Возникновение евразийства и его крушение

Начало евразийскому движению положили споры в узком кругу рус­ских эмигрантов (в Софии) по поводу вышедшей в 1920 г. брошюры князя Н. С. Трубецкого «Европа и человечество». В этой брошюре автор подверг резкой критике идеологию европоцентризма и агрессивность романо-гер­манской культуры, которая не может быть эталоном для всех без исклю­чения народов.

Принять или не принять романо-германскую культуру можно, был убежден Н. Трубецкой, только после решения следующих вопросов.

1. Можно ли доказать, что культура романо-германцев совершен­нее всех прочих культур?

2. Возможно ли полное приобщение народа к культуре, выработан­ной другим народом?

3. Является ли приобщение к европейской культуре благом или злом?

4. Является ли всеобщая европеизация неизбежной?

5. Как бороться с ее отрицательными последствиями?

На первые два вопроса Н. Трубецкой отвечал резко отрицательно: «Нет высших и низших. Есть только похожие и непохожие. Объявлять похо­жих на нас высшими, а непохожих низшими — произвольно, ненаучно, наивно, наконец, глупо». Полное же приобщение целого народа к куль­туре, созданной другим народом, возможно лишь в одном случае — при антропологическом смешении двух народов, что является злом.

Ответ на третий вопрос, по мнению Н. Трубецкого, также не подле­жит сомнению: европеизированные народы, пытаясь догнать романо­германцев, вынуждены совершать скачки, что нарушает весь ход их ес­тественного исторического развития. За скачками следуют периоды застоя. «Как человек, пытающийся идти нога в ногу с более быстроход­ным спутником и прибегающий с этой целью к приему периодических прыжков, в конце концов неизбежно выбьется из сил и упадет в изне­можении, так точно и европеизированный народ, вступивший на такой путь эволюции, неизбежно погибнет, бесцельно растратив свои нацио­нальные силы».

Европеизация не является неизбежной, полагал Н. Трубецкой, и с ней неевропейским народам следует бороться изо всех сил. Как и Н. Да­нилевский, он считал реформы Петра пагубными для России, ибо это было «недостойное и поверхностное обезьянничание с Европы», в ре­зультате которого Россия усвоила именно вышеупомянутые приемы «скачущей эволюции». Предрассудок бездумного «равнения на Запад» следует преодолевать прежде всего в сознании интеллигенции европеи­зируемых народов, ибо именно она, «уверовавшая в космополитизм и «блага цивилизации» и сожалея об «отсталости» и «косности» своего народа, старалась приобщить этот народ к европейской культуре, на­сильственно разрушая все веками сложившиеся устои его собственной, самобытной культуры». Именно интеллигенты были, таким образом, «главными агентами романо-германцев». Поэтому, заключал Н. Трубец­кой, если они теперь «глубоко осознают, что европеизация есть без­условное зло, а космополитизм — наглый обман, то они перестанут по­могать романо-германцам и триумфальное шествие “цивилизации” должно прекратиться».

Брошюра Н. С. Трубецкого была издана в 1921 г. в Софии в сборнике «Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев». Основателем новой теории стал географ П. Н. Савицкий. Значительный вклад в ее развитие внесли теолог Г. В. Флоровский, философ Л. П. Кар­савин, публицист П. П. Сувчинский. Некоторое время евразийскому дви­жению сочувствовали философ С. Л. Франк, культуролог П. М. Бицилли. Евразийцы опубликовали несколько сборников, издавали «Евразийскую хронику», а в 1928 г. начали выпускать газету «Евразия».

Евразийство стало творческой реакцией русской философии на це­лый ряд явлений начала ХХ в.: русский коммунизм, революцию 1917 г., возникновение и развитие СССР; деградацию и «закат» (термин О. Ш­пенглера) Европы; крушение панславизма; кризис православия и хрис­тианства в целом; возрождение и натиск Востока.

