Постсоветский либерализм
Крах коммунистического проекта в 1991 г. в свою очередь привел к возрождению идей либеральной демократии, открытого общества, рыночной экономики и правового государства. Вполне естественно, что более чем семидесятилетнее господство тоталитарного режима актуализировало многие либеральные (в том числе и классически-либеральные) представления, а в период агонии коммунистической системы и вскоре после ее окончательного краха произошел всплеск общественного интереса к либеральным идеям.
К сожалению, однако, российская либеральная революция сопровождалась удивительным интеллектуальным убожеством, отсутствием хоть сколько-нибудь оригинальных и политически эффективных идей. В целевой детерминации самое далекое будущее определяет более близкое, это близкое в свою очередь — ближайшее. Поэтому нельзя обрекать себя на действия вслепую в погоне за ближайшими результатами, не учитывая результаты более отдаленные и общие, могущие оказаться решающими. В этой связи, прежде чем приступать к либеральным реформам, следовало бы озаботиться вопросом: могут ли открытое общество, рыночная экономика, правовое государство в их западном варианте и все, что с ними связано, в принципе стать основой русской жизни? Этого, однако, сделано не было. Отечественные либералы не учли, что «чистый либерализм» не существовал ни в одной стране мира; тем более он был невозможен в России, в которой особенно сильны ценности не либерального, а консервативного толка.
Объективно либеральная направленность и настроенность массовых действий, которые развертывались под классическими лозунгами европейских революций прошлых веков — свободы и прав человека, равенства и народного суверенитета, — по большому счету должны были бы сделать неуместными дальнейшие разговоры о чуждости российского менталитета либеральной идее. Однако интеллектуальное бессилие либеральной отечественной интеллигенции, не сумевшей дать даже адекватное теоретическое объяснение развернувшимся процессам, привело к тому, что широкая либеральная волна, образовавшаяся в обществе в конце 1980-х — начале 1990-х годов, опрокинулась и разбилась, не успев вынести на себе институциональных, конституционно-правовых и нравственных основ нового общества.
Здесь можно согласиться с Е. Ясиным: в конце 1980-х — начале 1990-х годов в России еще не было настоящей демократии. Это был вздох свободы, национальный подъем, локализованный в отдельных городах против коммунистов, отрицание тоталитаризма. Поэтому правильнее было бы назвать сложившийся тогда политический режим протодемократией, поскольку она не опиралась на зрелые демократические институты. Однако этап протодемократии продержался недолго.
Рубежными здесь были события октября 1993 г., когда власть, называвшая себя либеральной, под аплодисменты Запада расстреляла законный российский парламент и без всякого обсуждения буквально навязала обществу Конституцию 1993 г. Е. Ясин полагает, что тогда Б. Ельцин совершил государственный переворот и положил начало «управляемой демократии». Уже тогда его команда цинично предала либеральные ценности и оттолкнула от себя честных и порядочных русских либералов. Столь же цинично она действовала и в 1996 г., когда провела в Президенты РФ «всенародно избранный труп». С этого момента — а вовсе не после появления на политической арене В. Путина — в России складывается «управляемая демократия», которая становится лишь другим названием (эвфемизмом) авторитарного, или, по меткому определению российского юриста М. Краснова, персоналистического режима. Все последующие события — назначение Президентом РФ В. Путина, выборы 1999—2000, 2003—2004, 2007—2008 гг., которые были превращены в фарс, в «спектакль для дураков», — явились следствием предательства либеральных ценностей нашей властью в начале 1990-х.
Уже к концу десятилетия либеральных реформ, особенно после дефолта 1998 г., для всякого непредвзятого наблюдателя стало очевидно, что либерально-демократический этап постсоветской революции подошел к своему завершению. Россия вступила в закономерную фазу любой послереволюционной истории, для которой характерны апатия народа, его глубокое отчуждение от власти, а во многих случаях и неприкрытая ненависть к «реформаторам», многократно усилившаяся в нашем случае из-за ошибок, некомпетентности и коррумпированности государственного аппарата.
