Постсоветский либерализм

Крах коммунистического проекта в 1991 г. в свою очередь привел к возрождению идей либеральной демократии, открытого общества, ры­ночной экономики и правового государства. Вполне естественно, что более чем семидесятилетнее господство тоталитарного режима актуа­лизировало многие либеральные (в том числе и классически-либеральные) представления, а в период агонии коммунистической системы и вскоре после ее окончательного краха произошел всплеск обществен­ного интереса к либеральным идеям.

К сожалению, однако, российская либеральная революция сопро­вождалась удивительным интеллектуальным убожеством, отсутствием хоть сколько-нибудь оригинальных и политически эффективных идей. В целевой детерминации самое далекое будущее определяет более близ­кое, это близкое в свою очередь — ближайшее. Поэтому нельзя обре­кать себя на действия вслепую в погоне за ближайшими результатами, не учитывая результаты более отдаленные и общие, могущие оказаться решающими. В этой связи, прежде чем приступать к либеральным ре­формам, следовало бы озаботиться вопросом: могут ли открытое обще­ство, рыночная экономика, правовое государство в их западном вари­анте и все, что с ними связано, в принципе стать основой русской жиз­ни? Этого, однако, сделано не было. Отечественные либералы не учли, что «чистый либерализм» не существовал ни в одной стране мира; тем более он был невозможен в России, в которой особенно сильны ценно­сти не либерального, а консервативного толка.

Объективно либеральная направленность и настроенность массо­вых действий, которые развертывались под классическими лозунгами европейских революций прошлых веков — свободы и прав человека, равенства и народного суверенитета, — по большому счету должны были бы сделать неуместными дальнейшие разговоры о чуждости российского менталитета либеральной идее. Однако интеллектуальное бессилие ли­беральной отечественной интеллигенции, не сумевшей дать даже адек­ватное теоретическое объяснение развернувшимся процессам, привело к тому, что широкая либеральная волна, образовавшаяся в обществе в конце 1980-х — начале 1990-х годов, опрокинулась и разбилась, не ус­пев вынести на себе институциональных, конституционно-правовых и нравственных основ нового общества.

Здесь можно согласиться с Е. Ясиным: в конце 1980-х — начале 1990-х годов в России еще не было настоящей демократии. Это был вздох свободы, национальный подъем, локализованный в отдельных городах против коммунистов, отрицание тоталитаризма. Поэтому правильнее было бы назвать сложившийся тогда политический режим протодемок­ратией, поскольку она не опиралась на зрелые демократические инсти­туты. Однако этап протодемократии продержался недолго.

Рубежными здесь были события октября 1993 г., когда власть, назы­вавшая себя либеральной, под аплодисменты Запада расстреляла закон­ный российский парламент и без всякого обсуждения буквально навя­зала обществу Конституцию 1993 г. Е. Ясин полагает, что тогда Б. Ельцин совершил государственный переворот и положил начало «управляемой демократии». Уже тогда его команда цинично предала либеральные ценности и оттолкнула от себя честных и порядочных русских либера­лов. Столь же цинично она действовала и в 1996 г., когда провела в Пре­зиденты РФ «всенародно избранный труп». С этого момента — а вовсе не после появления на политической арене В. Путина — в России скла­дывается «управляемая демократия», которая становится лишь другим названием (эвфемизмом) авторитарного, или, по меткому определению российского юриста М. Краснова, персоналистического режима. Все последующие события — назначение Президентом РФ В. Путина, вы­боры 1999—2000, 2003—2004, 2007—2008 гг., которые были превращены в фарс, в «спектакль для дураков», — явились следствием предательства либеральных ценностей нашей властью в начале 1990-х.

Уже к концу десятилетия либеральных реформ, особенно после де­фолта 1998 г., для всякого непредвзятого наблюдателя стало очевидно, что либерально-демократический этап постсоветской революции по­дошел к своему завершению. Россия вступила в закономерную фазу любой послереволюционной истории, для которой характерны апатия народа, его глубокое отчуждение от власти, а во многих случаях и не­прикрытая ненависть к «реформаторам», многократно усилившаяся в нашем случае из-за ошибок, некомпетентности и коррумпированности государственного аппарата.

