Общая постановка проблемы

Становление внутренней и внешней политики и системы нацио­нальной безопасности России, столь противоречиво и болезненно про­ходящее в последние почти двадцать лет, в первую очередь связано с нерешенной до сих пор проблемой национальной идентичности страны.

Кризис идентичности — это утрата Россией своего исторически сло­жившегося представления о самой себе. Что такое Российская Федера­ция как государство? Каково ее реальное положение в мире? Кто ее со­юзники и соперники? Где ее подлинные границы? Как они определя­ются? Как соотносится весь исторический опыт (как положительный, так и отрицательный) российской государственности с ее нынешним состоянием? Какова долгосрочная стратегия страны в ХХI в.? Ни по одному из этих вопросов ни у власти, ни у общества ясных и единых позиций не было и нет.

Сегодня трудно найти другую страну, граждане которой столь рас­ходились бы между собой в понимании своей геополитической, циви­лизационной, социально-экономической и прочей специфики и роли. Отсюда и главная угроза национальной безопасности: она связана с не­способностью вернуться на исторически преемственный путь нацио­нально-государственного развития и соответственно самоопределить­ся в качестве современного субъекта в мировой политике, в системе международных отношений и международного экономического разде­ления труда. Дальнейшее затягивание процесса национального само­определения чревато утратой Россией своих законных и естественных места и роли в мировой политике, а в более широком плане — в гло­бальном историческом процессе в целом. Как следствие, Россия может быть отодвинута на периферию мирового развития, что имело бы край­не негативные последствия не только для нее, но и для всего мира.

Несмотря на видимые успехи внутренней и внешней политики Рос­сии в последние годы, рискнем заявить, что именно такая перспектива грозит России в случае, если в ближайшее время она не преодолеет кри­зис национальной идентичности, т.е.

Основные дискуссии и политическая борьба в России в последние двадцать лет шли вокруг экономических и политических вопросов: как должна быть устроена экономика, какую роль должно играть государ­ство, как добиться того, чтобы народное хозяйство развивалось на бла­го всех граждан, каким образом создать политические и государствен­ные институты, чтобы они выражали волю народа и действовали в со­ответствии с нею. Хотя в обществе еще нет полного единодушия вокруг фундаментальных, цивилизационных ценностей, по перечисленным вопросам все же достаточное согласие есть. Практически никем, кроме политических маргиналов, мечтающих о равенстве в нищете, не оспа­ривается необходимость различных форм собственности, включая част­ную, а также рыночной экономики, хотя и с твердыми социальными гарантиями со стороны государства. Несмотря на тоску еще многих по «сильной руке» и «железному порядку», можно говорить об общем при­знании необходимости сохранения и последовательного развития ос­новных демократических институтов открытого общества: правового государства, гражданского общества, представительной демократии, свободы слова, средств массовой информации, творческой самореали­зации, совести, которые только и способны обеспечить достоинство человека и безопасность его семьи.

Однако по ряду важнейших перечисленных выше концептуальных вопросов, от понимания сути и способа решения которых зависит даль­нейшая жизнь народа и государства, такого согласия нет.

К сожалению, и представления о новой России той части междуна­родного сообщества, которую принято называть Западом, в настоящий момент в основном по-прежнему окрашены в негативные тона. На За­паде более или менее хорошо знают, чем она не должна быть, но не име­ют конструктивных идей и соображений относительно того, чем Рос­сия может и должна быть, вновь обретя свою национальную идентич­ность. Вряд ли, однако, было бы продуктивно обвинять в этом один лишь Запад.

Отсутствие стратегической самоопределенности, утрата государствен­ной идентичности, чувства национального самосознания ведет, как по­казывает всемирная история, к неспособности четко формулировать (а следовательно, отстаивать) национальные интересы, к их неизбежной подмене либо несбыточными, либо ущербными идеями и целями. В этом кардинальная причина того, что важнейшие внутри- и внешнеполити­ческие решения принимаются в России не на основе таких интересов, а исключительно на базе прагматических (зачастую лишь интуитивно ощу­щаемых) соображений. Однако, как говорил один из героев О’Генри, «пе­сок — плохая замена овсу». И решения, определяющие политику, а сле­довательно, и судьбу страны на десятилетия вперед, не могут быть осно­ваны лишь на прагматизме, даже если сегодня он кажется единственно возможным и верным. Кроме того, есть прямая причинно-следственная связь между отсутствием качественного (инновационного) экономиче­ского роста и нерешенностью проблемы национальной идентичности.

