, на причины, заставляющие людей подчиняться, на сущность политических обязательств и легитимность различных форм правления в значительной степени формировались в процессе размышлений о падении Афин и того насилия и морального хаоса, который царил в современной ему Англии. В работах более позднего периода, «De Cive» и особенно в «Левиафане», Гоббс пришел к выводу о том, что суверенная власть в обществе необходима для того, чтобы избавить его членов от хаоса и насилия. В обмен на исполнение обязанностей и подчинение гражданин получает безопасность и защиту. Оптимальной формой правления, логически выводимой из этой рациональной и однозначной предпосылки, является абсолютная монархия, ограниченная обязательствами правителя обеспечивать защиту и благосостояние всех членов общества. Заслугой Гоббса стал сделанный им вполне логичный вывод о том, что наилучшей является такая форма правления, которая соответствует материальным условиям и человеческим потребностям граждан. Он развил свои доводы, выдвинув в качестве оценочного критерия деятельности правителя, соответствовавшего как его собственным взглядам, так и опыту исторического развития, «материальные» показатели условий жизни людей, и сделал отсюда однозначный логический вывод.
Выводы Дж. Локка о происхождении и легитимности правления, изложенные в его труде «Два трактата о правительстве», опираются на иную, чем у Гоббса, цепочку умозаключений. Люди позволяют правительству обеспечивать себе благополучие и свободу. Естественное состояние у Локка не столь мрачное и предопределенное, как у Гоббса. Существуют некоторые неудобства и потери, а сама передача правительству этих полномочий является условной, определяемой тем, насколько успешно власть предержащие справляются с этими ограниченными функциями. По мере удаления от естественного состояния люди уступают общине, к которой они принадлежат, свое право навязывать разумные законы для того, чтобы надежнее сохранить жизнь, свободу и собственность. Во взглядах Локка в зачаточной форме присутствует концепция «разделения властей». Предоставляемая обществу власть подразделяется на три составляющие— законодательную, исполнительную и федеративную, причем последняя определена достаточно расплывчато и связана преимущественно со сферой международных отношений. У Локка, как и у Гоббса, прогресс политической науки связан с логическими умозаключениями о природе и формах правления и об исходных основах власти-полномочии, свободы и обязательств, сделанными в социологическом и психологическом ключе. Заслуга этих ученых заключается скорее в логическом рационализме, чем в сборе информации.
Хотя было бы преувеличением говорить о том, что сведения, использованные Монтескье, собраны и классифицированы в соответствии с жесткими требованиями научного анализа, но в этом отношении он, несомненно, сделал шаг вперед, по сравнению с Гоббсом и Локком. Признавая значение законов природы и именно в них находя предпосылки для образования государственного правления, он заострял внимание на многообразии политического опыта людей и причинно-следственных связей. Монтескье отправляется вглубь веков в Персию (см. его «Персидские письма»), возвращается в Рим, подразумевая под ним Венецию, изучает многие другие европейские страны, среди которых особое значение имеет Англия, и сравнивает их политические институты с французскими. Его можно назвать компаративистом и каузальным плюралистом. При объяснении многообразия форм политической жизни и государственной политики он принимал во внимание климат, религию, обычаи, экономику, историю и другие факторы. Монтескье полагал, что оптимальную форму власти представляет собой правительство, созданное на основе принципа разделения властей, между которыми поддерживается своего рода ньютоновское равновесие, которое, с его точки зрения, лучше всего позволяет сохранять свободу и увеличивать благосостояние. В своей работе «О духе законов» (кн. 11) он отмечал, что лучшим примером разделения властей является Англия после принятия «Билля о правах».
По предложенной Монтескье классификации правительства делятся на республики, монархии и деспотии. При этом республики он подразделяет на аристократические и демократические. Английское государственное устройство для него — воплощение идеального правления, в котором в диалектической гармонии сочетаются демократические, аристократические и монархические социальные институты. Его политическая теория объясняющая, системно-функциональная, описывающая условия и процесс политического управления.
