<<
>>

Противоположные взгляды на историю дисциплины

Тех, кто не приемлют прогрессистски-эклектичного подхода при освеще­нии истории политической науки, можно разделить на четыре категории. Прежде всего к их числу можно отнести специалистов, отвергающих прогрессивный характер развития политической науки с антинаучных (последователи Страусса), а также с постнаучных деконструктивистских позиций.

Предложенный нами подход неприемлем и для противников присущего ему эклектизма. Сре­ди них прежде всего следует выделить марксистов и неомарксистов. По их мнению, основные законы развития человеческого общества были открыты Марксом и его последователями, и эти законы доказывают, что историчес­кие, экономические, социальные и политические процессы, как и поступки осуществляющих эти процессы людей, следует рассматривать в неразрывном единстве; на этом основании марксисты отрицают оба исходные тезиса наше­го подхода. Методологический эклектизм не устраивает и максималистов из числа приверженцев концепции рационального выбора, поскольку их взгляд на историю политической науки укладывается в сухие формально-математи­ческие схемы редукционистской направленности.

А. Антинаучная позиция

Истоки интерпретации истории политической науки сторонниками Стра-усса восходят к интеллектуальной полемике, развернувшийся в Германии в конце XIX—начале XX в. Будучи молодым доктором, Л. Страусс в период после первой мировой войны разделял всеобщее восхищение М. Вебером за «его беспримерную преданность интеллектуальной честности... его страстную приверженность идее служения науке...» (Strauss, 1989, р. 27). Но уже в 1922 г., прослушав курс лекций М. Хайдеггера, он глубоко разочаровался в Вебере и стал сторонником экзистенциализма. Стремясь преодолеть пессимизм подхода Хайдеггера к природе «бытия», Страусс обратился к жизнеутверждающей по­литической философии, надеялся в ней найти ответы на вопросы о справед­ливом обществе и разумной политике.

Он полагал, что следует вернуться к великим примерам, ставшим канонами политической философии, к практи­ке диалога и взвешенного решения, а также к задаче воспитания образцовых, ответственных гражданских элит.

По мысли Страусса, Вебер был спорным мыслителем, обосновавшим су­ществование современной позитивистской социальной науки с принятыми в ней отделением факта от оценки, «этической нейтральностью» и попыткой добиться «внеценностного» знания. Страусс приписывает Веберу высказыва­ния о том, что противоречия, возникающие на почве оценок, неразрешимы. «Мнение о том, что ценностные суждения не могут быть предметом рацио­нального анализа, стимулирует стремление к безответственным утверждени­ям, в частности, при рассмотрении таких категорий, как правильное и непра­вильное или добро и зло. Очень легко уклониться от обсуждения серьезных вопросов за счет самого простого способа — отнесения их к разряду оценоч­ных» (Ibidem). Стремление к объективности приводит к «освобождению от моральных суждений... к моральной глухоте... Привычка рассматривать соци­альные или человеческие проблемы вне ценностных суждений оказывает раз­лагающее воздействие на любые предпочтения. Чем более серьезными обще­ствоведами мы себя считаем, тем сильнее внутри нас развивается безразличие к достижению какой бы то ни было цели, и мы просто плывем по течению к тому состоянию, которое можно назвать нигилизмом» (Ibidem).

В другом месте он выразился еще определенее: «Позитивизм в социальной науке ведет не столько к нигилизму, сколько к конформизму и филистерству» (Strauss, 1959, р. 21 ff.).

Страусе и его нынешние последователи распространили упреки, адресо­ванные Веберу, на современные социальные науки, и в частности, на «пове­денческие» направления, которые, по их мнению, развивались не без его духовного влияния. В противовес позитивистской социологии Вебера Страусс предложил модель «гуманистической социальной науки», предполагающую глубокую и страстную полемику с великими политическими мыслителями, обсуждение основополагающих концепций и идеалов политики — справедли­вость, свободу, долг и т.п.

Одномерная история развития политической на­уки, как она представлена сторонниками Страусса, видит в современной «поведенческой» политологии своего рода ересь, которая начала оформлять­ся в XIX в., и окончательно была сформулирована на рубеже веков в рабо­тах М. Вебера.