Это было связано не только с идейным вакуумом, возникшим в результате разрушения марксистско-ленинской идеологии, но и с чисто эмоциональным разочарованием в реформах, «утраченными иллюзиями» относительно либеральной панацеи от всех российских бед, потерей обязательных ценностей, а вместе с ними и всего образно-ассоциативного ряда, содержащего представления о смысле деятельности общества, властных отношениях, моральных устоях и т.д.Сосредоточив в 1991 г. в своих руках все рычаги власти, наши «либералы» (они же радикал-демократы) не преследовали социальную цель — обеспечение благополучия человека и его семьи, а решали конкретную политическую задачу формирования нового собственника любым, в том числе и криминальным путем. К сожалению, они не озаботились созданием эффективного и справедливого механизма разгосударствления собственности, четко определяющего критерии, условия, требования при его проведении, основанные на ясной и понятной гражданам России правовой основе. Политика России с 1991 г. была связана не с разгосударствлением, а с «приватизацией» собственности, в ущерб интересам подавляющего большинства граждан России.
В результате Россия оказалась отброшенной к эпохе первоначального накопления капитала, а государство, освобожденное от социальной ответственности перед обществом, приобрело криминальный характер. 40—60% валового национального производства оказалось под контролем теневой экономики и организованной преступности. В других секторах — потребительские рынки, недвижимость, банки — этот процент оказался еще выше. Произошло сращивание теневой экономики, организованной преступности и коррупции. Большинство российского трудоспособного населения было втянуто в криминальные отношения на правах рабочей силы, клиентов, потребителей и партнеров. Это неизбежно повлекло за собой ломку психологических стереотипов поведения, утверждение мотивов безудержного потребительства и стяжательства, пренебрежение общественными нормами поведения и ответственностью личности перед обществом, признание нормой личное обогащение любой ценой и участие в незаконных экономических, хозяйственных и трудовых процессах как способ физического выживания.
Воспроизводство преступности в этих условиях стало повседневным элементом хозяйственной жизни и наиболее прибыльным видом деятельности.Все предпринятые в последующем меры — реформа уголовного законодательства, реформирование банковской системы, ужесточение, а затем ослабление налогового режима — оказались бесплодными, поскольку не был справедливо и на основе закона решен главный вопрос — о собственности. Борьба с преступностью потерпела сокрушительное поражение, так как она не затронула источник формирования преступлений в экономической области. А именно экономические преступления составляют сегодня около 60% всех преступлений, и именно они наносят наибольший экономический и социальный ущерб интересам граждан России и их семей, ставят под вопрос перспективу выживания и развития страны в целом.
Между государством, присвоившим себе все права, принадлежащие личности и обществу при коммунистическом режиме, и государством, отказавшимся нести ответственность за состояние и развитие общества, безопасность человека и его семьи при радикал-демократах, разница оказалась небольшой. И в том, и в другом случае жертвой стала личность, ее достоинство, благополучие и даже само физическое выживание. Политика радикал-демократов еще раз подтвердила: ни о каких свободах и правах не может быть и речи, если эти права и свободы не гарантируются и не обеспечиваются материально, не имеют под собой экономической основы, не защищаются государством.
Все предлагавшиеся властью в эти годы рецепты и попытки их претворения в жизнь — финансовая стабилизация, распродажа по бросовым ценам госсобственности и получение этим путем, а также ограблением национальных естественных монополий, необходимых средств для латания дыр в госбюджете, больше напоминающем Тришкин кафтан, и решения социальных проблем (пенсии, зарплаты), привлечение иностранных инвестиций, получение кабальных займов и т.д. — не решали и не могли вывести страну из кризиса и лишь незначительно задерживали развитие кризисных явлений, порождая вместе с тем все новые проблемы.
Более того, все эти меры, в основе которых лежала приватизация (передел), а не разгосударствление собственности (формирование многоукладной рыночной экономики), породили космополитическую финансовую олигархию, непосредственные интересы которой никогда не были связаны с развитием национального промышленного капитала. Главными источниками их обогащения были финансовые спекуляции, паразитирование на бюджетных средствах, финансовые операции с недвижимостью и стратегическими товарами, в том числе и сугубо криминального характера, активное участие в операциях, связанных с теневой экономикой, посредничество и краткосрочное кредитование под высокий процент как наиболее быстрый способ получения значительных финансовых средств. Такая политика привела к застою в производственном секторе, сокращению рабочих мест, потере своего собственного внутреннего рынка и конкурентоспособности на рынке внешнем.Двадцатилетний период «капитализации» российского общества, да еще в форме первоначального накопления капитала, продемонстрировал ущербность этой модели, вызвав кризисное состояние общества в экономической, политической, духовной и нравственной сферах. Он обнажил в открытой и острой форме всю сумму опасных внутренних и внешних противоречий, способных не только окончательно разрушить национальную безопасность страны, ее территориальную целостность, но и продемонстрировал социальную ограниченность «дикого капитализма» — недостаток, от которого весь мир стремится если не избавиться, то существенно ограничить.