Она оказала огромное воздействие на создателей американской конституции. Не исключено, что именно над теорией Монтескье размышлял Гамильтон, когда писал: «Наука о политике... стала гораздо совершеннее. Ныне хорошо известно действие различных принципов, о которых древние либо вообще ничего не знали, либо знали совсем немного... Хотя, конечно, было бы несправедливо утверждать, что принципы моральных и политических знаний в целом имеют такую же степень достоверности, как принципы математики, их, тем не менее, следует воспринимать серьезнее..., чем нам бы иногда хотелось» (Hamilton, 1937, р. 48, 189). Медисон и Гамильтон имели все основания считать себя достаточно сильными специалистами в области политической науки, поскольку они смогли применить теории Монтескье, Локка и других европейских философов к практике тринадцати колоний и Соединенных Штатов по условиям конфедеративного договора. Они действовали подобно инженерам, применяя законы политики, полученные на базе эмпирических и лабораторных исследований, к конкретным ситуациям. Разделяя исполнительную, законодательную и судебную власти (о необходимости чего они узнали от Монтескье) и создавая смешанный тип правления с помощью ограничений и противовесов (о чем они узнали из практического опыта тринадцати колоний), эти люди смогли создать формулу политики: «Разделение властей + принцип ограничений и противовесов = свобода».
В. XIX столетие
В XVII и XVIII вв. философы Просвещения предсказывали улучшение материальных, политических и духовных условий жизни людей в результате улучшения образования и увеличения объемов знания. В XIX и XX вв. ученые и мыслители разрабатывали проблемы прогресса и улучшения условий жизни человечества, намечая их различные траектории и предвосхищая многообразные последствия этого процесса. В первой половине XIX в. большой вклад в развитие этих идей внесли такие философы, исходившие из концепции исторического детерминизма, как Г. В. Ф. Гегель (1770-1831 гг.), О. Конт (1798-1857 гг.) и К. Маркс (1818—1883 гг.), которые, опираясь на просветительские традиции, рассматривали историю как однолинейное развитие в направлении свободы и рационального правления. По Гегелю, прусская бюрократическая монархия представляла собой воплощение разума и свободы. Конт полагал, что наука разрывает путы теологии и метафизики, благодаря чему человечество обретает возможность осуществлять рациональный контроль над природой и социальными институтами. В соответствии с учением Маркса, капитализм сменил феодализм и, в свою очередь, уступит место сначала пролетарскому социализму, а потом подлинно свободному обществу равноправия.
Гегель, отправной точкой которого были взгляды просветителей, разработал диалектическую трактовку исторического процесса как борьбы противоположностей, в результате которой возникает их синтез. Усовершенствованным и модернизированным воплощением такого рода синтеза он считал прусскую бюрократическую монархию, которая сложилась на протяжении нескольких десятилетий, прошедших после наполеоновских войн. В теории Маркса гегелевская диалектика превратилась в принцип классовой борьбы, ведущей в конечном итоге к изменению всего человеческого общества. Как считал Маркс, природа исторического процесса такова, что политические действия могут определяться общественной наукой, овладение которой позволяет принимать правильные решения. В марксистской доктрине общественная наука превратилась во всеобъемлющую схему, на основе которой должны были развиваться экономика, идеология и политика. Вооруженному этой всесильной теорией, образованному авангарду общества предстояло создать новый мир, в котором должны были царить порядок, справедливость и изобилие.
О. Конт, вместе с К. А. де Сен-Симоном (1760—1825 гг.) заложивший начала философского позитивизма, стал основоположником новой науки — «социологии», которой был посвящен его шеститомный труд «Курс позитивной философии» (Koenig, 1968). Он доказывал, что каждая наука проходит две стадии развития — сначала теологическую, потом метафизическую — и лишь после этого, на третьей стадии, становится научной или позитивной. Сначала, по его мнению, через эти три стадии прошла астрономия, потом тот же путь повторили физика, химия и физиология. После этого процесс научного становления распространился на социальную физику (общественные науки и психологию). Конт рассматривал эту новую научную социологию в качестве идейной основы для реформирования общества.