Характеристика Вебера как архипозитивиста, который разделял факты и ценности, и выдвинутые в адрес «поведенческой» политической науки обви­нения в стремлении следовать ошибочным путем «этического нейтралитета» не верны как в отношении Вебера, так и в отношении подавляющего большинства современных политических бихевиористов. Взгляды Вебера на отно­шение между «фактом и ценностью» гораздо сложнее, они требуют более глубокого осмысления проблем ценности, чем та упрощенческая карикатура, которую рисуют в своих работах Страусе и его последователи. Хотелось бы привлечь внимание лишь к двум аспектам веберовского понимания этих воп­росов, которые содержатся в его докладе 1919г. «Политика как призвание и профессия» и в статье 1904 г. «Объективность социально-научного и социаль­но-политического познания». В докладе «Политика как призвание» он говорит о двух типах этически ориентированного политического действия — этике абсолютных целей (или этике убеждения) и этике ответственности (Gesinnungsethik und Verantwortungsethik). Наука немногое может внести в эти­ку абсолютных целей, разве что рассмотреть соответствие средств целям. По­скольку избранная цель священна или абсолютна, невозможно провести ве­роятностно-стоимостный анализ последствий достижения этой цели в сравне­нии с другими целями. Однако если рассматривать аспект рациональной от­ветственности соотношения целей и средств, то в этом случае вполне возможен вероятностно-стоимостный анализ политического действия, или, иными сло­вами, можно определить, как данный политический выбор или действие ска­жется, с одной стороны, на преобразовании поставленной цели, а с другой — на предотвращении выбора других возможностей. «Поскольку мы, — пишет Вебер, — (в границах нашего знания) способны установить, какие средства соответствуют (и какие не соответствуют) данной цели, мы можем тем са­мым взвесить шансы на то, в какой мере с помощью определенных средств..., вообще возможно достигнуть определенной цели и одновременно...

подверг­нуть критике... саму постановку цели, охарактеризовав ее как практически осмысленную или лишенную смысла в данных условиях» (Weber, 1958, р. 152; Вебер, 1990, с. 348). Продолжая мысль о путях, которыми избранные средства могут «ненамеренно» повлиять на поставленные цели, Вебер замечает, что можно ответить «на вопрос, какой "ценой" будет достигнута поставленная цель, какой удар предположительно может быть нанесен другим ценностям. Поскольку в подавляющем большинстве случаев каждая цель достигается та­кого рода ценой..., то все люди, обладающие чувством ответственности, не могут игнорировать необходимость взвесить, каково будет соотношение цели и следствий определенных действий... Наука может лишь довести до сознания [человека, совершающего выбор между ценностями], что всякое действие и, конечно,... бездействие сводятся в итоге к решению занять определенную цен­ностную позицию, а тем самым... противостоять другим ценностям» (Weber, 1958, р. 152; Вебер, 1990, с. 348-349).

В дополнение к этому двустороннему анализу целей и средств Вебер указы­вает, что наука может помочь нам прояснить суть поставленных целей и глуб­же осознать их значение «прежде всего посредством выявления "идей", лежа­щих в основе конкретной цели, и логической их связи в дальнейшей эволю­ции. Ведь... одна из существеннейших задач каждой науки о культуре и свя­занной с ней жизни людей — открыть духовному проникновению и пониманию суть тех "идей", вокруг которых действительно или предположительно шла и до сих пор идет борьба» (Weber, 1958, р. 152; Вебер, 1990, с. 349).

И дальше Вебер продолжает: «Научное рассмотрение оценочных суждений состоит не только в том, чтобы способствовать пониманию и сопереживанию поставленных целей и лежащих в их основе идеалов, но и в том, чтобы научить критически судить о них». «Довести до сознания эти параметры, которые находят свое выражение в конкретных оценочных суждениях, — последнее, что может совершить научная критика, не вторгаясь в область спекуляции...

Эмпи­рическая наука никого не может научить тому, что он должен делать, она указывает только на то, что он может, а при известных обстоятельствах на то, что он хочет совершить» (Weber, 1958, р. 152; Вебер, 1990, с. 350).

Таким образом, реальная веберовская формулировка проблемы фактов и ценностей не имеет никакого отношения ни к ее карикатурной трактовке Страусса и его последователей, ни к их истолкованию состояния современной эмпирической политической науки. Поэтому мы отвергаем подход к истории дисциплины, выдвигаемый сторонниками взглядов Страусса. Вместе с тем многое из того, что было сделано политическими теоретиками этого направ­ления, включая работы самого Страусса, входит составной частью в предло­женный в данной главе прогрессистски-эклектичный обзор истории полити­ческой науки, поскольку они приумножили логически обоснованные выводы о политике, сделанные на базе накопленных достоверных сведений.