В результате в конце ХХ — начале ХХІ в. Россия оказалась вынужденной решать проблему, которую российский философ Б.Капустин назвал «проблемой Гоббса»: как создать из миллионов эгоизмов частных лиц жизнеспособный социум. С этой проблемой Запад, как известно, столкнулся и достаточно успешно решил еще на заре Нового Времени (!).
Наши либералы не учли, что сам по себе частный эгоизм, если даже предположить, что он является главной исходной мотивацией любой человеческой деятельности, не может «сделать людей полезными друг другу» (классическая формула либерализма Б.
Мандевиля), а следовательно, стать строительным материалом для какого бы то ни было человеческого сообщества. Ведь для удовлетворения своих личных вожделений и аппетитов человек может счесть более рациональным средством не обмен услугами с другим частным лицом, т.е. вступление с ним в цивилизованные отношения на основе взаимной выгоды и определенных правил, а обман, насилие, грабеж или убийство. Примат собственной пользы не является даже малейшей основой для формирования элементарных правовых отношений, уже не говоря об отношениях морально-нравственных, составляющих фундамент любого известного до сих пор общества. Из такого примата, следовательно, в принципе не может выводиться и та «система всеобщей взаимной полезности», внутри которой только и может функционировать «невидимая рука» рынка, описанная одним из первых экономических либералов А.Смитом. Мотивация собственной пользы неотвратимо ведет к ситуации, описанной В.Соловьевым: в ответ на вопрос миссионера готтентоту, знает ли он различие между добром и злом, последний отвечает: «Конечно, знаю. Добро — это когда я украду чужой скот и чужих жен, а зло — когда у меня украдут».Это и есть та проблема, которую поставил Т. Гоббс, — проблема перевода частного эгоизма вообще в то его особенное проявление, которое можно назвать в самом широком смысле «экономическим интересом». Если это удается, то экономический интерес становится основой социально упорядоченной формы обменно-предпринимательской деятельности и рыночной экономики в целом. При этом, по Т. Гоббсу, ни теоретически, ни практически невозможно построить жизнеспособное общежитие людей, если они являются лишь частными лицами со своими частными интересами. В последнем случае люди неизбежно погружаются в состояние «войны всех против всех», которое, по сути, является небытием всех, т.е. отсутствием социального бытия вообще. Для того чтобы стать социальным бытием, частные лица должны стать чем-то большим (гражданами) или чем-то меньшим (рабами), чем просто частные лица. В первом случае это равенство частных лиц в свободе (в качестве свободных граждан государства), а во втором — равенство частных лиц в страхе (в качестве рабов, точнее, политических рабов, обладающих свободой частнохозяйственной деятельности). При этом различие между свободным гражданином и рабом состоит лишь в том, что свободный гражданин служит только государству, а раб — еще и одному из граждан. Сущностной разницы между гражданином и рабом у Т. Гоббса, таким образом, нет, поскольку и «свободный» гражданин в конечном счете подчинен государству. Существо же, не составляющее элемент государства, по Аристотелю, «есть либо животное, либо божество». Отсюда Т. Гоббс делает свой фундаментальный вывод: граждан и рабов объединяет и скрепляет в человеческое общество равенство в страхе, а отнюдь не частный интерес. «Хотя количество полезных благ в этой жизни можно увеличить посредством взаимных услуг, но в гораздо большей степени это достигается благодаря господству над другими, чем благодаря сообществу с ними; поэтому вряд ли кто-либо сомневается в том, что, если бы не страх, люди от рождения больше стремились бы к господству, чем к сообществу. Итак, следует признать, что происхождение многочисленных и продолжительных человеческих сообществ связано... с их взаимным страхом». Итак, по Гоббсу, всеобщий и взаимный страх, а не смитовская «склонность к торговле, к обмену одного предмета на другой» является движущей силой, создающей в конечном счете «систему всеобщей полезности» и само человеческое общежитие.
В современном гражданском обществе, сложившемся в развитых западных странах, «взаимный страх», разумеется, приобрел другие измерения по сравнению с Новым Временем, когда Т. Гоббс писал свой знаменитый трактат «О гражданине». Страх публичной казни, отсечения конечностей, тюремного заключения, депортации и т.д. заменен на страх погубить свою карьеру, состояние, лишиться перспективы творческой самореализации, быть исключенным из профессионального гражданского сообщества и т.д. Существо дела от этого не меняется: современное либеральное сообщество строится на жестких взаимных ограничениях отдельных частных интересов. Собственно говоря, в этом и состоит сущность современного, западного по крайней мере, правосознания, и морально-нравственного кодекса, и даже пресловутой «политкорректности».