Евразийцы считали своим духовным предтечей именно славянофи­лов, а не западников. Однако, по мнению П. Савицкого, поскольку сла­вянофилы «упирали на “славянство” как на то начало, которым опре­деляется культурно-историческое своеобразие России, они явно брались защищать трудно защитимые позиции». Само понятие «славянство», по мнению евразийцев, мало показательно для понимания культурного своеобразия России, поскольку, например, поляки и чехи принадлежат к западной культуре. Русскую же культуру определяет не только славян­ство, но и византизм. В облик России впаяны как европейские, так и азиатские элементы. Эти элементы как раз и составляют сильную сто­рону русской культуры, что позволяет сравнивать Россию с Византией, культура которой также являлась евразийской.

Византийская же культура, в свою очередь, основывается на культуре эллинистической, сочетавшей в себе элементы эллинского «Запада» и древ­него «Востока». В связи с этим, как отмечал П.

Центральным моментом евразийства, его идеологическим кредо яв­ляется противопоставление России Европе. Сущность евразийской док­трины ее авторы видели в «...отрицании “абсолютности” новейшей “ев­ропейской” (т.е. по обычной терминологии западноевропейской) куль­туры, ее качества быть “завершением” всего доселе протекавшего про­цесса культурной эволюции мира». И далее: «Евразийская концепция знаменует собою решительный отказ от культурно-исторического “евро­поцентризма”, отказ, проистекающий не из каких-либо эмоциональных переживаний, но из определенных насущных и философских предпосы­лок... Одна из последних есть отрицание универсального восприятия куль­туры, которое господствует в новейших европейских понятиях».

Западноевропейскую культуру Н. Трубецкой называл космополи­тизмом или романо-германским шовинизмом. «Мы должны привык­нуть к мысли, что романо-германский мир со своей культурой — наш злейший враг», — категорически постулировал Н. Трубецкой. «...Ос­вобождение мира от власти романо-германских хищников» — это и есть «новая историческая миссия» России.

Новое учение можно свести к нескольким главным тезисам. Первое. Главная причина крушения Российской империи и русской революции 1917 г. состоит не в подрывных происках отечественных партий и внешних сил, а в порочном подражательстве Европе, начав­шемся во время реформ Петра Первого. Октябрьская революция — это восстание народа против «дела Петра».

Второе. Русская цивилизация самобытна и самодостаточна: она представляет собой не Европу и не Азию, а синтез того и другого — Евразию, имеющую свой Запад и свой Восток.

«Национальным субстратом того государства, которое прежде называлось Российской империей, а теперь называется СССР, — писал Н. Трубецкой, — может быть только вся совокупность народов, населяющих это государство, рассматриваемое как особая многонародная нация и в качестве таковой об­ладающая особым национализмом.

Подлинному евразийскому национализму его идеологи противопо­ставляли национализм ложный, который, с одной стороны, проявляет­ся в великодержавном шовинизме, а с другой, — в стремлении полити­ческих лидеров малых народов к суверенизации, попытках во всем подражать большим, государственным народам.

С этих позиций русский панславизм представлялся евразийцам не более чем карикатурой на пангерманизм и объявлялся нежизнеспособ­ным. А русский национализм, по оценке Н. Трубецкого, «при современных условиях есть просто великорусский сепаратизм... Чис­то русская Россия... реально возможна только при отделении всех окраин, т.е. в границах этнографической Великороссии». «Русские люди и люди народов “Российского мира” не суть ни европейцы, ни азиаты. Сливаясь с родною и окружающей нас стихией культуры... мы не стыдимся признать себя евразийцами».

Третье. Коммунистический режим в России — это зло, но посколь­ку он свернул с порочного пути, противопоставил себя Европе и про­возгласил модель самостояния, этот режим — не абсолютное зло. Та­ким образом, два послепетровских столетия для евразийцев будто бы и не история, поскольку они только разрушили Россию. В 1917 г. для них нить русской истории лишь восстанавливается.