Б. Постнаучная и постбихевиористская позиции

В соответствии с преобладающим — возможно, даже господствующим — взглядом большинства современных политологов на историю дисциплины, в настоящее время она находится на «постпозитивистской, постнаучной, пост­бихевиористской» стадии развития. Э. Саксонхауз, например, пишет об «уходе позитивизма в прошлое и требованиях верификации как единственной фило­софской установке, оставшейся для социальных наук при возрождении нор­мативного дискурса в обществе, обеспокоенном теми опасностями, которые таит в себе необузданное развитие науки... Политологи в целом, и политичес­кие теоретики особенно, не намерены больше некритически придерживаться обязательного различения факта и ценности, господствовавшего в социальных науках среди нескольких поколений...» (Saxonhouse, 1993, р. 9).

В политической науке раздел, посвященный ее собственной истории, зани­мает небольшое место. В изданной в 1984 г. книге «Трагедия политической науки» Д. Риччи пишет о том, что наивная вера в политическую «науку», которая бытовала в американской политологии с 20-х по 60-е годы, была полностью дискредитирована во время беспорядков 60—70-х годов.

Он делает вывод о том, что политическая наука как эмпирическая отрасль знания, не опирающаяся на систему моральных и этических ценностей и альтернатив и не связанная с политическими действиями, обречена на неизбежный крах. Если политическая наука не способна определиться с собственной позицией, то она превращается в «дорогостоящую» и нерелевантную область исследова­ний. Р. Сейделман в еще более резкой форме отрицает профессионализм поли­тической науки, мотивируя это тем, что современная политическая наука должна преодолеть пропасть, отделяющую знание от действия, «чтобы [эти профессиональные] заблуждения не могли быть воплощены в новые демокра­тические реалии» (Seidelman, 1985).

За десятилетний период между двумя изданиями книги под редакцией Ады Финифтер «Политическая наука: состояние дисциплины» имел место активный обмен мнениями об «идентичности» и истории политической науки (Finifter, 1983; 1993). В первом издании Дж. Ганнелл представил развитие поли­тической науки в двух периодах: полувековой период «научной» революции (с 20-х по 70-е годы XX в.) и последовавший за этим и продолжающийся по сей день «постэмпирический» период (Finifter, 1983, р. 12 ff.). А во втором издании книги Э. Саксонхауз писал о конце эпохи бихевиоризма в полити­ческой науке (Finifter, 1993). В течение десяти лет между выходом в свет этих двух изданий на страницах журнала «American Political Science Review» исто­рики политической науки продолжали обмен мнениями. В статье «История политической науки как научной дисциплины», опубликованной в декабрьс­ком номере за 1988 г., Дж. Драйзек и С. Леонард приходят к такому выводу: «...при оценке, принятии или отрицании дисциплинарной идентичности не может существовать нейтральной позиции. Стандарты могут возникнуть толь­ко в ходе полемики и дискуссий внутри какой-то исследовательской тради­ции и между различными традициями. Именно во время споров и конфликтов выявляется и определяется отношение между историей дисциплины и ее иден­тичностью... Плюрализм должен стать скорее основой, нежели препятствием на пути развития политической науки» (Dryzek, Leonard, 1988, р. 1256).

В соответствии с выраженным в приведенном отрывке мнением, существу­ет столько же историй дисциплины, сколько «дисциплинарных идентичностей», и «нейтрального» выбора того или иного варианта не существует.

В ответ на этот плюралистский подход к истории политической науки, изложенной в книге «Может ли быть нейтральной история политической на­уки?» (Dryzek et al., 1990), последовал целый поток публикаций, в том числе Дж. Фарра, Дж. Ганнелла и Р. Сейделмана. Драйзек и Леонард дали ответ на страницах того же журнала. Все три автора с некоторыми оговорками поддер­жали «плюралистский» подход к дисциплинарной истории Драйзека и Лео­нарда. В двух недавно вышедших сборниках статей и документов, посвящен­ных истории политической науки, Фарр и его коллеги узаконили этот плю­ралистский подход (Farr, Seidelman, 1993; Dryzek, Farr, Leonard, 1995).