Поиск Россией своей национальной идентичности и соответствен­но определение национальной стратегии развития связаны также с про­исходящими в мире весьма противоречивыми процессами глобализа­ции. Эти процессы неизбежно наталкиваются на национальную иден­тичность как на препятствие своему естественному развитию. Возникает угроза поражения центрального идентификационного ядра, хранящего наиболее устоявшиеся, накапливающиеся порой тысячелетиями и по­тому наиболее прочные представления различных этнонациональных общностей о себе самих.

Сохранение и укрепление этого ядра, как представляется, и состав­ляет важнейшую задачу национальной безопасности, поскольку нацио­нальная идентичность является ее сущностной основой и одновременно важнейшим ресурсом конкурентоспособности в условиях глобализации. Причем для многих стран это не только означает выбор адекватной кон­курентоспособной стратегии развития, но и превращается в вопрос на­ционального выживания. При этом развиваются многообразные конф­ликты, исход которых зависит от прочности или рыхлости сложивших­ся национальных идентичностей, их бескомпромиссности и жесткости, невосприимчивости к новому или, напротив, их гибкости, способнос­ти к адаптивному изменению, обновлению без утраты культурных иден­тификационных ядер. Глобализация, перемалывающая национальную идентичность, создает, таким образом, новое поле конкуренции для национальных государств. Происходит своего рода квалификационный турнир таких ядер.

Такие государства, как СССР, Югославия, Чехословакия, распались во многом именно потому, что оказались неконкурентоспособными (хотя в каждом из этих случаев были и другие, особые причины для де­зинтеграции). В конце ХХ в. на грани распада оказалась Российская Федерация. Сегодня на прочность уже испытывается Китай. Завтра под ударом могут оказаться и другие внешне вполне успешные и устойчи­вые государственные образования.

Утрата национальной идентичности ведет, как показывает мировая практика, к потере не только национальных ценностных ориентиров, но и значительной части национального суверенитета государств. Это в свою очередь означает отказ от собственных национальных интересов, неспособность этих государств к самостоятельной как внутренней, так и внешней политике. И напротив, четкое самоопределение, твердая опора на национальные идентификационные коды открывает возмож­ность проводить свой собственный внутри- и внешнеполитический курс, основанный на глубоко осознанных и четко сформулированных национальных интересах.

В условиях повсеместного и всеобъемлющего кризиса национальной идентичности каждое государство, даже из числа тех, которые доброволь­но и сознательно передают значительную часть своего национального суверенитета более мощным государствам и межгосударственным объе­динениям, делает все возможное для его преодоления.

С другой стороны, тупо сопротивляться процессам глобализации не только невозможно, но и контрпродуктивно. Овладев ее «правилами игры», следует использовать те возможности, которые она предостав­ляет, а желательно — влиять на эти правила. Необходимо по возможно­сти быть не только объектом, но и субъектом глобализации. Каждая без исключения страна является ее объектом. Но лишь немногие — субъек­тами. Например, Япония — это и объект, и субъект глобализации. Ис­пытывая давление американизации, она является ее объектом. Но транс­формируя заимствованные ценности, она выступает в роли субъекта глобализации, передавая их в адаптированном виде азиатским странам.

Исходя из этого, для преодоления кризиса национальной идентич­ности, на наш взгляд, мало заявить, что Российская Федерация являет­ся «продолжательницей СССР». Необходимо четко и недвусмысленно объявить права нынешней России на ее тысячелетнее историческое на­следство, пока никем всерьез не оспариваемые. Ибо только такой шаг России позволит ей сохранить центральное идентификационное ядро, обеспечивающее ее субъектную устойчивость, государственную и ци­вилизационную жизнеспособность, а также конкурентные преимуще­ства в современном мире.

