<<
>>

Задача, значение и институты

В начале 90-х годов в исследованиях МО на смену структурализму пришел новый подход — ментализм, согласно которому явления объясняемы только с помощью творческого и интерпретирующего ума.

В этом подходе особое ударение делалось на задачах и значении таких исследований (то же происхо­дило и в других разделах политологии — см. гл. 26 наст. изд.), в которых подчеркивалось «субъективное», а не «объективное». Далее будут рассмотрены следствия этой смены подходов применительно к анализу внешней политики и международных институтов.

А. Анализ внешней политики

В интересе к субъективной стороне международных отношений нет ничего нового. То, что главное направление теории МО рассматривало государства как бездушные создания, отвечающие «автоматически» или «механистически» на внешние стимулы, — не более чем миф. Даже в такой работе, как «Теория международной политики» К. Уолтса, объясняется, почему структура опреде­ляет поведение в плане мыслительных процессов (рациональный расчет и социализация). В ходе подобных рассуждений предполагается, что люди не машины, а напротив, а) действуют рационально для достижения личных целей на основе собственного понимания ситуации и б) их понимание ситуа­ции согласуется с действительностью, по оценкам независимых наблюдате­лей, в достаточной степени, чтобы дать структурной теории определенную объясняющую способность. Такова логика системных теорий, подобных тео­рии Уолтса и многих других, в которых структуры, будь то международные или внутригосударственные, предполагаются в качестве детерминант действия государства и взаимодействия государств между собой. Это также и логика теории сдерживания, теории гонки вооружений, идущей от Л. Ричардсона (Richardson, 1960), и других теорий эскалации конфликта и смягчения напря­женности.

Более того, ментальные явления приняли угрожающие размеры в исследо­ваниях процесса принятия внешнеполитических решений и переговоров.

В осо­бенности много было публикаций по проблемам восприятия и познания. По­чему же в таком случае остается чувство, что субъективную сторону неспра­ведливо обошли вниманием?

Одна из причин — неудовлетворенность объяснительными возможностями неспособной формировать и воспринимать идеи теории. Считается, что струк­турные характеристики, как у Уолтса, мало что объясняют, если восприятие акторами смысла не берется в расчет (Wendt, 1992), и что многое во внешней политике не может быть объяснено без обращения к идеям (Goldstein, Keohane, 1993). Окончание холодной войны взято в подтверждение того, что при ана­лизе МО следует принимать во внимание существование идей.

Смещение акцента со структуры на идеи может в действительности отра­жать желание при изучении МО заменить «объяснение» «пониманием». «Объяс­нение» обычно предполагает обращение к причинам, а причины обычно пред­полагаются в качестве «внешних» по отношению к актору, чье поведение надо объяснить. Что касается «понимания», то считается, что оно имеет дело со смыслом, а смысл можно понять лишь «изнутри». Согласно М. Холлису и С. Смиту, есть «два правдоподобных описания: одно — извне о человечестве как части природного мира, а другое — изнутри особой социальной сферы. Одно стремится объяснить, другое — понять... [и] соединить их вместе не так просто, как может показаться на первый взгляд» (Hollis, Smith, 1990, р. 6—7).

Многие, однако, предлагают соединение. Варианты различаются по тому, как в них понимаются внешнеполитические действия, если внешние факто­ры не принимаются в расчет: одних, кажется, устраивает интерпретация по­средством выяснения предпочтений и восприятий акторов, в то время как другие настаивают на более тонкой постановке вопроса и пытаются выяс­нить, почему предпочтения и восприятия именно таковы, как они есть. Так­же существуют различные взгляды на необходимость изучения каждого звена в цепи причинно-следственных связей для того, чтобы объяснение было убедительным: нет более известного в теории международных отношений штам­па, чем утверждение о необходимости открытия «черного ящика» процесса принятия решений, чтобы сделать возможным правильное объяснение.