Закономерной реакцией на эти глобальные, абстрактные, монистские концепции стала волна эмпиризма, нашедшая отражение в огромном количестве описательных, формально-юридических исследований политических институтов и в нескольких фундаментальных, скрупулезно составленных эмпирических трудах на ту же тему, в частности, таких, как работы Т. Вулси «Политическая наука или теоретическое и практическое исследование государства», В. Рошера «Политика: историческое учение о природе монархии, аристократии и демократии» и В. Вильсона «Государство: составные части исторической и практической политики» (Woolsey, 1878; Roscher, 1892; Wilson, 1889). Эти труды представляли собой глубоко продуманные и тщательно составленные опыты классификации, в основе которой лежала система Платона—Аристотеля.
Существенное влияние на различные аспекты современной социологии оказали работы отдельных мыслителей второй половины XIX в., которых, в отличие от исторических детерминистов, можно назвать «эволюционистами», поскольку их подход к рассмотрению анализировавшихся проблем характеризовался большей степенью эмпиризма, а выводы были не столь однозначными и категоричными. К их числу следует отнести Г. Спенсера (1820-1903 гг.), Г. С. Мейна (1822-1888 гг.) и Ф. Тенниса (1855-1936 гг.). Спенсер, ранний сторонник постдарвинистского социального эволюционизма, избегал однозначности выводов (Spencer, 1965). Он стремился учитывать воздействие культурных и политических различий и общего процесса совершенствования. Политическую централизацию и децентрализацию Спенсер объяснял физическими характеристиками окружающей среды, противопоставляя, в частности, гористую и равнинную местности. Подтверждая свою точку зрения историческими примерами, он стремился доказать, что демократизация представляет собой следствие социально-экономических изменений, происходящих за счет урбанизации и расслоения интересов, обусловленными ростом мануфактур и развитием торговли.
В конце XIX в. большинству авторов, писавших об историческом развитии, было присуще стремление к своего рода дуализму. Мейн усматривал сущность различий между древними и новыми законами в переходе от аморфных статусных отношений к конкретным договорным отношениям (Maine, 1963). Теннис ввел в научный оборот различение Gemeinschaft—Gesellschaft (общины и общества) (Toennies, 1957). На рубеже столетий М. Вебер (1864—1920 гг.) и Э. Дюркгейм (1858—1917 гг.) противопоставили современный рационализм традиционализму (Weber, 1978), и органическую солидарность — механической (Durkheim, 1960). Тема «развития», «модернизации» продолжала разрабатываться на протяжение всего XX в. вплоть до наших дней; исследователи пытались определить, оценить, измерить и объяснить суть социально-экономической «модернизации», речь о которой пойдет ниже.
В XIX в. об изучении политики и общества было принято говорить как о науке, поскольку сведения о политике излагались с позиций юридических постулатов о политических институтах и событиях, основанных на конкретных данных, из которых делали соответствующие выводы. С. Коллини, Д. Уинч и Дж. Барроу детально и глубоко разработали эту тему в своей книге «Эта благородная политическая наука» (Collini et al., 1983). Как и в более ранние периоды, историки и публицисты XIX столетия искали в истории «уроки», но значительно усложняли свою задачу. Вспоминая о «методе», который он применял, работая над «Демократией в Америке», А. де Токвиль (1805—1859 гг.) писал: «Хотя в своей книге я крайне редко говорю о Франции, мне было бы очень трудно написать хотя бы страницу, если бы эта страна, так сказать, постоянно не стояла у меня перед глазами»; имея в виду компаративный метод в более широком плане, он тонко подметил: «Разум, не имеющий почвы для сравнений, пребывает в растерянности» (Tocqueville, 1985, р. 59, 191).