Казалось бы, новая Россия это уже сделала. Еще в Послании по на­циональной безопасности Президента Российской Федерации Феде­ральному Собранию от 13 июня 1996 г. (до сегодняшнего дня единствен­ном послании по этим вопросам) декларировано: «С точки зрения ис­торической Россия — наследница Древней Руси, Московского царства, Российской империи, продолжательница Союза ССР».

Однако такая декларация не дает четкого представления о том, на какое, собственно, историческое наследство претендует Российская Федерация, что она принимает, а что отвергает из своего прошлого. С юридической точки зрения Российская Федерация не может быть пра­вопреемницей одновременно Российской империи и СССР, который, как известно, был построен на принципах отрицания и отмены законов империи. Кроме того, с точки зрения исторической все эти этапы рус­ской истории — периоды разной кратности (продолжительности), к которым неприменимы одинаковые критерии и оценки. Что такое 73 года? Это миг по сравнению с тысячелетней русской историей. А что такое тысяча лет? Тысяча лет — это период, который человек логичес­ки, эстетически и даже нравственно не в состоянии осмыслить. Это орга­ника, почва, из которой мы выросли. Это то, что мы никакими силами не можем изменить. Это выше сил не только отдельного человека, но и поколения, даже, может быть, нескольких поколений людей. Необхо­димо четко понимать, что на протяжении этой тысячи лет также были разные периоды: и столетние, и десятилетние, у каждого из которых свое лицо. Например, мы можем определенным образом оценивать период Великой Смуты и самозванства, но это не значит, что мы переносим эту оценку на весь XVII век.

Слабую тень идеи о правопреемстве можно найти в преамбуле дей­ствующей Конституции РФ, в словах «возрождая суверенную государ­ственность». Но это не ответ на главный вопрос, а именно — какую ис­торическую правовую традицию продолжает наше государство?

Наконец, между декларацией и взвешенной, хорошо осмысленной и твердой политикой дистанция огромного размера. Мало сделать заявле­ние, важно показать, что из него следует в плане принятия реальных по­литических мер, совершения практических шагов на уровне государства в области восстановления духовного, культурного, правового и истори­ческого преемства с исторической Россией как единственно возможной основы ее возрождения. А затем принять эти меры и совершить эти шаги.

Для начала зададимся простым вопросом: почему проблема нацио­нальной идентичности, а соответственно и национальных интересов практически никогда не возникала в СССР?

Да потому, что советские интересы и интересы национальные — вещи не только совершенно разные, но и во многом диаметрально про­тивоположные. Интересы СССР носили глобальный, а не нацио­нальный характер, поскольку были связаны с реализацией глобального всемирно-исторического проекта, альтернативного западному, впрочем, столь же глобальному — в пространстве и во времени — проекту. Совет­ский эксперимент обошелся России в десятки миллионов жизней и еще в десятки миллионов неродившихся людей. Территория исторической России подверглась невиданной перекройке в пользу национальных республик. А национальный образ жизни, русская культурная идентич­ность утонули в глобальном коммунистическом проекте.

У любого государства, имеющего представление о себе самом, есть четкая иерархия национальных интересов. Они могут быть краткосроч­ными (3—5 лет), среднесрочными (10—20 лет) и долгосрочными (30—50 лет). Наконец, есть и «вечные» национальные интересы, связанные с защитой и развитием народа (этноса), территории, на которой он жи­вет (если хотите, жизненного пространства), и образа его жизни (наци­ональной и культурной идентичности). Ни одной из категорий этих интересов внутренняя и внешняя политика СССР не отвечала. Сегод­няшняя Россия пытается сформулировать некоторые краткосрочные национальные интересы, однако представления о «вечных» нацио­нальных интересах у нее пока нет. А потому вновь и вновь встает вопрос о ее национальной идентичности.

Запрос на «национальное» (концепцию национальной безопаснос­ти) в свое время впервые сделал «поздний» СССР, когда партийная но­менклатура от самостоятельного исторического проекта отказалась. Тогда моментально и возник вопрос о национальной идентичности: кто мы? откуда мы? куда идем?

