<<
>>

УЛЬЯНОВСКИЙ РЕГИОНАЛЬНЫЙ ПАТЕРНАЛИЗМ И ПРИРОДА ЛОКАЛЬНОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО РЕЖИМА В 1990-е гг.

В 1990-е гг. было модно приспосабливаться к доминирующему стилю западных объяснительных моделей постсоветского развития. Как результат, в отечественных социальных науках утвердилось «транзитологическое» понимание постсоветской политической динамики.
Можно даже сказать, что в течение всего этого периода «транзитологическая» парадигма осуществляла своего рода духовную опеку социальных знаний в России. Со своей стороны, российские специалисты стали чувствовать себя весьма комфортно в таком интеллектуальном климате, поскольку он казался многим из них фешенебельным и солидным. Это значит, что в изучении постсоветской Евразии начала поспешно внедряться телеологическая схема в объяснении происходящих изменений с преобладающим тезисом о неизбежном наступлении демократии. Данная схема подразумевала необходимость движения от прежнего советско-коммунистического общества (которое характеризовалось как стабильное, но авторитарное) к новому состоянию, которое описывалось в терминах демократии и рыночной экономики.

В атмосфере пост-коммунистической эйфории в начале 1990-х гг., мало кто сомневался в том, что политическая система России и Восточной Европы должна реализоваться как демократия. Как результат, все ждали так называемой «демократической консолидации» правящих элит как предпосылки окончательного торжества российской демократии. Однако драматические, а в чём- то и трагические последствия ельцинских преобразований 1990-х гг., породили обширный и устойчивый скепсис по поводу перспектив демократии в России. В ответ, для объяснения дефектных характеристик российского «демократического транзита», появились понятия «авторитарная демократия», «гибридная демократия», «нелиберальная демократия», «номенклатурная демократия» и другие демократии с прилагательными.

Уже к концу ельцинской эпохи становилось очевидным, что «транзитологический» подход не может устраивать политологическое сообщество.
Введение подобных рамочных исследовательских установок-что Россия должна развиваться обязательно в сторону демократии-препятствует предметноориентированному и свободному от оценок анализу. Важно учитывать, что Россия в 1990-е гг. была охвачена спонтанным строительством конкурирующих региональных рынков в сочетании с хаотической фрагментацией государства и строительством протодемократических институтов, что означало тройную трансформацию и, соответственно, тройную сложность. Отметим ещё раз, что в условиях такой «многослойной» трансформации, «транзитологический» подход предлагает лишь ограниченный круг исследовательских перспектив в посткоммунистическом развитии: рыночную экономику и политическую демократию.

Сложный процесс постсоветской политической трансформации будет показан на примере эволюции политического режима в Ульяновской области в 1990-е гг.

Рамки статьи не позволяют анализировать эволюцию Ульяновского регионального политического режима в течение всего постсоветского периода. Поэтому мы ограничимся анализом ельцинской эпохи. На протяжении 1990-х гг. Ульяновский регион прошёл через три политических цикла, два из которых носили явно кризисный характер (скандал с назначением губернатора Юрия Горячева в 1992г. и «опрокидывающие» губернаторские выборы декабря 2000г., в результате которых победу одержал генерал Владимир Шаманов, приведший в область команду управленцев- рейдеров), а один-умеренно-эволюционный (связанный с поддержкой Горячевым Ельцина на президентских выборах 1996 г. и нормализацией отношений по линии «центр-регион»).

Одним из наиболее ярких конфликтов начала 1990-х гг. стал конфликт по линии Ульяновская область-Кремль. В период наиболее активной фазы гайдаровских реформ (1992-93 гг.) ульяновское руководство во главе с губернатором Юрием Горячевым выступило против политики «шоковой терапии» Ельцина-Гайдара. Благодаря административному регулированию и введению талонной системы нормирования продуктов, цены на продовольствие были в начале 1990-х гг.
ниже, чем по всей России.

Как показали политические события начала 1990-х гг., связанные с взлётом бывшего губернатора Ю. Горячева, в Ульяновске население нуждалось в подлинном социальном патронаже. Символы ульяновской политики образца 1992 - 95 гг. - талонная система, административное регулирование, устойчивая социальная ориентация-делали из Горячева народного лидера, приверженца антилиберального эгалитаризма. Роль народного защитника стала для него ритуальным выражением массовых патримониальных ожиданий, возникших в самом начале 1992 г. перед лицом мифических ужасов «шоковой терапии». В основе формирования «ульяновской модели» лежал принцип локальной кадровой и ресурсной мобилизации, осуществлённый на местническо-земляческой основе.

Интересно проследить дальнейшую эволюцию ульяновского политического режима. К середине 1990-х гг. региональные элиты, в начале десятилетия бросавшие вызов федеральному центру, нашли успокоение от самореализации почти по всей России. На этой стадии происходила рутинизация харизмы региональных лидеров, символов и смыслов локализма, а полученная власть начала выступать уже не как средство, а как самоцель. Что касается

Горячева, то примерно с середины 1990-х годов он растерял имидж «героя» и «заступника», его харизматический ареол сменился бюрократической умеренностью. Горячев начал адаптироваться к меняющейся политической конъюнктуре. Лояльность к Кремлю в сочетании с поддержкой бывшего управделами Администрации Президента П. Бородина (выпускника Ульяновского сельскохозяйственного института, в котором учился и Ю. Горячев) создали и воспроизводили ситуацию взаимного попустительства, одинаково устраивавшую и Ельцина, и Горячева.