Коллини, Уинч и Барроу отметили, что в XIX в. постулаты о сущности политических явлений и их истолкование в большей степени основывались на исторических индукциях, чем на предположениях о человеческой природе. Отчасти такое положение объяснялось простым ростом знаний о современных и исторических обществах. Империализм и колониализм позволили ввести в научный оборот европейских ученых и мыслителей колоссальное количество новых данных о ранее малоизвестных культурах — как сложных и необъятных, подобных той, которая сложилась в Индии, так и менее масштабных и более примитивных, распространенных, в частности, среди американских индейцев и африканских племен. Ранее удаленные и считавшиеся экзотическими области мира теперь стали более доступными, и отношения с ними требовали большей осмотрительности и сдержанности при объяснении причинно-следственных связей, чем в случаях, рассматривавшихся в свое время Макиавелли и Монтескье. В самом конце XIX в. в Оксфорде и Кембридже такие крупные ученые, как Е. А. Фриман, Ф. Поллок и Дж. Сили с оптимизмом стали говорить о том, что сравнительно-исторические исследования составляют основу для подлинно научного изучения политики (1874; 1890; 1896). Такая точка зрения нашла свое отражение в двух дипломных работах, подготовленных в форме доклада в Кембридже в 1897 г.: один из них был посвящен компаративной или индуктивной политической науке, а второй — аналитической или дедуктивной политике (Collini et al., p. 341 ff). Еще в 1843 г. Дж. С. Милль (1806—1873 гг.) писал в «Системе логики» о том, что компаративный метод в социальных науках в определенном смысле соответствует экспериментальному методу в естественных науках (Mill, 1961). Полтора столетия тому назад Милль, по сути дела, предвосхитил концепцию «наиболее сходной системной стратегии» Пшеворского и Тьюна (Przeworski, Teune, 1970).
В центре внимания Дж. С. Милля, А. де Токвиля, М. Острогорского, В. Вильсона и Р. Михельса была демократия в качестве альтернативы другим типам политических режимов. Каждый из них в той или иной степени возвращался к вопросу о «смешанном типе правления». Милль полагал, что для предотвращения коррупции и проявления разрушительного потенциала, скрытого в народных массах, основную роль в процессе принятия решений при демократическом правлении должны играть образованные, хорошо информированные и граждански ответственные люди. Токвиль нашел в американской юридической профессии примесь аристократизма, позволяющую сгладить уравнительные тенденции демократического правления. Острогорский и Михельс усматривали фатальную предрасположенность демократии к неизбежной трансформации в олигархию за счет постепенной бюрократизации массовых политических партий (Ostrogorski, 1964, vol. 2. Conclusion; Michels, 1949).
Эти тенденции XIX в. быстро уступили место современным стандартам о необходимости точности и логической связности в исследованиях политических явлений, которые были сформулированы при изучении свойств и легитимности правления.
Связующим звеном между европейской политической теорией и американской политической наукой первых десятилетий XX в. стала концепция «плюрализма»— одна из разновидностей проблематики «смешанного правления». Понятие государственного суверенитета, ассоциировавшееся с идеологией абсолютной монархии, в конце XIX—начале XX в. оспаривалось «плюралистами» как правого, так и левого толка. О. Гирке в Германии и Л, Дюгюи во Франции ставили под сомнение неограниченную власть центрального правительства (Gierke, 1868; Duguit, 1917). Политические теоретики консервативного направления, такие, как Дж. Фиггис, отстаивали автономию церквей и общин; представители левого крыла теоретиков, к числу которых, в частности, принадлежал Г. Ласки, выдвигали аналогичные требования в отношении профессиональных объединений и профсоюзов (Figgis, 1896; Laski, 1919).
Плодотворные идеи К. Маркса и 3. Фрейда, концепции таких великих социологов рубежа веков, как В. Парето, Э. Дюркгейм и М. Вебер, полемика по вопросу о суверенитете и плюрализме — весь этот комплекс проблем составил ту непосредственную интеллектуальную атмосферу, в которой начинала развиваться политическая наука XX столетия.