К сожалению, на том этапе проблема решена не была (созданная М. Горбачевым и А. Яковлевым «комиссия Ю. Рыжова» по выработке концепции национальной безопасности бесславно провалилась). Тогда «прорабы перестройки» объявили целью «вхождение СССР в мировое цивилизованное сообщество», т.е. по существу объявили о своей неспо­собности «тянуть» самостоятельный исторический проект и ввиду это­го поставили новую задачу — войти в чужой, западный либеральный проект. И никто — ни М. Горбачев, ни А. Яковлев, ни Э. Шеварднад­зе — не озаботился вопросом о том, на каких, собственно, условиях это произойдет. В результате была осуществлена попытка войти в чужой про­ект за счет отказа от своей субъектности, т.е. идентичности. Именно тог­да высшее руководство СССР по существу выбросило на свалку истории советскую идентичность, не предложив вместо нее никакой другой.

Последствия не заставили себя долго ждать. Советская идентичность мгновенно раскололась на пятнадцать национальных идентичностей союзных республик, что неизбежно привело к обвальному распаду все­го «советского мира». Сначала распалось контролируемое Москвой меж­дународное коммунистическое движение, потом — СЭВ и Организа­ция Варшавского договора, а затем и сам СССР. И немудрено. Кто ска­зал, что «интегрироваться в мировое сообщество» следует одновременно и в качестве единого международного субъекта? А почему нельзя интег­рироваться частями? И с разной скоростью?

Вот почему и в России (в той, что от нее осталось) вопрос о нацио­нальной идентичности стал вопросом выживания страны, ее террито­риальной, не говоря уже о культурной, целостности. Двадцать лет шел мучительный поиск такой идентичности. И, казалось бы, страна стала выходить на решение этого вопроса, что отражено в важнейших доку­ментах по национальной безопасности последних лет. Тем не менее и задачу «интеграции в мировое сообщество» никто не отменил, а глав­ное — никто не сказал, на каких условиях мы готовы это сделать. Если на любых — будь то в качестве периферии мирового капитализма, сырьево­го придатка постиндустриальных стран или кладбища радиоактивных отходов, — то тогда следует приготовиться к тому, что на повестке дня вновь встанет проблема территориальной целостности России. Почему «интегрироваться в мировое сообщество» Чечня, например, не может через Турцию; Калининград — через Германию; Курилы — через Япо­нию; Сибирь — через Китай, а Татарстан, скажем, через Швейцарию?

Если своей политикой мы ежедневно подтверждаем, что у России нет собственного исторического проекта, нет собственной субъектности (идентичности), то как тогда можно возражать против того, что наши регионы будут говорить напрямую с США, т.е. со страной, где эта субъектность есть и которая является цитаделью именно того проекта, куда Россия сама страстно хочет «интегрироваться» по существу на любых условиях? Любой прагматически мыслящий региональный политик (Шаймиев, Рахимов или Кадыров) немедленно поедет — но не в Моск­ву, а в Вашингтон — за инструкциями о том, как лучше «интегрировать­ся» в мировое сообщество.

Конечно, вероятность распада России сейчас гораздо меньше, чем это было в отношении СССР в 1991 г. Но зачем же наступать на те же грабли второй или третий раз? Ведь уже многократно доказано, что игра на чужом поле, в особенности если не очень хорошо знаешь и это поле, и правила игры, к добру не приводит. Но, похоже, грабли — это наш «национальный вид спорта».

В контексте всемирной истории советский и имперский периоды имеют немало схожего. Как и СССР, Российская империя опиралась на масштабную, универсальную и идеократическую парадигму развития, в известной мере оппонировавшую парадигме западного развития. Как и советская, имперская государственность России не была узконацио­нальной, т.е. чисто русской. Вопреки известному клише, запущенному большевиками, Российскую империю, которая формировалась на про­тяжении целого тысячелетия, вряд ли безоговорочно можно назвать «тюрьмой народов».