Сосредоточив в 1991 г. в своих руках все рычаги власти, наши «либе­ралы» (они же радикал-демократы) не преследовали социальную цель — обеспечение благополучия человека и его семьи, а решали конкретную политическую задачу формирования нового собственника любым, в том числе и криминальным путем. К сожалению, они не озаботились со­зданием эффективного и справедливого механизма разгосударствления собственности, четко определяющего критерии, условия, требования при его проведении, основанные на ясной и понятной гражданам Рос­сии правовой основе. Политика России с 1991 г. была связана не с раз­государствлением, а с «приватизацией» собственности, в ущерб инте­ресам подавляющего большинства граждан России.

В результате Россия оказалась отброшенной к эпохе первоначаль­ного накопления капитала, а государство, освобожденное от социаль­ной ответственности перед обществом, приобрело криминальный ха­рактер. 40—60% валового национального производства оказалось под контролем теневой экономики и организованной преступности. В дру­гих секторах — потребительские рынки, недвижимость, банки — этот процент оказался еще выше. Произошло сращивание теневой эконо­мики, организованной преступности и коррупции. Большинство рос­сийского трудоспособного населения было втянуто в криминальные отношения на правах рабочей силы, клиентов, потребителей и партне­ров. Это неизбежно повлекло за собой ломку психологических стерео­типов поведения, утверждение мотивов безудержного потребительства и стяжательства, пренебрежение общественными нормами поведения и ответственностью личности перед обществом, признание нормой лич­ное обогащение любой ценой и участие в незаконных экономических, хозяйственных и трудовых процессах как способ физического выжива­ния.

Все предпринятые в последующем меры — реформа уголовного за­конодательства, реформирование банковской системы, ужесточение, а затем ослабление налогового режима — оказались бесплодными, по­скольку не был справедливо и на основе закона решен главный воп­рос — о собственности. Борьба с преступностью потерпела сокруши­тельное поражение, так как она не затронула источник формирования преступлений в экономической области. А именно экономические пре­ступления составляют сегодня около 60% всех преступлений, и именно они наносят наибольший экономический и социальный ущерб интере­сам граждан России и их семей, ставят под вопрос перспективу выжи­вания и развития страны в целом.

Между государством, присвоившим себе все права, принадлежащие личности и обществу при коммунистическом режиме, и государством, отказавшимся нести ответственность за состояние и развитие общества, безопасность человека и его семьи при радикал-демократах, разница оказалась небольшой. И в том, и в другом случае жертвой стала лич­ность, ее достоинство, благополучие и даже само физическое выжива­ние. Политика радикал-демократов еще раз подтвердила: ни о каких свободах и правах не может быть и речи, если эти права и свободы не гарантируются и не обеспечиваются материально, не имеют под собой экономической основы, не защищаются государством.

Все предлагавшиеся властью в эти годы рецепты и попытки их пре­творения в жизнь — финансовая стабилизация, распродажа по бросо­вым ценам госсобственности и получение этим путем, а также ограбле­нием национальных естественных монополий, необходимых средств для латания дыр в госбюджете, больше напоминающем Тришкин кафтан, и решения социальных проблем (пенсии, зарплаты), привлечение иност­ранных инвестиций, получение кабальных займов и т.д. — не решали и не могли вывести страну из кризиса и лишь незначительно задержива­ли развитие кризисных явлений, порождая вместе с тем все новые про­блемы.

Двадцатилетний период «капитализации» российского общества, да еще в форме первоначального накопления капитала, продемонстриро­вал ущербность этой модели, вызвав кризисное состояние общества в экономической, политической, духовной и нравственной сферах. Он обнажил в открытой и острой форме всю сумму опасных внутренних и внешних противоречий, способных не только окончательно разрушить национальную безопасность страны, ее территориальную целостность, но и продемонстрировал социальную ограниченность «дикого капита­лизма» — недостаток, от которого весь мир стремится если не избавить­ся, то существенно ограничить.