Г. Профессионализация политической науки в XX в.
Во второй половине XIX в. и в первых десятилетиях XX в. быстрый рост и процесс концентрации промышленного Производства в Соединенных Штатах наряду с разрастанием крупных городов, население которых в значительной степени составляли выходцы из небольших сельских населенных пунктов и иммигранты, привели к складыванию благоприятной ситуации для широкомасштабной коррупции. Она, в свою очередь, создала для дельцов от политики, обладавших значительными материальными возможностями, ситуацию, при которой несложно было организовать и дисциплинировать значительные массы малоразвитых избирателей, заполонивших такие крупные города, как Нью-Йорк, Бостон, Филадельфия, Чикаго, Сент-Луис, Канзас-Сити и др. Слова «босс» и «машина» как и ритмичные реформы были наиболее заметным явлением американской политической жизни в конце XIX—начале XX вв. Реформистские движения, вдохновленные идеологией эффективности и целостности и поддержанные городскими деловыми и профессиональными элитами, привлекали на свою сторону талантливых журналистов, лучшие средства массовой информации и представителей академических кругов. Подкуп политиков представителями корпораций, стремившимися заключить выгодные контракты, желание получить привилегии и защиту от государственных ограничений стали темой разраставшихся как на дрожжах публицистических «обличительных» материалов в прессе, раскрывавших перед общественностью неприглядную картину политической инфраструктуры, вовлеченной в процессы всевозможных злоупотреблений и махинаций, выявлявших «группы давления» и «лобби», глубоко пронизавшие и коррумпировавшие политические структуры на местном, региональном и федеральном уровнях.
В межвоенные годы американская политическая наука приняла вызов, брошенный этой политической инфраструктурой и «обличительной» публицистической литературой, которая раскрывала всевозможные нарушения и злоупотребления, и специалисты стали серьезно исследовать деятельность лоббистов и групп давления. П. Одегард написал об Американской антисалунной лиге, П. Герринг — о группах давления в Конгрессе, Э. Шатшнайдер о политике и тарифах, Луиза Резерфорд — об Американской ассоциации баров, О. Гарсо — об Американской медицинской ассоциации и т.п. (Odegard, 1928; Herring, 1929; Schattschnider, 1935; Rutherford, 1937; Garceau, 1941). Все эти работы, написанные в межвоенные годы, оставили свой след в развитии американской политической науки. Реализм и эмпиризм этих первых исследователей, изучавших то, что некоторые называют «теневым кабинетом» или «неформальным правительством», опираются на идеи многих представителей предшествующего поколения американских политических теоретиков, в том числе Ф. Гудноу и В. Вильсона (Goodnow, 1900; Wilson, 1887).
Чикагская школа
Таким образом, в первые десятилетия XX в. понятие «научного» изучения политики обрело более глубокое содержание. Такие выдающиеся представители европейской политической науки, как Конт, Милль, Токвиль, Маркс, Спенсер, Вебер, Дюркгейм, Парето, Михельс, Моска, Острогорский, Брайс и другие, заложили — или закладывали — основы для развития политической социологии, антропологии и психологии, благодаря которым исследование политических процессов приобретало собственный способ объяснения. Эмпирическое изучение властных и политических процессов проложило себе путь и в американские университеты. Однако в подавляющем большинстве изучение политики в американских университетах в те десятилетия методологически еще велось на базе юридических, философских и исторических дисциплин. Значение чикагской школы политической науки (20—40-е годы) состоит в том, что своими конкретными эмпирическими исследованиями она показала, что подлинное развитие политического знания возможно при организованной поддержке стратегии междисциплинарных исследований с применением количественных методологий. Другие авторы стали употреблять тот язык, которым Ч. Мерриам излагал свои взгляды в книге «Современное состояние политической науки» (Memam, 1931b; Catlin, 1964). Однако школа, основанная Мерриамом в 20-е годы нашего столетия, где работали многие его ученики, сделала большой шаг вперед в повышении требовательности к точности эмпирических исследований, убедительности выводов при изучении политических проблем и во введении институционального измерения.