Русскую историю, конечно, ни в коем случае нельзя идеализировать. В ней были периоды не только высочайших нравственных взлетов, но и глубоких моральных падений. Но ею, безусловно, можно и нужно гор­диться. Это история не только завоеваний, но и во многом добровольно­го политического, хозяйственного и административного союза земель, этносов и культур, скрепляемого общегосударственными ценностями и интересами, идеей общего блага. Для многих народов вхождение в состав российского государства стало возможностью выживания и развития, сохранения культурной и конфессиональной идентичности и самобыт­ности. Далеко не все народы были присоединены к нему путем военного насилия. Некоторые из них с оружием в руках боролись за присоедине­ние к России, которая была им духовно близка, а в ряде случаев выпол­няла по отношению к ним освободительную и цивилизаторскую миссию. Малые народы, или субэтносы, в свое время предпочли существование в пределах русского этноса, сравнительно более терпимого к ним, из-за опасности уничтожения другими, менее терпимыми этносами. Приня­тые в лоно Большой России, они должны были быть не соперниками, а соратниками в исполнении Общего Дела и предназначения. В силу сво­ей географии Россия стала естественным убежищем эмигрантов с Запада и с Юга. Взаимная открытость русских и тянущихся в Россию инород­цев, подвижников самых разных культур и религий, привела к созданию на огромной евразийской территории единой этнической общности — российского суперэтноса. Оказавшись центром этнического и культур­ного притяжения не только славян, но и других сопредельных народов, русский народ был в большей степени «российским», чем «русским», и в силу этого никогда не был «нацией» в западном смысле слова.

Никогда не была Россия и империей западного типа. История Рос­сии — это история страны, которая осваивала новые территории, и ис­тория государства, которое стремилось подчинить себе изначально сти­хийный процесс монастырской и крестьянской «колонизации». Соб­ственно, изначальная, «малая» Россия не могла похвастаться по сравнению с «колониями» ни повышенным благосостоянием населе­ния, ни сформировавшимся третьим сословием, ни активно развиваю­щейся за счет колониальных инвестиций социальной инфраструктурой.

И в киевский, и в московский, и в петербургский периоды своей истории она формировалась именно как Большая Россия, замысленная не только как наследница вселенской идеи Первого, а затем и Вто­рого Рима («Москва — Третий Рим»), но и как основной исторический субъект осуществления вековой мечты человечества — построения Цар­ства Божиего на земле. Этот исторический путь, по которому шли по­коления и поколения русских людей, во многом предопределил судьбу России в ХХ в., когда она, единственная из стран Европы, не оказала должного сопротивления коммунистической идее.

Однако российский имперский опыт и опыт советский, коммунис­тический — и по замыслу, и по историческим результатам — полярно противоположные и во многом взаимоисключающие. И сходство меж­ду ними чисто внешнее. Нельзя ставить знак равенства между больше­вистским государством «рабочих и крестьян» — СССР — и православ­ной Российской империей, как нельзя ставить знак равенства между коммунизмом и христианством. Нельзя ставить знак равенства между государством, каким был Советский Союз, и страной, которой являет­ся историческая Россия. Между Российской империей и СССР имеет­ся непримиримое противоречие, которое делает эти государства анта­гонистами и в правовом, и в историческом контексте. В октябре (а в бо­лее точном юридическом смысле уже в феврале—марте) 1917 г. была прервана преемственность российской государственности и российс­кой истории в целом. Путь, по которому Россия шла почти тысячу лет, был внезапно прерван. Великая страна, органически сцементирован­ная русским суперэтносом, русским духом, культурой и языком, была превращена в псевдопролетарское, псевдоинтернациональное государ­ство, целостность и единство которого сохранялись насилием и ложью.