Основополагающие выводы Т. Гоббса для оценки либеральных идей и ценностей поэтому не устарели. Они имеют прямое отношение и к современным формам либерального государства. Но это не было известно нашим малограмотным и невежественным либералам. Кто-то из них, вероятно, скажет, что Т. Гоббс не был либералом. Это бесспорный факт. Его концепция государства, разумеется, далека как от классического, так и от современного либерализма (неолиберализма). Это, однако, не имеет никакого отношения к непреходящей ценности его политической философии для измерения эффективности любых либеральных моделей, в том числе и российских. Ибо, как справедливо отмечал один из крупнейших современных знатоков Т. Гоббса консервативной ориентации М. Оакеншотт, «не будучи сам либералом, Гоббс заключил в себе больше философии либерализма, чем большинство ее патентованных защитников».
Отечественные либералы не учли и того, что в России, помимо «взаимного страха» в гоббсовском понимании, государственной скрепой на протяжении всей ее истории была некая позитивная программа, вселенский, устремленный в будущее, исторический проект, будь то православно-имперский или коммунистический замысел. Частный интерес здесь всегда был подчинен интересу общему, государственному. Либеральный эксперимент в российских условиях поэтому имел особое значение.
Крупнейшие ошибки и просчеты российская либеральная элита допустила и в сфере внешней политики. Отказ России от идеи исторической преемственности и, следовательно, от исторических и послевоенных основ своей внешней политики, провозглашение концепции «единого мира» на основе «общечеловеческих ценностей» столкнулись с жестким прагматизмом наших новых партнеров и оппонентов, которые поспешили закрепить уступки России в качестве своих геополитических приобретений. В результате геополитически Россия оказалась оттесненной с Запада. Ирония, а возможно, сарказм истории, заключается в том, что очередная попытка преодолеть изоляцию от Запада, от стран господствующего либерализма, сопровождалась геополитическим оттеснением на Восток. Явно негативную роль сыграла и играет в этом вопросе либеральная пропаганда космополитизма, а также декларируемое как государственная цель стремление войти в «мировое сообщество» любой ценой и в качестве кого угодно.
Панически боясь обвинений в «имперских амбициях», наши либералы сознательно игнорировали естественную потребность в патриотизме, гражданственности, в защите попранных национальных интересов. Они полагали, что русское национальное самосознание — по природе агрессивное, ксенофобское и империалистическое. При этом законное право России говорить о своих национальных интересах и отстаивать их цинично противопоставлялось идее демократического развития, экономических и политических реформ.
Надо ли удивляться тому, что пренебрежение к историческим традициям и обычаям, а также национальным ценностям России вызвало разочарование и отторжение в русском обществе, породило вакуум, который немедленно заполнился всякого рода экстремистскими идеологиями и течениями, в том числе и ложными концепциями евразийского типа, далеко не безобидными попытками осмыслить Россию как особую «евразийскую цивилизацию». Кроме того, в обществе вновь пробудился интерес к традиционалистским, национально-патриотическим, а в ряде случаев и шовинистическим движениям, что вполне закономерно в ситуации кризиса, распада и тяжело переживаемой униженности страны. Одновременно стала расширяться сфера бездуховного, примитивного прагматизма, в основе которого лежит, по-видимому, атомистический индивидуализм в ситуации продолжающейся дезинтеграции общественных связей. В целом общественное сознание граждан России стало фрагментарным. Была утрачена целостность картины мира, оказались потерянными точки отсчета. В свою очередь, это породило в обществе непредсказуемость, иррациональность политического поведения, повышенную эмоциональность восприятия происходящего, чередуемую с приступами безразличия и усталости от политики.
На наш взгляд, правильную оценку отечественного либерализма дал А. Ципко, который охарактеризовал его как исключительно «посткоммунистический» и «как уникальное явление, выросшее на советской, марксистско-ленинской почве, как уникальное мироощущение узкой группы людей, которые сами себя называют либералами-революционерами... Он мог утвердиться только в уникальной ситуации распада СССР, во время ломки старой системы и вызванного ею хаоса чувств и мыслей и во многом благодаря внешнему влиянию, и прежде всего благодаря демократической администрации в США».