В результате в конце ХХ — начале ХХІ в. Россия оказалась вынуж­денной решать проблему, которую российский философ Б.Капустин на­звал «проблемой Гоббса»: как создать из миллионов эгоизмов частных лиц жизнеспособный социум. С этой проблемой Запад, как известно, столкнулся и достаточно успешно решил еще на заре Нового Времени (!).

Наши либералы не учли, что сам по себе частный эгоизм, если даже предположить, что он является главной исходной мотивацией любой че­ловеческой деятельности, не может «сделать людей полезными друг другу» (классическая формула либерализма Б.

Это и есть та проблема, которую поставил Т. Гоббс, — проблема пе­ревода частного эгоизма вообще в то его особенное проявление, кото­рое можно назвать в самом широком смысле «экономическим интере­сом». Если это удается, то экономический интерес становится основой социально упорядоченной формы обменно-предпринимательской де­ятельности и рыночной экономики в целом. При этом, по Т. Гоббсу, ни теоретически, ни практически невозможно построить жизнеспособное общежитие людей, если они являются лишь частными лицами со свои­ми частными интересами. В последнем случае люди неизбежно погру­жаются в состояние «войны всех против всех», которое, по сути, явля­ется небытием всех, т.е. отсутствием социального бытия вообще. Для того чтобы стать социальным бытием, частные лица должны стать чем-то большим (гражданами) или чем-то меньшим (рабами), чем просто частные лица. В первом случае это равенство частных лиц в свободе (в качестве свободных граждан государства), а во втором — равенство частных лиц в страхе (в качестве рабов, точнее, политических рабов, обладающих свободой частнохозяйственной деятельности). При этом различие между свободным гражданином и рабом состоит лишь в том, что свободный гражданин служит только государству, а раб — еще и од­ному из граждан. Сущностной разницы между гражданином и рабом у Т. Гоббса, таким образом, нет, поскольку и «свободный» гражданин в конечном счете подчинен государству. Существо же, не составляющее элемент государства, по Аристотелю, «есть либо животное, либо боже­ство». Отсюда Т. Гоббс делает свой фундаментальный вывод: граждан и рабов объединяет и скрепляет в человеческое общество равенство в стра­хе, а отнюдь не частный интерес. «Хотя количество полезных благ в этой жизни можно увеличить посредством взаимных услуг, но в гораздо боль­шей степени это достигается благодаря господству над другими, чем благодаря сообществу с ними; поэтому вряд ли кто-либо сомневается в том, что, если бы не страх, люди от рождения больше стремились бы к господству, чем к сообществу. Итак, следует признать, что происхожде­ние многочисленных и продолжительных человеческих сообществ свя­зано... с их взаимным страхом». Итак, по Гоббсу, всеобщий и взаим­ный страх, а не смитовская «склонность к торговле, к обмену одного предмета на другой» является движущей силой, создающей в конечном счете «систему всеобщей полезности» и само человеческое общежитие.

В современном гражданском обществе, сложившемся в развитых западных странах, «взаимный страх», разумеется, приобрел другие из­мерения по сравнению с Новым Временем, когда Т. Гоббс писал свой знаменитый трактат «О гражданине». Страх публичной казни, отсече­ния конечностей, тюремного заключения, депортации и т.д. заменен на страх погубить свою карьеру, состояние, лишиться перспективы твор­ческой самореализации, быть исключенным из профессионального гражданского сообщества и т.д. Существо дела от этого не меняется: со­временное либеральное сообщество строится на жестких взаимных ог­раничениях отдельных частных интересов. Собственно говоря, в этом и состоит сущность современного, западного по крайней мере, правосоз­нания, и морально-нравственного кодекса, и даже пресловутой «полит­корректности».