На основании этой дискуссии можно сделать вывод о том, что по крайней мере у данной группы современных авторов, занимающихся историей поли­тической науки, сложился «деконструктивистский, постмодернистский» кон­сенсус, свидетельствующий о том, что никаких привилегированных канонов в политической науке не существует. В то время как представители каждой из основных конкурирующих школ истории политической науки — «поведен­ческой», «научной», анти- или постнаучной, а также марксистов и сторонни­ков концепции рационального выбора — заявляют о том, что верным являет­ся лишь отстаиваемый ими подход к истории дисциплины, сторонники вы­шеупомянутого консенсуса полагают, что все эти заявления не имеют под собой основы. Нашу позицию относительно развития политических знаний, определяемого как способность делать здравые логические выводы на основе все более возрастающего объема достоверных сведений, которую эти «истори­ки» политической науки называют «неопозитивистской», можно считать лишь одной из нескольких точек зрения, представители которых не могут претен­довать на некую особую значимость разделяемых ими убеждений.

В ходе дальнейшего изложения материала мы попытаемся доказать, что на самом деле «привилегированная» версия истории политической науки суще­ствует, что это — прогрессистская версия, которая измеряет развитие дис­циплины в соответствии с увеличением объема знания, основанного на дос­товерных сведениях и выводах. Она включает в себя работы представителей иных, противостоящих ей направлений постольку, поскольку они соответ­ствуют этому критерию, и исключает те из них, выводы и утверждения которых не основаны на достоверном материале или могут быть искажены за счет недостоверных источников или ошибок в логическом анализе. Иначе го­воря, к привилегированному направлению нашей дисциплинарной истории мы относим объективные и строгие исследования.

В. Интегрализм и максимализм: антиплюрализм

Теория и практика

Существует несколько школ, представители которых выступают против такого подхода к истории политической науки, отрицая возможность про­гресса в получении «объективных» знаний на основании того, что достичь объективности невозможно, а стремление к ней ведет лишь к «наукообразию» и топтанию на месте. Если следовать такой точке зрения, любые попытки достижения профессиональной объективности заранее обречены на неудачу. Поэтому ученый должен определить для себя ту политическую силу, на сто­роне которой он выступает, и осознанно использовать свои знания для слу­жения благим политическим целям. Для представителей различных неомарк­систских направлений это означает применение своих знаний в интересах со­циализма.

В истории марксизма был момент, когда сторонники одного из его направ­лений отвергли такой диалектический подход к научным исследованиям. В работе «Идеология и утопия» К. Маннгейм пришел к выводу о том, что в политической науке объективность возможна. «Учитывая все вышеизложен­ное, на вопрос о том, возможно ли существование науки о политике, и можно ли ей кого-то обучить, необходимо дать положительный ответ». Дока­зательство возможности существования объективной политической науки он приписывает М. Веберу (Mannheim, 1949, р. 146). Несмотря на то, что для Маннгейма объективность политического знания стала возможной, эта цель может быть достигнута лишь в том случае, когда исследования ведутся «пред­ставителями той социальной страты, которая не связана непосредственно с интересами какого-то определенного класса, и позиции ее в обществе не слишком прочны... Такой стратой, не имеющей прочных корней в обществе и не связанной обязательствами ни с каким классом, если использовать терми­нологию А. Вебера, является "социально неприкаянная интеллигенция"» (Mannheim, 1949, р. 171). В среде современных ученых гарантом поисков объек­тивности вместо маннгеймовской «неприкаянной интеллигенции» функции своего рода становится «профессионализм», понимаемый как принадлежность специалистов к профессиональному сообществу, взаимное доверие к работе друг друга, совместное наблюдение за деятельностью молодых ученых и т.п. В те годы, когда А. Вебер и Маннгейм выдвигали свои концепции, профессио­нальные ассоциации специалистов в области социальных наук в целом и поли­тической науки и социологии, в частности, еще только зарождались. В этой связи следует отметить, что именно поиск объективности в профессионализ­ме остается объектом нападок как со стороны современных неомарксистов, так и со стороны других «левых» критиков.