А. Ципко справедливо полагает, что нынешний либерализм, утвердившийся в России, не имеет ничего общего с национальными русскими традициями либерализма, что нынешнее новое западничество не имеет ничего общего с дореволюционным западничеством. Русские или российские корни нынешнего либерализма можно искать и найти только в большевизме и в русском марксизме. И сегодня мы имеем дело с антинациональным, антирусским либерализмом, который рассматривает и традиционную российскую государственность, и претензии на державность, и, самое главное, русское национальное сознание как своих главных врагов.
Все сказанное дает А. Ципко основание утверждать, что «политическое и духовное поражение посткоммунистических либералов является благом для России. В конце концов, сам факт самораспада посткоммунистического либерализма увеличивает шансы на сохранение государственного и национального суверенитета. Поражение либерализма, который относится к населению собственной страны, как колонизаторы относились к населению покоренных народов, свидетельствует об успехе пробуждающегося национального самосознания».
Таким образом, наша правящая элита похоронила либерализм в России, потому что безбожно его скомпрометировала. Наши либералы довели либеральную идею до демонтажа государственности, национального самосознания, ценностей, морали, духовности, а также до демонтажа социальных программ. Тем самым они компрометируют либерализм и во всемирно-историческом плане, как когда-то большевики скомпрометировали социализм, радикализируя его и доводя до абсурда.
После Гражданской войны Н. Трубецкой писал о грядущей утрате Россией независимости и предсказывал: «Значительная часть русской интеллигенции, превозносящая романо-германцев и смотрящая на свою родину как на отсталую страну, которой “многому надо поучиться” у Европы, без зазрения совести пойдет на службу к иностранным поработителям и будет не за страх, а за совесть помогать делу порабощения и угнетения России. Прибавим ко всему этому и то, что первое время приход иностранцев будет связан с некоторым улучшением материальных условий существования, далее, что с внешней стороны независимость России будет оставаться как будто незатронутой, и, наконец, что фиктивно-самостоятельное, безусловно-покорное иностранцам русское правительство в то же время будет, несомненно, чрезвычайно либеральным и передовым». В те годы это предсказание не сбылось. Вместо потери независимости страну ожидала большевистская диктатура. Но Н. Трубецкой будто писал про наше время и про наших либералов.
Многие российские политологи справедливо предупреждали, что взятие на вооружение некоторыми «демократическими» партиями архаической идеологии классического либерализма, их пропаганда и популяризация известными публицистами — это путь в никуда. Претворение такого рода представлений в жизнь означало искусственное воссоздание в нашей стране исторических условий эпохи первоначального накопления со всеми ее атрибутами — массовой бедностью, бесправием трудящихся и, естественно, острыми социальными конфликтами, перерастающими в мятежи и восстания.
Все это говорит о том, что политическая культура российского общества все еще весьма далека от гражданской. К сожалению, оно не пережило подлинного Просвещения, смысл которого в конечном счете всегда и везде сводился к воспитанию гражданского сознания, а не к копированию чужих моделей и принципов. Один из видных социальных мыслителей XX в. Й. Шумпетер придумал образ рыночного локомотива — с грохотом мчащейся огромной машины, на которую по пути воздействуют различные силы — классовые, административные, культурные, могущие не только радикально изменить направление движения, но и вовсе его остановить. Здесь вполне ясно видна неразрывная связь экономики, политики и культуры. Взять же чужой образец, значит, создать лишь макет, но не работоспособный механизм. Что мы, собственно, и имеем.
Еще по теме Постсоветский либерализм:
- Либерализм
- 14.2. Либерализм и неолиберализм
- § 1. Либерализм
- Либерализм и неолиберализм
- Упадок либерализма
- ПЕРСПЕКТИВЫ ЛИБЕРАЛИЗМА В КИТАЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ
- Либерализм
- ЛИБЕРАЛИЗМ
- Шуйфа Хань. Развитие либерализма в современном Китае, 2002
- 1.1 Либерализм—тоталитарная идеология
- Политика протекционизма и либерализма
- Либерализм и коммунитаризм
- ЛИБЕРАЛИЗМ В ПРАВОВОМ ПРОЦЕССЕ
- Есть ли будущее у российского либерализма?
- 4.3. Разновидности российского либерализма и радикализма
- Упорядоченный либерализм
- ЛИБЕРАЛИЗМ В ДОКОММУНИСТИЧЕСКИЙ ПЕРИОД
- Развитие либерализма в современном Китае