Кроме того, в отличие от монархической России СССР стал государ­ством безбожным и антинациональным. Даже воинствующе атеистичес­ким и космополитическим. Ведь субъектом Истории большевики объя­вили не православный русский народ, а безбожный пролетариат, кото­рый «не имеет своего отечества» и которому «нечего терять, кроме своих цепей». Большевики попытались использовать русских как материал для коммунистического эксперимента, а саму Россию — лишь как плацдарм («вязанку хвороста») для мировой пролетарской революции. В отличие от русских самодержцев, которые расширяли Империю, сосуществуя с другими государствами и народами, они вознамерились поставить под коммунистические знамена весь мир. Герб СССР — это земной шар, а не двуглавый орел Евразии. Третий Интернационал никогда не мыслил ни имперски, ни национально. Большевики не только пели «отречемся от старого мира», но и действительно, причем официально, отреклись от всей российской истории, отведя ей роль лишь предыстории, объявив, что с 1917 г. начинает свою историю государство нового типа — советс­кое. Впервые в истории революций был единовременно отменен абсо­лютно весь корпус российских законодательных и иных правовых актов. Было заявлено и об отказе признать долги царской России как «чужого государства». Наконец, в 1922 г. страна получила название, никоим обра­зом не связанное с ее исторической государственностью, — «Союз Со­ветских Социалистических Республик». Само это наименование уникаль­но. Например, США — полиэтническое образование, но по его назва­нию хотя бы понятно, где находится страна. А на каком материке земного шара существовал СССР, из его названия неясно.

Таким образом, и юридически, и политически, и духовно Советское государство отказалось признать себя правопреемником исторической России. А так происходит лишь тогда, когда страну завоевывает вне­шняя сила, с презрением относящаяся к аборигенам. Но порой даже захватчики не делают с покоренными странами того, что духовно и фи­зически сотворил коммунизм в России.

Альтернатива большевистской диктатуре в России конечно же была. Это развитие по пути буржуазно-демократической республики, скорее всего парламентского типа, возможно, с сохранением номинальной монархической верховной власти, как это произошло в Великобрита­нии, Нидерландах, Испании и ряде других стран Европы. К 1917 г. всем ходом своей мучительной истории Россия подошла к конституционно­му перерастанию в демократическое федеративное государство со сво­им достойным местом в сообществе цивилизованных стран, но была ввергнута большевиками в пучину социальных, политических и нацио­нальных потрясений.

Может ли новая Россия с учетом сказанного предъявить права од­новременно на историческое наследство СССР и Российской империи? Или это ложный выбор, который нам хотят навязать наши противни­ки? Ведь, с одной стороны, если Россия делает выбор исключительно в пользу СССР, о национальной идентичности вряд ли вообще можно го­ворить, поскольку советский исторический проект по определению был антинациональным, отрицающим исторический опыт Российской им­перии, да и всю историю России до 1917 г. С другой стороны, если Рос­сия, отказавшись от коммунистической идеологии, будет строить свое дальнейшее историческое бытие на отрицании СССР, она не сможет принять на себя и советское наследство, составляющее не только отри­цательный, но и положительный исторический опыт. В обоих случаях Россия теряет всякие ориентиры в историческом времени и простран­стве, погружаясь в некую «черную дыру» всемирной истории и переста­вая быть историческим субъектом в целом.

Выход из этой дилеммы может быть лишь один: принять на себя и заслуги, и грехи как Российской империи, так и СССР. Для этого надо понять, что история страны непрерывна. Отношение к различным пе­риодам и моментам национальной истории может быть разным. Следу­ет понимать и признавать ошибки и заблуждения, которые приводили к поражениям и потерям. Но одновременно свою историю нужно ува­жать, какими бы трагическими ни были некоторые ее страницы. Ни одна часть национального исторического бытия не должна быть потеряна, и ни одна секунда ее исторического времени не может быть объявлена бессмысленной. Только так и можно «вернуться» в историю всемирную в качестве ее полноправного субъекта.

При этом, на наш взгляд, в отношении СССР, который отказался быть правопреемником Российской империи, должна быть применена не доктрина исторической и правовой преемственности, а доктрина континуитета, предполагающая, что новая Россия является не наслед­ницей, а всего лишь продолжательницей того международного субъек­та, каковым был Советский Союз.

В принципе эта идея и отражена в Послании по национальной бе­зопасности от 13 июня 1996 г. и в последующих документах по вопросам национальной безопасности. Однако там не говорится, в чем разница между наследницей и продолжательницей и какие конкретные полити­ческие и правовые акты должны последовать после признания того об­стоятельства (для нас бесспорного), что Россия является одновременно исторической и правовой наследницей Российской империи и между­народно-правовой продолжательницей СССР.