И тем не менее целый раздел дисциплины занимается поиском удовлетворительного анализа действий и в особенности вопросом, надо ли смешивать, и если надо, то как смешивать «внешнее» и «внутреннее» при анализе внешней политики. К середине 90-х годов появилась тенденция преувеличивать «внутреннее» и приуменьшать «внешнее».

Особое внимание к постановке задач при анализе международных отноше­ний, вероятно, связано с тем, как маргинализуется сущность политики. Одни исследовали, является ли внешняя политика «адаптивной» и почему государ­ства «перегруппировываются», а не суть приспособления и перегруппировки (Rosenau, 1970; Holsti, 1982). Другие пытались выяснить причины, заставляю­щие правительства идти на сотрудничество или отказываться от него, а не изучать реальную политику правительств в случае сотрудничества или отказа от него. При этом в качестве объясняющих факторов в большинстве теорий фигурировали структуры (международные, организационные, познаватель­ные) и процессы, а не задачи. Задачи внешней политики (в той мере, в какой они вообще упоминались) постулировались, а не исследовались («власть», «безопасность», и т.д.). На этом фоне работа К. Холсти 1991 г., в которой анализируются основные мотивы государств для ведения войны и господствующие взгляды на войну в различные эпохи, представляет собой заслуживающее внимания стремление привнести большую долю политичес­кой реальности в теоретический анализ внешней политики.

Однако на карту, быть может, поставлено нечто большее. Ведь утвержде­ние о необходимости учета реальных целей акторов и их собственного пони­мания реальности все же отличается от отрицания существования независи­мой от восприятия акторов реальности. Сейчас, однако, в исследования МО проникает ментализм в буквальном смысле, согласно которому все, что надо изучать, — это то, как акторы представляют себе положение вещей или гово­рят о вещах. Следуя такому подходу, внешняя по отношению к акторам среда существует лишь в их представлениях или в текстах.

Они ограничены не струк­турными или материальными обстоятельствами, а просто возможностями вос­приятия и текстуальных интерпретаций. Проблемы подобного рода уже были заметны в «дебатах» недавнего прошлого и все более актуализируются.

Б. Международные отношения как институты

Институты можно представить в виде обобщенных целей и значений. Меж­дународные отношения можно считать институционализированными в том смысле, что «поведение осознается участниками как отражение установлен­ных правил, норм и соглашений» (Keohane, 1989, р. 1). Акцентирование задач и значения при анализе действий и институтов при анализе систем составляют две стороны одной медали. В обоих случаях подчеркивается субъективное, т.е. видение вещей «изнутри».

Когда в политологии возник «новый институционализм», он ставил, по­мимо прочего, цели: 1) подчеркнуть автономную роль политики в обществе; 2) сосредоточить внимание на «способах организации политической жизни вокруг эволюции значения через символы, ритуалы и церемонии», а не на процессе принятия решений и распределении ресурсов; 3) увидеть, как поли­тические акторы следуют установленным обязательствам, а не эгоистичным расчетам собственной выгоды (March, Olsen, 1984, р. 735). Ни первая, ни вторая цель, похоже, не произвели впечатления на исследователей МО, но третья оказалась для них существенной.

Что касается автономности политики на международном уровне, то эта мысль принадлежит X. Моргентау, который определял политику как «осозна­ние интереса, выраженного в терминах силы». Такая трактовка, писал он далее, «делает политику автономной сферой деятельности, понимаемой неза­висимо от других сфер, таких, как экономика..., этика, эстетика или рели­гия». Оно одно делает возможной теорию политики, «ибо иначе невозможно различать политические и неполитические факты» (Morgenthau, 1985, р. 5). Институционализм сделал прорыв в МО в середине 80-х годов, однако, он апеллировал к аргументам ортодоксального реализма. Разделять взгляды Мор­гентау, подчеркивающего сугубую автономность политики, означает подвер­гнуть себя анафеме.

Помимо Моргентау и, возможно, Уолтса исследователи международных отношений, оказывается, не обращали внимания на различие политического и неполитического, что явствует из склонности включать в исследования разнообразные экономические, психологические и другие «не­политические» факторы.