Стать великим ученым-новатором своего поколения в области изучения политической науки Мерриаму помогло динамичное развитие Чикаго, где были накоплены большие материальные ресурсы и в первые десятилетия нашего века явственно прослеживалось стремление к развитию культуры, а также взаимосвязь его академической работы и политической карьеры. Надежды Мерриама на высокий политический пост рассеялись, когда в 1919 г. он потерпел поражение на выборах мэра Чикаго, после чего утратили всякий смысл его расчеты занять положение «Вудро Вильсона Среднего Запада» (Karl, 1974, ch. 4). Вместе с тем он не был способен всецело посвятить себя спокойной академической карьере. Годы, отданные городской политике, как и приобретенный в период войны опыт в области международных отношений и пропаганды, обострили его восприимчивость к «новым аспектам» политических исследований. Вскоре после возвращения в Чикагский университет из Италии, где работал на дипломатической службе по связям с общественностью, он опубликовал своего рода декларацию о намерениях под названием «Новые аспекты» (Merriam, 1931b) и с головой погрузился в различные исследовательские программы, проводившиеся под эгидой чикагского департамента образования, о которых говорили как о некой новой «школе» научных разработок. Мерриама с полным основанием можно назвать новатором в создании новых институтов в области науки: сначала он создал при Чикагском университете «Social Science Research Committee», в задачи которого входила финансовая поддержка наиболее многообещающих исследовательских проектов чикагских ученых, занимающихся гуманитарными проблемами, а некоторое время спустя стал инициатором создания аналогичной организации на общенациональном уровня.
Первая крупная исследовательская программа, работа над которой была начата в Чикагском университете, велась под руководством Г. Госнелла, получившего степень под руководством Мерриама в 1921 г., а с 1923 г. работавшего в должности ассистента. Он сотрудничал с Мерриамом в изучении установок шести тысяч избирателей во время выборов мэра Чикаго в 1923 г. (Merriam, Gosnell, 1924). Их отбор был проведен еще до появления вероятностной выборки на основе контрольного квотирования, которое позволило изучить демографические характеристики основных групп населения Чикаго. В то время применение контрольного квотирования, доверие к которому было подорвано в ходе выборов Трумэна — Дьюи в 1948 г., считалось искусством «высшего пилотажа» при опросе больших массивов населения. Опросы проводили студенты старших курсов Чикагского университета, подготовленные Мерриамом и Госнеллом. Госнелл продолжил это исследование, в ходе которого был проведен первый в истории политической науки эксперимент такого рода. Он выяснял воздействие на исход голосования направленной агитации, чтобы выявить различия между национальными и местными выборами. Техника проведения эксперимента, примененная Госнеллом (Gosnell, 1927), была достаточно строгой: участники экспериментальных и контрольных групп проходили тщательный отбор, опрашиваемых различным образом стимулировали, склоняя к сотрудничеству, полученные результаты анализировались на основе самых передовых для того времени статистических методологий. После этого Госнелл продолжил аналогичные исследования в Англии, Франции, Германии, Бельгии и Швейцарии. Раньше специалисты в области политической науки никогда не проводили такого рода экспериментов.