Внести ясность в этот вопрос — долг и обязанность не только поли­тического руководства страны, но и российского политического класса в целом: ведь от этого зависят перспективы возрождения России как мощной и процветающей державы XXI в.

При этом следует искать такой путь ее развития, который основывал­ся бы на преемственности российских исторических традиций и ценнос­тей при одновременном их сочетании с основополагающими демократи­ческими нормами и принципами, записанными в Конституции 1993 г. и в других основополагающих положениях и правовых документах уже но­вейшего периода российской истории. Не стоит опасаться, что демокра­тическая государственность и следование фундаментальным ценностям могут ущемлять самобытность России. Демократизация, становление правового государства не означают утраты самобытности. Наоборот, толь­ко правовое государство и является единственно надежным способом обеспечения действительно самостоятельного, самобытного развития. Демократическая ориентация, доверие к обществу и открытость — именно это и предполагает возможность «самому быть». Все остальное — не са­мобытность, а попытки навязать народу чьи-то сугубо личные или кор­поративные представления о российской самобытности.

Методы и пути реформ (экономических, политических, социальных, правовых и т.д.) могут быть предметом дискуссий, но для национальной элиты любой страны необходимо наличие определенных ценнос­тей и понятий общенационального значения, о которых не спорят. Вок­руг этих фундаментальных ценностей, общего взгляда на определяю­щие вехи истории и должно сложиться национальное согласие, столь необходимое для устойчивого и демократического развития страны, а также для осторожной, взвешенной и тщательно просчитанной интег­рации России в мировое сообщество, в мирохозяйственную трансна­циональную систему ХХI в.

Объединяющим фактором российского общества, субъектом его развития на современном этапе национальной истории должны высту­пить отечественной капитал и отечественная элита, а их идеологией — демократический патриотизм, свободный от радикализма и изоляцио­низма национал-патриотов и реваншизма современных коммунистов. От скорейшего формирования и выступления на политической арене этой интеллектуальной, политической и финансовой силы будут зави­сеть безопасность и развитие России в XXI в., процветание ее народов.

После завершения коммунистического эксперимента Россия стол­кнулась с атомизацией общества, во многом объективной и неизбеж­ной для любой исторической трансформации подобного масштаба, а во многом явившейся результатом плохо продуманных реформ 90-х го­дов прошлого века, когда каждого гражданина превратили в люмпена, поставив перед проблемой физического выживания. Страна должна найти способ соединиться в качественно новую консолидированную общность, что является непременным условием превращения люмпе­нов в граждан. Новая российская идентичность должна быть основана на сочетании русского и отчасти советского позитивного историческо­го опыта, дополненного теми демократическими механизмами, кото­рые во всем мире уже доказали свою эффективность. Новая модель на­ционального развития должна учесть весь опыт катастроф, сопровож­давших российскую историю, и содержать эффективные механизмы их предотвращения в будущем.

Исходя из вышесказанного, в первой главе настоящей монографии дается общий анализ процессов глобализации, влияющих на нацио­нальную идентичность вообще и на национальную идентичность Рос­сии в частности; во второй главе исследуются конфессиональное изме­рение российской идентичности, роль и место православия в становле­нии, сохранении и укреплении национальной идентичности России; в третьей главе рассматриваются основные краткосрочные, среднесроч­ные и долгосрочные последствия трансформации национальной иден­тичности в советский период развития России; в четвертой главе оце­ниваются современные либеральные ценности и основы традиционной национальной идентичности России в свете их исторического станов­ления; в пятой главе рассматривается классическое и современное евразийство как попытки найти новую российскую идентичность; в шес­той главе анализируются этнические аспекты российской идентичнос­ти, соотношение и сопоставимость имперских и национальных стерео­типов; в седьмой главе анализируется национальная идентичность в свете проблемы правопреемства Российской Федерации в отношении исторической России; в восьмой главе рассматривается внешнеполи­тическое измерение идентичности новой России; в заключительной, девятой главе ставятся вопросы о том, как к России относятся в мире, как воспринимают нашу элиту, почему пробуксовывает интеграция Рос­сии в евроатлантическое сообщество, какая Россия нужна современно­му миру, может ли она стать одним из мировых лидеров.