Пытаясь проанализировать сложившуюся ситуацию, исследователи нередко обращаются к «само-термидорианской» концепции, согласно которой любой политик-мятежник, претендующий на власть, получив её, становится стабильным авторитарным правителем. Данная трансформация заключается в переходе от радикального романтизма «локальных героев» к самовосхвалению «крепких хозяйственников».
Помимо Юрия Горячева так случилось и с другими вождями российского регионализма, поднимавшими свои регионы против реформ Ельцина-Гайдара-М. Шаймиевым (Татарстан), М. Рахимовым (Башкирия), М. Николаевым (Якутия) и т.д. Указанная тенденция совпала с политическим закатом ельцинизма, основной целью которого к концу столетия стало сохранение собственной власти.

Спекулятивное затягивание переходного периода лишило ульяновскую правящую элиту присущей ей интуиции и властной энергии начала 1990-х гг. Это обрекло её и её лидера Ю. Горячева на бесконечный торг и неэффективность к концу 1990-х гг. Поэтому местная элита оказалась абсолютно не готова к внезапному уходу Ельцина с политической сцены, а появление на ней Путина в 2000 г. деморализовали и запутали её.

Мой анализ подтверждает рабочую гипотезу исследования: становление региональных политических режимов не было подчинено логике демократической консолидации элит. Региональная элита была заинтересована в первую очередь в сохранении и развитии своей власти, а не в культивировании демократических норм.

После крушения коммунистической системы пришли в хаос пути познания посткоммунистических государств, а также способы объяснения постсоветской динамики. В значительной степени это лишало российское политологическое сообщество мыслительной энергии. Сегодня становится очевидно, что телеология переходного периода во многом сдерживает пути познания постсоветских реалий. Данный подход не объясняет, например, почему российский правящий класс в современных условиях пытается законсервировать переходное состояние общества, а не преодолеть его. И почему, например, отечественная политико-правовая модель «встроена» в атмосферу спекулятивного затягивания политической неопределённости?

Одна из ключевых российских проблем-отсутствие определённости в отношении магистрального направления страны. Как отмечает российская исследовательница Н. Лапина, за годы постсоветского развития «российский политический класс так и не сумел самоопределиться ни в отношении к истории, ни в отношении к политике». Думается, в данной ситуации было бы уместным и многообещающим рассматривать вопрос о природе российской переходности, ставя во главу угла концепт «неопределённость», поскольку неопределённость является главной характеристикой постсоветской России.

Список литературы

1. Капустин, Б.Г. Посткоммунизм как постсовременность. Российский вариант / Б.Г.Капустин // Полис.- 2001.- № 5.- С. 6-28.

2. Магомедов, А. Мистерия регионализма. Региональные правящие элиты и региональные идеологии в современной России: модели политического воссоздания «снизу»/ А.Магомедов.- М., 2000.-215 с.

3. Мельвилль,А. Опыт теоретико-методологического синтеза структурного и процедурного подходов к демократическим транзитам / А.Мельвилль // Полис.- 1998.- № 2.- С. 6-38.

<< | >>
Источник: О. В. Шиняева, И. Г. Гоношилина. Гражданское общество в России: состояние, тенденции, перспективы. 2012

Еще по теме УЛЬЯНОВСКИЙ РЕГИОНАЛЬНЫЙ ПАТЕРНАЛИЗМ И ПРИРОДА ЛОКАЛЬНОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО РЕЖИМА В 1990-е гг.:

  1. 1.3. ПРИКЛАДНОЙ АНАЛИЗ РЕГИОНАЛЬНЫХ ПОЛИТИЧЕСКИХ ПРОЦЕССОВ В РОССИИ 1990-х - 2000-х гг.
  2. Региональные политические режимы и политическая ситуация в прочих субъектах федерации
  3. Региональные политические режимы
  4. 18.4. Патернализм в политической культуре России
  5. Региональные политические режимы и политическая ситуация в республиках
  6. 2.4. РЕГИОНАЛЬНЫЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ РЕЖИМЫ В ПОСТСОВЕТСКОЙ РОССИИ
  7. Динамика численности населения РФ в 1990-2000-е гг. Типы региональной демографической динамики
  8. Экономическая ситуация и политическое развитие Армении в 1990-е гг.
  9. Контрольная работа. Политическая наука. Политический режим. Сущность, функции государства, 2013
  10. 9.1. Соотношение политической системы и политического режима в современной России
  11. Региональное участие и региональный политический процесс
  12. 12.1. Типология политических режимов (систем политического развития) по Г. Алмонду и Г. Пауэллу
  13. 1. Природа и сущность политической власти
  14. Становление политической независимости среднеазиатских государств, специфика политических режимов
  15. Политические режимы — качественные состо­яния политического и гражданского обществ