Что касается второй цели «нового институционализма», то исследователи МО, конечно, отдавали себе отчет в значении «символов, ритуалов и церемо­ний» в межгосударственных отношениях, варьирующихся от формальностей дипломатических переговоров до молчаливой демонстрации силы. Однако они склонны интерпретировать эти феномены в инструментальном плане, в каче­стве методов, используемых акторами для достижения целей (заставить дру­гих признать свои требования законными, выразить свои намерения и обяза­тельства и т.д.). Возрастающий интерес к задачам и значению, тем не менее, не сопровождаются возрастающим вниманием к неинструментальной стороне политики.

Последний пункт предполагает, что движущей силой политических дей­ствий являются обязательства и обязанности, а не эгоистичные расчеты. Хотя трудно определить, о чем же именно велись «споры», роль частного интереса часто объявлялась камнем преткновения. «Либеральный институционализм», возможно, — самое последнее проявление отказа признавать, что «интерес, выраженный в терминах силы», является сутью международной политики (Keohane, 1989).

Институционализм может быть привлекательным для исследователей МО еще в одном плане. Одно из преимуществ институтов — их способность изме­няться. Согласно нереалистам, грубым миром реализма правит статичная не­обходимость; институционализм, напротив, полагает, что действия определя­ются созданными людьми институтами, а не законами природы. Более того, институты трансформируют интересы (Wendt, 1992). Создание институтов было стандартной составляющей мирных предложений со времен Средневековья, и сегодняшний институционализм обещает показать, что это понятие скорее реалистическое, нежели идеалистическое.

Возобновившийся интерес к институтам отчасти принял форму изучения международных режимов, созданных в виде «неявных или явных принципов, норм и процедур принятия решений, к которым сводятся ожидания акторов в данной сфере международных отношений» (Krasner, 1983, р. 186). Режимы отличаются от институтов в целом, будучи «более специализированными ус­тановлениями, относящимися к четко определенным видам деятельности, ре­сурсам или географическим областям» (Young, 1989, р. 13). Существует боль­шая литература о создании режимов, их изменении, что является частью более общего феномена «правления без правительства» (Rosenau, Cympiel, 1992), интересовавшего многих исследователей МО.

Суть институционального подхода хорошо известна. Он должен объяснить как принятие, так и изменение институтов, причем сделать это одновре­менно.

1. Согласие

Р. Кеохейн предлагает различать институты как «общие принципы класси­фикации видов деятельности» и институты как «особые, созданные людьми установления, закрепленные формальным или неформальным образом» (Keohane, 1988, р. 383). Суверенная государственность — пример первого, а ООН — второго. Принятие и следование установлениям более проблематично во втором случае, нежели в первом. Хотя и неизвестно все же, можно ли полагаться на особые институты, призванные определять действия, мало кто из исследователей МО стал бы отрицать, что институт государственного суве­ренитета оказывает влияние на международную политику. Действительно, причинные связи анархичной по своему характеру политики, знание о кото­рых предполагается получить, в реалистической теории могут рассматривать­ся в качестве институтов, т.е. общих принципов, эволюционировавших на протяжении длительных периодов (Wendt, 1992). Каковы бы ни были разно­гласия между реалистами и остальными, они не возникают по вопросу о важности подобных моделей.

Имеется два ответа на вопрос, почему нормы принимаются и выполняют­ся, — рационалистический и рефлективный. Рационалистический предпола­гает, что институты влияют на производимую акторами калькуляцию своих затрат (Keohane, 1988, р. 166). Логика здесь такая же, как и в структурной теории: институты — характеристики окружающей авторов среды, оказыва­ющие воздействие на рациональные компоненты действия, и именно поэтому такое воздействие осуществляется. Отличие рефлективного подхода состоит в утверждении, что предпочтения и восприятия акторов не постоянны, а меня­ются под воздействием институтов. В соответствии с этим считается, что допу­щение о неизменных вариантах выбора и институтах не дает нам возможности понять «процесс изменения интересов как результат изменения систем убеж­дений», тем самым скорее затемняет, нежели проясняет «источники альтерна­тив государственной политики» (Keohane, 1988, р. 390—391). По логике вещей, это тоже аналогично некоторым формам структурализма: предполагается, что среда (в данном случае, институты) влияет на предпочтения и на восприятие акторов, следовательно, и на их понятия о рациональности, а значит, на их действия тоже. Институты и структуры неразличимы с такой точки зрения.