Основополагающие выводы Т. Гоббса для оценки либеральных идей и ценностей поэтому не устарели. Они имеют прямое отношение и к современным формам либерального государства. Но это не было извест­но нашим малограмотным и невежественным либералам. Кто-то из них, вероятно, скажет, что Т. Гоббс не был либералом. Это бесспорный факт. Его концепция государства, разумеется, далека как от классического, так и от современного либерализма (неолиберализма). Это, однако, не имеет никакого отношения к непреходящей ценности его политичес­кой философии для измерения эффективности любых либеральных моделей, в том числе и российских. Ибо, как справедливо отмечал один из крупнейших современных знатоков Т. Гоббса консервативной ори­ентации М. Оакеншотт, «не будучи сам либералом, Гоббс заключил в себе больше философии либерализма, чем большинство ее патентован­ных защитников».

Отечественные либералы не учли и того, что в России, помимо «вза­имного страха» в гоббсовском понимании, государственной скрепой на протяжении всей ее истории была некая позитивная программа, все­ленский, устремленный в будущее, исторический проект, будь то пра­вославно-имперский или коммунистический замысел. Частный инте­рес здесь всегда был подчинен интересу общему, государственному. Либеральный эксперимент в российских условиях поэтому имел осо­бое значение.

Крупнейшие ошибки и просчеты российская либеральная элита допустила и в сфере внешней политики. Отказ России от идеи истори­ческой преемственности и, следовательно, от исторических и послево­енных основ своей внешней политики, провозглашение концепции «единого мира» на основе «общечеловеческих ценностей» столкнулись с жестким прагматизмом наших новых партнеров и оппонентов, кото­рые поспешили закрепить уступки России в качестве своих геополити­ческих приобретений. В результате геополитически Россия оказалась оттесненной с Запада. Ирония, а возможно, сарказм истории, заключа­ется в том, что очередная попытка преодолеть изоляцию от Запада, от стран господствующего либерализма, сопровождалась геополитическим оттеснением на Восток. Явно негативную роль сыграла и играет в этом вопросе либеральная пропаганда космополитизма, а также декларируе­мое как государственная цель стремление войти в «мировое сообщество» любой ценой и в качестве кого угодно.

Панически боясь обвинений в «имперских амбициях», наши либе­ралы сознательно игнорировали естественную потребность в патрио­тизме, гражданственности, в защите попранных национальных интере­сов. Они полагали, что русское национальное самосознание — по природе агрессивное, ксенофобское и империалистическое. При этом законное право России говорить о своих национальных интересах и от­стаивать их цинично противопоставлялось идее демократического раз­вития, экономических и политических реформ.

Надо ли удивляться тому, что пренебрежение к историческим тра­дициям и обычаям, а также национальным ценностям России вызвало разочарование и отторжение в русском обществе, породило вакуум, ко­торый немедленно заполнился всякого рода экстремистскими идеоло­гиями и течениями, в том числе и ложными концепциями евразийско­го типа, далеко не безобидными попытками осмыслить Россию как особую «евразийскую цивилизацию». Кроме того, в обществе вновь про­будился интерес к традиционалистским, национально-патриотическим, а в ряде случаев и шовинистическим движениям, что вполне законо­мерно в ситуации кризиса, распада и тяжело переживаемой униженно­сти страны. Одновременно стала расширяться сфера бездуховного, при­митивного прагматизма, в основе которого лежит, по-видимому, атомистический индивидуализм в ситуации продолжающейся дезинтег­рации общественных связей. В целом общественное сознание граждан России стало фрагментарным. Была утрачена целостность картины мира, оказались потерянными точки отсчета. В свою очередь, это поро­дило в обществе непредсказуемость, иррациональность политического поведения, повышенную эмоциональность восприятия происходяще­го, чередуемую с приступами безразличия и усталости от политики.