«Коммунистический шабаш, — писал П. Савицкий, — наступил в России как завершение более чем двухсотлетнего периода “европеиза­ции”». Однако большевизм положителен тем, что явился бунтом про­тив европейской культуры. Величайшая заслуга большевиков — восста­новление государства в естественных границах Евразии.

Четвертое. Режим большевиков и коммунистическая идеология рано или поздно неизбежно падут и освободят место для режима подлинно национального, опирающегося на евразийскую идеологию.

Сходство между большевизмом и евразийством — только внешнее. Большевизм безбожен, тогда как евразийство — движение религиозное и богоутверждающее.

«Из всего этого вытекает, — писал Н.

Таким образом, большевизм проводит черную деструктивную рабо­ту, расчищая площадку для работы конструктивной.

«Положительное значение большевизма, — отмечает Н. Трубецкой, — мо­жет быть, в том, что, сняв маску и показав всем сатану в его неприкрытом виде, он многих через уверенность в реальность сатаны привел к вере в Бога». «Идея диктатуры пролетариата... и разжигание классовой ненавис­ти, — пророчески писал Н.Трубецкой, — в конце концов должны оказаться недействительными средствами против развития националистических и се­паратистских стремлений народов СССР».

Пятое. В противоположность европейской модели мирового разви­тия, которая стремится навязать всем странам и народам свои стандар­ты, обрекающие их на «догоняющее развитие», евразийство утверждает равноценность различных национальных культур, которые должны по­родить «цветущую сложность» (термин К. Леонтьева).

Шестое. Татаро-монгольское иго для России было благом, поскольку именно от империи Чингизидов она приняла эстафету евразийской го­сударственности.

«Московское царство возникло благодаря татарскому игу, — писал Н. Тру­бецкой. — Московские цари, далеко не закончив еще “собирания Русской земли”, стали собирать земли западного улуса Великой монгольской мо­нархии: Москва стала мощным государством лишь после завоевания Каза­ни, Астрахани и Сибири. Русский царь явился наследником монгольского хана. “Свержение татарского ига” свелось к замене татарского хана право­славным царем и к перенесению ханской ставки в Москву».

Седьмое. Евразийское государство — это идеократическая империя, т.е. государство, в котором господствует идея всеобщего блага. Евразий­цы считали, что государство правды и правовое государство — два раз­личных миросозерцания: для первого характерен религиозный пафос, для второго — материальные устремления, в первом правят герои, во втором — серые, средние люди. Как отмечал П. Савицкий:

«...над Евразией веет дух своеобразного “братства народов”, имеющий свои корни в вековых соприкосновениях и культурных влияниях народов раз­личнейших рас — от германской (крымские готы) и славянской до тунгус­ско-маньчжурской, через звенья финских, турецких, монгольских народов. Это “братство народов” выражается в том, что здесь нет противоположения “высших” и “низших” рас, что взаимные притяжения здесь сильнее, чем от­талкивания, что здесь легко просыпается “воля к общему делу”».

Как достаточно влиятельное учение евразийство просуществовало примерно десять лет — 20-е годы ХХ в. Уже к середине 1920-х началось его концептуальное и организационное разложение, причем основные его идеи были оспорены и пересмотрены самими его основателями, в первую очередь Г. Флоровским, который признал евразийские концеп­ты неверными, голословными и зачастую просто эмоциональными. Интересно, что Г. Флоровский отошел от движения уже в 1922 г., т.е. через год после того, как его основал. Н. Трубецкой «продержался» доль­ше — до 1925 г. Пост идейного вождя занял Л. Карсавин. Ненадолго: в 1929 г. он заявил о разрыве с евразийством. Только П. Савицкий со­хранил верность движению от начала и до конца. Но это был уже дея­тель и мыслитель совсем другого масштаба.