Или, лучше сказать, институты являются социальными структурами в смыс­ле принципов, существующих независимо от отдельных акторов и действий.

В каком направлении пойти дальше? Какова исследовательская программа институционалистов? Одна возможность — начать накапливать обобщенное знание о факторах, определяющих влияние различного рода институтов на предпочтения и восприятия акторов в различных обстоятельствах, о чем в свое время начал говорить О. Янг и что реально предложил А. Уэндт (1992) и взял на вооружение Янг (Young, 1979; Wendt, 1992). Другая возможность — подчеркнуть неясный характер «изменений в сознании» (Keohane, 1988, р. 391) и сосредоточить внимание на исследовании воздействия институтов на восприятия и предпочтения в отдельных случаях.

Первая перспектива соответствует исследованиям первого типа, посколь­ку, чем больше собрано знаний об условиях, при которых принятые установ­ления соблюдаются, тем больше полезных данных об институтах имеется для решения будущих задач. Вторая перспектива привлекательна с точки зрения исследования второго типа, при котором институциональный подход может способствовать пониманию того, что называют ролью политической культу­ры в МО. Особенно масштабна исследовательская задача по изучению взаимо­действия политических культур на международном, национальном и субна­циональном уровнях.

2. Институциональные изменения

Если следование установленным принципам проблематично, главным об­разом, в отношении конкретных институтов, то существование общих инсти­тутов проблематично в отношении изменения. В то время как конкретные институты могут меняться по соглашению заинтересованных сторон, инсти­туты общего плана по большей части зависят от деятельности отдельных акто­ров, и следование этим общим правилам означает, что они остаются неизмен­ными. Институционалисты утверждают, что неинституционалисты неспособ­ны просчитать возможности изменений, но порою они сами сталкиваются с рядом проблем.

Решение этой проблемы, с точки зрения здравого смысла, состоит в пред­положении, что действия и правила взаимозависимы. Правила оказывают вли­яние на действия, но не определяют их; действия же усиливают или ослабля­ют правила, что выражается в степени следования им. Такой взгляд, разрабо­танный Д. Десслером, в связи с дискуссией о субъекте-структуре и получив­ший название «трансформационной модели», на деле не очень отличается от старого представления, что международное право одновременно оказывает влияние и является функцией практической деятельности государства (Dossier, 1989). Это представление, в свою очередь, может рассматриваться как образец подхода, согласно которому каждое действие вытекает из предыдущих и ока­зывает влияние на последующие, иными словами, имеет место обратная связь и преемственность. Новое в недавних научных разработках конструктивистс­кого направления заключено в особом внимании к роли взаимодействия в «формировании» идентичности и интересов (Wendt, 1994), что в неявной форме часто содержалось в анализе МО.

Таким образом, что касается конкретных институтов, проблема, очевид­но, состоит в степени влияния правил на действия и в степени влияния действий на правила. Какой-то отдельный институт может быть прочным в смысле мощного влияния на акторов и невосприимчивости к противополож­ным действиям. Одни институты могут быть одновременно влиятельными и защищенными (возможно, институт государственного суверенитета); другие могут быть влиятельными, но незащищенными (вновь установленный между­народный режим, например) или защищенными, но имеющими мало влия­ния (содержащийся в уставе ООН запрет на использование силы); третьи же могут быть слабыми в обоих отношениях. Позиция реалистов по этим вопро­сам состоит в том, что некоторые институты, такие, как государственный суверенитет, правила «политики с позиции силы», столь прочны как в плане влиятельности, так и в плане защищенности, что «реалистично» рассматри­вать их в качестве фактов международной жизни. Радикальный интернацио­нализм, по-видимому, предполагает, что институты государственного сувере­нитета и «политики с позиции силы» действительно предельно влиятельны, но в то же время подвержены изменениям под воздействием противополож­ных по характеру действий. Умеренный интернационализм подразумевает, что, даже если государственный суверенитет и «политика с позиции силы» влия­тельны и защищены, в противовес им можно создать другие институты, которые будут укрепляться и становиться «защищенными» со временем (Goldmann, 1994).