Полемика, направленная против «этической нейтральности» и «поиска объективности», ведется по нескольким направлениям. Представители Франк­фуртской школы, в рамках которой с подачи теоретика-марксиста Д. Лукача и при участии М. Хоркхаймера, Т. Адорно, Г. Маркузе, а позднее Ю. Хабермаса, сложилась «критическая теория» — рассматривают проведение политических исследований, как одну из составляющих «общей ситуации, сложившей­ся в ходе социальных изменений... Позитивисты не смогли понять, что про­цесс познания нельзя отделить от исторической борьбы, которую род челове­ческий ведет с окружающим миром. Теория и теоретические изыскания со­ставляют неотъемлемую часть социальной жизни. Теоретик не может оставать­ся пассивным сторонним наблюдателем, лишь созерцающим, отражающим и описывающим "общество" или "природу"» (Held, 1980, р. 162 ff.).

В одной из своих недавних публикаций Хабермас подтвердил этот тезис о единстве теории и «практики» (Habermas, 1992, р. 439 ff.). В 70—80-е годы эта точка зрения нашла свое отражение в концептуальном осмыслении региональ­ных исследований, проводившихся в Латинской Америке, Африке и других районах мира, и получила название «теории зависимости» (Packenham, 1992).

Каким образом можно оценить марксистское и неомарксистские течения с позиций предложенного в этой главе прогрессистски-эклектичного подхода к истории политической науки? Работы представителей этих течений весьма многочисленны — сотни научных книг и статей. Некоторые из этих трудов, основанные на серьезных эмпирических исследованиях классовых и полити­ческих отношений (основополагающих для этого направления) внесли весо­мый вклад в историю политической науки. Тем не менее, обращая основное внимание на экономическое развитие и социальную структуру, ученые-марк­систы недостаточно учитывают другие весьма важные объяснительные пере­менные, в частности, такие, как политические институты, религиозные и этнические факторы, международное положение, роль отдельных руководи­телей, непредвиденных обстоятельств и случайностей. Марксистская концеп­ция экономического развития в свое время была чрезмерно упрощена и примитизирована. В связи с тем, что современная экономика значительно дивер­сифицировала и интернационализировала рабочую силу, способность маркси­стских теоретиков к осмыслению и убедительному объяснению экономических, социальных и политических изменений существенно ослабла. Таким образом, несмотря на то, что представители различных направлений марксистской мысли значительно расширили объем сведений, находящихся в научном обороте ис­ториков и специалистов других социальных наук, логика их выводов далеко не всегда была безупречной и нередко толкование полученных ими сведений извращалось. Э. Хобсбаум и другие историки-марксисты (Hobsbawm, 1962; 1987; 1994; Hill, 1982; Hilton, 1990; Thompson, 1963) внесли большой вклад в изучение научного наследия XIX и предыдущих столетий, однако при интер­претации и объяснении проблем XX в. они столкнулись с большими трудно­стями (Judt, 1995).

<< | >>
Источник: Под редакцией Гудина Р. и Клингеманна Х.Д.. Политическая наука: новые направления. 1999

Еще по теме Противоположные взгляды на историю дисциплины:

  1. ПОЛИТИЧЕСКАЯ НАУКА: ИСТОРИЯ ДИСЦИПЛИНЫ
  2. Вопрос №1 Предмет истории и теории кооперативного движения как науки и учебной дисциплины
  3. Противоположные ответы
  4. § 64. Дисциплина нагайки или сознательная дисциплина
  5. МЕСТО ДИСЦИПЛИНЫ В УЧЕБНОМ ПЛАНЕ
  6. СОДЕРЖАНИЕ ДИСЦИПЛИНЫ
  7. НАУЧНАЯ ДИСЦИПЛИНА
  8. Глава 2 ПОЛИТОЛОГИЯ КАК САМОСТОЯТЕЛЬНАЯ НАУЧНАЯ ДИСЦИПЛИНА
  9. ВЗГЛЯДЫ ПОЛИТИЧЕСКИЕ
  10. 1.ГЕОПОЛИТИКА КАК САМОСТОЯТЕЛЬНАЯ НАУЧНАЯ ДИСЦИПЛИНА
  11. ПОЛИТОЛОГИЯ КАК НАУКА И УЧЕБНАЯ ДИСЦИПЛИНА
  12. ПОЛИТОЛОГИЯ КАК НАУКА И УЧЕБНАЯ ДИСЦИПЛИНА
  13. Дисциплина и дисциплинарные взыскания