К тому же к середине 1920-х годов евразийское движение стало объектом внимания ГПУ, которое сочло выгодным для советского ре­жима широкое распространение вышеупомянутых идей, поскольку оно было альтернативой идеям белой эмиграции, стремящейся реставриро­вать Российскую империю, и примирительно относилось к коммунис­тической власти. Чекистам удалось проникнуть в евразийские круги и убедить их лидеров, что внутри советской России повсеместно органи­зованы тайные евразийские организации, которые нуждаются в идей­ном руководстве со стороны эмигрантов (см. кинофильм «Операция «Трест»). В 1920-е годы евразийство по существу развивалось как спец­проект ГПУ. Нет, конечно, каких-либо оснований полагать, что интел­лектуалы ранга Н. Трубецкого действовали по заданию Москвы. Но нет и сомнений в том, что их программа была большевикам полезна. Со­хранение коммунистического режима казалось евразийцам меньшим злом, чем политическая зависимость от Запада. Это означало только одно — отказ от самого сопротивления большевикам. Евразийцы при­знавали, что они были загипнотизированы большевистским пафосом, так же как А. Блок, Ж.-П. Сартр, Л. Арагон, Л. Фейхтвангер и другие интеллектуалы того времени. Другие евразийцы были просто раздоса­дованы на Европу за «измену белому делу».

Несмотря на это, евразийство в духовном отношении имело, конеч­но, мало общего с большевизмом, да и с настроениями советской ин­теллигенции и народа в СССР. Мечты о Святой Руси, о возвращении к утраченным корням и интеллигенции, и народу были абсолютно чуж­ды. В советской России 1920-х годов царил исторический оптимизм и культ будущего. Материалистическая, атеистическая пропаганда доби­лась больших успехов, потеснив православие. Веру в Бога заменила вера в научно-технический и материальный прогресс.

Евразийцы не принимали, разумеется, террор, и в особенности куль­турную политику советской власти, но считали заслугой большевиков геополитическое восстановление распавшегося евразийского простран­ства. С сочувствием они относились и к солидаризации советского го­сударства с колониальными народами в их борьбе против европейских метрополий. Однако они, конечно, понимали и то, что пролетарский интернационализм, на основе которого большевики сколотили государ­ство заново, долго не продержится. Национальные чувства рабочих силь­нее классовой солидарности. В конечном счете Россия должна найти иную основу для своей консолидации, и такой основой может быть толь­ко евразийство. Евразиец Чхеидзе даже выражал надежду на то, что по­степенно удастся преобразовать большевистскую партию в партию ев­разийства. И он был в этом заблуждении не одинок.

И все же попытка найти компромисс с большевиками была с само­го начала порочной и потому обреченной на провал. Как отмечал А. Па­нарин, «самое большое преступление евразийцев 20-х годов — это по­пытка усыновления преступного большевизма в русской национальной культуре». И за это евразийцы жестоко поплатились. Советские спец­службы рассматривали их как «полезных идиотов» и использовали в своих целях. Об этом говорит трагическая судьба многих из них, и в ча­стности П. Савицкого и Л. Карсавина. Первый, обосновавшийся в Че­хословакии, после вступления в нее Красной армии был арестован и провел 10 лет сначала в советском концлагере, а затем в чехословацкой тюрьме. Второй, преподававший в Каунасском университете, был арес­тован в 1939 г. после вступления Красной армии в Прибалтику и окон­чил свою жизнь в ГУЛАГе в 1952 г.

Не менее драматично сложилась судьба и других евразийцев, кото­рые уже прямо сотрудничали с советским режимом. В 1929 г., когда ев­разийское движение окончательно раскололось, в Париже образовалось просоветское евразийское крыло во главе с С. Эфроном (мужем М. Цве­таевой) и князем Д. Святополк-Мирским. Группа сплотилась вокруг газеты «Евразия». Позднее выяснилось, что С. Эфрон был агентом со­ветской разведки. В 1930-х годах С. Эфрон и Д. Святополк-Мирский вернулись в СССР, где также пали жертвами сталинского террора.