Прочность международных институтов, в смысле влиятельности и защи­щенности — достойный объект исследования. Что это значит — зависит от того, какого типа ставится исследовательская задача — первого или второго. Последний означает достаточно детальное изучение взаимосвязи правил и действий, для того чтобы добиться объяснения и понимания. У. Карлснес, наметивший в общих чертах программу такого исследования, считает, что работа будет «кропотливой», но она «несомненно даст "более верную" и "ре­алистичную" картину сложных, динамичных и ключевых эмпирических ме­ханизмов и предшествовавших процессов, лежащих в основе данного внешне­политического решения»; это, как он полагает, в общих чертах показывает «все плюсы и минусы включения вопроса о действующем субъекте-структуре во внешнеполитический анализ» (Carlsnaes, 1992, р. 266). Исследовательская задача первого типа предполагает изучить предсказательный потенциал ин­формации об институтах, которую можно добыть с меньшими усилиями:

правила международных режимов, содержание внешнеполитических доктрин, условия для возможного осуществления институциональных изменений путем преднамеренных действий и т. п.

Это, однако, возвращает нас к вопросу о том, как анализировать действия. Независимо от того, считаем ли мы, что удовлетворительный анализ делает необходимым изучение восприятий актора и его предпочтений в каждом от­дельном случае, или довольствуемся их постулированием, в институциональ­ном плане необходимо оперировать на двух уровнях субъективности — «ак­ционерной» субъективности институтов и индивидуальной субъективности ак­торов. Предполагается, что причинами действий являются субъективные пред­почтения актора вкупе с его субъективным восприятием субъективных восприятий и предпочтений других акторов — все это можно рассматривать по меньшей мере в квазиобъективной манере. Я подозреваю, что такой пара­доксальной позиции придерживаются в научной дисциплине о МО, этот факт затемнялся нашей склонностью включаться в споры самого разного толка.

<< | >>
Источник: Под редакцией Гудина Р. и Клингеманна Х.Д.. Политическая наука: новые направления. 1999

Еще по теме Задача, значение и институты:

  1. ГЛАВА 1. ИНСТИТУТ: ПОНЯТИЕ И КОНЦЕПЦИИ АНАЛИЗА СОЦИАЛЬНЫХ И ПОЛИТИЧЕСКИХ ИНСТИТУТОВ
  2. Задачи. Задачи по международной экономике, 2011
  3. 19. По мнению Д. Рикардо, главная задача экономической науки – определить законы, управляющие распределением продукта между основными классами. Как решал Рикардо эту задачу?
  4. ИНСТИТУТЫ ПОЛИТИЧЕСКИЕ
  5. 1. Значение термина «политика»
  6. Значение сербов
  7. 1. СУТНІСТЬ І ЗНАЧЕННЯ СУЧАСНОГО МЕНЕДЖМЕНТУ
  8. Значение информации в менеджменте
  9. Понятие и значение политической психологии
  10. Глава 7. Политические институты
  11. Тема: Институты ЕС.
  12. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИНСТИТУТЫ
  13. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИНСТИТУТЫ
  14. Понятие мотивации, ее значение и эволюция
  15. Значение национального государства
  16. 1.1 Религиозное значение Москвы
  17. 1. Значение проблемы метода
  18. 1. Значение проблемы метода
  19. Значение концепции Дж. Роулза