Г. Лассвелл (1902—1978 гг.), необычайно одаренный ученый из небольшого городка в Иллинойсе, сумел блестяще применить исследовательский подход Мерриама к политической психологии. Успехи, достигнутые им в возрасте от 20 до 40 лет, были поистине впечатляющими. С 1927 по 1939 г. он опубликовал шесть книг, причем все они были новаторскими, раскрывали неизученные ранее измерения и аспекты политики. В первой из этих монографий — «Технология пропаганды в мировой войне» (Lasswewll, 1927) — он ввел в научный оборот методы исследования массовых коммуникативных процессов (в 1935 г. в дополнение к этой работе Лассвелл издал почти не уступавшую ей по объему аннотированную библиографию под названием «Пропаганда и продвижение»). Она положила начало новому типу научной литературы о средствах массовой информации, пропаганды и связях с общественностью. Его вторая монографическая работа 1930 г.— «Психопатология и политика», — представляла собой исследование «глубинной психологии политики», проведенное на основе анализа деятельности конкретных политиков, из которых несколько человек имели патологические отклонения психики. В третьей книге — «Мировая политика и личная незащищенность», 1935 г., — рассматривались психологические основы и отдельные аспекты политического поведения личности, различные типы политических режимов и политические процессы. Четвертая работа Лассвелла 1936 г. — знаменитая «Политика: кто что, когда и как получает» — представляла собой сжатое изложение его общей политической теории; основное внимание в этой монографии уделялось взаимодействию между элитами, конкурирующими между собой в стремлении к достижению таких ценностей, как «материальное благополучие, общественное признание и безопасность». В 1939 г. ученый опубликовал еще один труд — «Мировая революционная пропаганда: чикагское исследование», в котором он вместе с Д. Блуменстоком исследовал воздействие мирового экономического кризиса на политические движения в среде чикагских безработных, заострив внимание на взаимодействии макро- и микрофакторов, оказывающих воздействие на политику на местном, национальном и международном уровнях. Кроме того, в те же годы Лассвелл опубликовал около двух десятков статей в таких периодических изданиях, как «The American Journal of Psychiatry», «Journal of Abnormal Psychology», «Scientific Monographs», «The American Journal of Sociology», «The Psychoanalytical Review» и т.п. Он стал первым исследователем взаимодействия физиологических и эмоциональных и когнитивных процессов, применявшим лабораторные методы анализа. За этот же период Лассвелл опубликовал несколько статей, в которых изложил результаты проведенных им экспериментов, выяснявших взаимосвязь между установками, эмоциональным состоянием, вербальным поведением и физиологическими параметрами политических деятелей. Для этого он проанализировал зафиксированные во время интервью показатели частоты пульса, кровяного давления, мышечного напряжения и т.п.
Наряду с Госнеллом и Лассвеллом, все свое время посвятившим осуществлению «чикагской революции» в области политологии, ведущие ученые факультета, в число которых входил сам Мерриам, его коллеги — К. Райт, занимавшийся международными отношениями, и Л. Д. Уайт, специализировавшийся на проблемах социального управления, — также сыграли большую роль в укреплении репутации чикагской школы. Мерриам (Merriam, 1931a) спонсировал подготовку и издание ряда книг по вопросу гражданского воспитания в США и Европе, которые с полным правом можно назвать предшественницами современных исследований политической социализации и политической культуры. В те же годы Райт (Wright, 1942) провел свое главное исследование о причинах войн, в котором проверил верность социологических и психологических гипотез количественными методами. Л. Уайт продолжил исследование тезиса лорда Дж. Брайса (Вгусе, 1888), ставившего вопрос о том, почему в Америке «лучшие люди не занимаются политикой». Его книга «Престижные ценности общественной деятельности», основанная на эмпирических исследованиях, вышла в свет в 1929 г.
Еще по теме Исторический обзор:
- ВВЕДЕНИЕ И ОБЗОР
- Обзор официальных внешнеполитических документов
- Общий обзор
- Общий обзор
- Общий обзор
- Глава 1. Общий обзор
- Глава 1 Общий обзор
- СТРАТЕГИЧЕСКОЕ РЫНОЧНОЕ УПРАВЛЕНИЕ: ОБЗОР ТЕМЫ
- Понятие и обзор теорий лидерства
- 21.5. Обзор практики рыночных реформ в России
- Обзор СМИ по «Проблемам и перспективам вступления Турции в ЕС»
- 24.4. Общий обзор управления рисками кредитования жилищного строительства