На наш взгляд, правильную оценку отечественного либерализма дал А. Ципко, который охарактеризовал его как исключительно «постком­мунистический» и «как уникальное явление, выросшее на советской, марксистско-ленинской почве, как уникальное мироощущение узкой группы людей, которые сами себя называют либералами-революционерами... Он мог утвердиться только в уникальной ситуации распада СССР, во время ломки старой системы и вызванного ею хаоса чувств и мыслей и во многом благодаря внешнему влиянию, и прежде всего бла­годаря демократической администрации в США».

А. Ципко справедливо полагает, что нынешний либерализм, утвер­дившийся в России, не имеет ничего общего с национальными русски­ми традициями либерализма, что нынешнее новое западничество не имеет ничего общего с дореволюционным западничеством. Русские или российские корни нынешнего либерализма можно искать и найти толь­ко в большевизме и в русском марксизме. И сегодня мы имеем дело с антинациональным, антирусским либерализмом, который рассматри­вает и традиционную российскую государственность, и претензии на державность, и, самое главное, русское национальное сознание как сво­их главных врагов.

Все сказанное дает А. Ципко основание утверждать, что «полити­ческое и духовное поражение посткоммунистических либералов явля­ется благом для России. В конце концов, сам факт самораспада пост­коммунистического либерализма увеличивает шансы на сохранение государственного и национального суверенитета. Поражение либера­лизма, который относится к населению собственной страны, как коло­низаторы относились к населению покоренных народов, свидетельству­ет об успехе пробуждающегося национального самосознания».

Таким образом, наша правящая элита похоронила либерализм в Рос­сии, потому что безбожно его скомпрометировала. Наши либералы дове­ли либеральную идею до демонтажа государственности, национального самосознания, ценностей, морали, духовности, а также до демонтажа со­циальных программ. Тем самым они компрометируют либерализм и во всемирно-историческом плане, как когда-то большевики скомпромети­ровали социализм, радикализируя его и доводя до абсурда.

После Гражданской войны Н. Трубецкой писал о грядущей утрате Россией независимости и предсказывал: «Значительная часть русской интеллигенции, превозносящая романо-германцев и смотрящая на свою родину как на отсталую страну, которой “многому надо поучиться” у Европы, без зазрения совести пойдет на службу к иностранным пора­ботителям и будет не за страх, а за совесть помогать делу порабощения и угнетения России. Прибавим ко всему этому и то, что первое время приход иностранцев будет связан с некоторым улучшением материаль­ных условий существования, далее, что с внешней стороны независи­мость России будет оставаться как будто незатронутой, и, наконец, что фиктивно-самостоятельное, безусловно-покорное иностранцам русское правительство в то же время будет, несомненно, чрезвычайно либераль­ным и передовым». В те годы это предсказание не сбылось. Вместо потери независимости страну ожидала большевистская диктатура. Но Н. Трубецкой будто писал про наше время и про наших либералов.

Многие российские политологи справедливо предупреждали, что взятие на вооружение некоторыми «демократическими» партиями ар­хаической идеологии классического либерализма, их пропаганда и по­пуляризация известными публицистами — это путь в никуда. Претво­рение такого рода представлений в жизнь означало искусственное воссоздание в нашей стране исторических условий эпохи первоначаль­ного накопления со всеми ее атрибутами — массовой бедностью, бес­правием трудящихся и, естественно, острыми социальными конфлик­тами, перерастающими в мятежи и восстания.

Все это говорит о том, что политическая культура российского об­щества все еще весьма далека от гражданской. К сожалению, оно не пережило подлинного Просвещения, смысл которого в конечном счете всегда и везде сводился к воспитанию гражданского сознания, а не к копированию чужих моделей и принципов. Один из видных социальных мыслителей XX в. Й. Шумпетер придумал образ рыночного локомоти­ва — с грохотом мчащейся огромной машины, на которую по пути воз­действуют различные силы — классовые, административные, культур­ные, могущие не только радикально изменить направление движения, но и вовсе его остановить. Здесь вполне ясно видна неразрывная связь экономики, политики и культуры. Взять же чужой образец, значит, со­здать лишь макет, но не работоспособный механизм. Что мы, собствен­но, и имеем.